Ваня сидел на кровати в одном нижнем белье, взволнованный и перепуганный ночным происшествием. Дрожь сотрясала его тело. Кто преследует Петра Щенятева? Как он может защитить его от неведомых врагов? Мальчик соскочил с кровати, выглянул в окно: до света ещё не скоро. Но что это там мелькнуло? Кажется, огонёк, а вон ещё и ещё. Неизвестные люди с факелами в руках окружают великокняжеский дворец. Что же делать?

Пётр Щенятев стоит на коленях перед ним, одиннадцатилетним государем всея Руси, перепуганным, растерянным. Сознание собственного бессилия не менее ужасно, чем страх.

Но вот двери опочивальни с треском распахнулись, и мятежники оказались лицом к лицу с великим князем.

— Что вам нужно? — звонким голосом закричал мальчик.

Никто не ответил ему. При виде Петра Щенятева толпа разразилась дикими воплями:

— Вот он, дружок Ивана Бельского!

— Ишь, собака, в покоях государя удумал от нас укрыться!

— Бей его!

Петра Щенятева схватили и через задние двери опочивальни поволокли на улицу. В выстуженной, задымлённой факелами палате никого не осталось. Мальчик возвратился к постели и, уткнувшись в подушку, разрыдался.

Но что это? В сенях вновь загалдели люди, и в сопровождении десятка слуг в опочивальню вошёл запыхавшийся митрополит Иоасаф.

— Государь! Великое бесчестье творят людишки Шуйских моему священному сану; окружив митрополичье подворье, вопли богопротивные испускают, каменьями окна побивают.

Следом за митрополитом в палату ворвались мятежники.

— И этот черноклобучник туда же — под крылышко великого князя!

— Пригрелись у него за пазухой две змеи подколодные!

— Одна белая, другая — чёрная!

Кто-то громко рассмеялся. Дюжий верзила пытался ухватить митрополита за мантию. Монахи, плотным кольцом окружив Иоасафа, медленно отступали к дверям.

Палата вновь опустела. Государь в изнеможении повалился на постель. Слёзы неудержимо лились из его глаз. Это были слёзы отчаяния, одиночества, бессилия, лютой злобы.

Удостоверившись, что юный великий князь не может защитить его, Иоасаф, сопровождаемый слугами и толпой мятежников, решил податься на подворье Троицкого монастыря. Будучи игуменом этой обители, он, приезжая в Москву, всегда останавливался здесь. Троицкое подворье казалось ему более надёжным местом, чем митрополичий двор, откуда почти все слуги разбежались в самом начале мятежа.

На крыльце Иоасафа встретил его преемник на посту игумена Троицкого монастыря Алексий — высокий благообразный старик с громовым голосом.

— Стойте, нечестивые! — закричал он мятежникам, ворвавшимся на подворье вслед за митрополитом и его слугами. — Да как вы смеете творить бесчестие первосвятителю?

При звуках его голоса толпа на минуту притихла, потом заревела пуще прежнего, потому что в это время к ней присоединялись дети боярские, специально посланные Шуйскими с наказом низложить митрополита Иоасафа.

Фома Головин незаметно ухватил его за мантию и потянул на себя. Иоасаф повалился на землю. Слуги попытались было поднять его, но толпа оттеснила их и принялась топтать хилого старца.

— Стойте, стойте, нечестивые! — тщетно взывал игумен Алексий — Умоляю тебя, Сергий-чудотворец, метни стрелы огненные в зверей диких, спаси верного слугу твоего Иоасафа!

Эти слова, произнесённые громовым голосом, на мгновение остановили толпу. Подоспевший Дмитрий Палецкий подхватил митрополита, отнёс его в палату.

Через несколько дней Иоасаф был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, а Иван Кубенский был пожалован боярством.

ГЛАВА 13

Итак, митрополит Иоасаф пал. Однако церковь не может быть без духовного пастыря. Кто более других достоин митрополии — тверской епископ Акакий[58], игумен Троицкого монастыря Алексий или архиепископ новгородский Макарий? Добивающихся высокого сана много, но избран будет кто-то один.

В начале марта 1542 года возок новгородского архиепископа бодро скользил по направлению к Москве. День был солнечный, ясный. Лёгкий ночной морозец сковал поверхность снега, сделав её удобной для езды. Макарий, сидя в возке, зорко всматривался в приметы весны. На придорожных деревьях уже заблестели почки, это под тёплыми солнечными лучами растаяла смола, защищающая от морозов нежные зачатки листочков. Чёрная колея дороги лоснилась влагой.

Мысли Макария переметнулись в Москву. Ему вроде бы и жаль Иоасафа, и вместе с тем он доволен: времена нынче жестокие, а низложенный митрополит оказался слабым, потому пользы от него юному великому князю и государству Русскому было мало. Ежели с Божьей помощью он, Макарий, станет митрополитом, то прежде всего постарается ослабить строптивое боярство и возвеличить государя. Ещё покойный Иосиф Волоцкий страстно убеждал людей в божественном происхождении великокняжеской власти.

«Царь естеством подобен есть всем человекам, властию же подобен вышнему Богу, ибо сам Бог посадил его в себе место и суд и милость передал ему и церковное и монастырское и всего православного государства и всея Русской земли. Суд царя никем не посуждается»-так писал Иосиф Волоцкий.

«А почему бы нынешнему государю, — думает Макарий, — не принять, подобно Владимиру Мономаху, царский титул? Это сразу возвеличило бы его в глазах людей, возвысило бы над строптивым боярством. Лишь государство с сильной единодержавной властью способно успешно противостоять ворогам, создавать бесценные творения».

Макарий принял пострижение в Пафнутьево-Боровском монастыре, где начинал свой иноческий путь и Иван Санин, впоследствии прозванный Иосифом Волоцким, — самый известный и почитаемый воспитанник этой обители. В душе Макария навсегда запечатлелся образ Иосифа, наделённого разнообразными достоинствами- остротой и гибкостью ума, плавным и чистым выговором, приятным голосом, прекрасным знанием Священного писания, приветливостью в обращении, состраданием к слабым. Макарий хорошо помнил голодный год, когда к монастырю стекались толпы измождённых, обессиленных людей. Иосиф кормил около семисот человек, не считая детей, построил при монастыре странноприемницу с церковью, чтобы покоить больных и кормить бедных. Когда же истощились собственные средства монастыря, Иосиф приказал занимать деньги, но продолжать кормить убогих. Он увещевал дмитровского князя Юрия Ивановича, призывая его позаботиться о людях, страдающих от голода. Иосиф писал ему: «Бога ради и Пречистой Богородицы, пожалуй, государь, попекись о православном христианстве, о своём отечестве, подобно православным царям и князьям, которые заботились о своих подданных во время голода: который государь имел у себя много хлеба, раздавал его неимущим или приказывал продавать недорого, устанавливал цену, поговоривши с боярами, как надобно, полагал запрет страшный на ослушников, как и теперь сделал брат твой великий князь всея Руси Василий Иванович. Если ты распорядишься так в своём отечестве, то оживишь нищих людей, потому что уже многие теперь люди мрут с голоду, а кроме тебя некому этой беде пособить; никто другой не может ничего сделать, если ты не позаботишься и не установишь цены своим государским повелением».

Будучи сострадательным к людям, Иосиф не терпел монахов, нарушавших установленный им порядок, был непреклонным гонителем еретиков. Непримиримый противник его Вассиан Патрикеев призывал выпустить кающихся еретиков из заточения, однако Иосиф твёрдо стоял на своём. Таков был учитель новгородского архиепископа.

В возрасте двадцати пяти лет Макарий стал архимандритом Лужецкого мужского монастыря. Великий князь Василий Иванович, нередко приезжавший в Можайск на охоту, познакомился с ним. Молодой архимандрит приглянулся ему и вскоре получил жалованную грамоту на владение Лужецким монастырём. Спустя двадцать лет Макарий был провозглашён архиепископом Новгорода, а ныне, ещё через шестнадцать лет, готов стать митрополитом всея Руси. Позади шестьдесят лет, но Макарий бодр и активен. Что же им сделано во славу Господа Бога и Русского государства?