«Пустозвон ты, вот и не даётся власть в твои руки: нынче одно твердишь, завтра — другое».

— Ты только подумай, братец, — продолжал возмущаться дворецкий, — Бельский в единомыслии с митрополитом Иоасафом ныне вызволил из темницы двоюродного брата великого князя, вернул ему отцовский удел. Как близкий родственник государя я рассчитывал на то, что владения Андрея Старицкого перейдут к нам, Кубенским, я даже не сомневался в этом. И вдруг — такой удар! Ну погоди, Иван Бельский, я и тебе сверну шею!

— Что же ты намерен делать, брат?

— Я побью в думе Ивана Бельского так же, как поколотил Ивана Шуйского.

— Для драки ума не надобно, а ты вот что лучше сделай: вели позвать сюда воеводу Дмитрия Палецкого да казначея Ивана Третьяка. Многие бояре ныне недовольны Бельским, но не со всеми нам по пути.

Первым явился толстый и приземистый Иван Иванович Третьяк, долго отбивал поклоны перед иконами, посверкивая огромной блестящей лысиной. Он доводился двоюродным братом Вассиану Патрикееву и по своим мыслям был близок к нестяжателям. Будучи человеком просвещённым, Иван Иванович состоял в переписке с Иосифом Волоцким, которому когда-то советовал просить прощения у новгородского архиепископа Серапиона, сведённого с епархии и заточённого в Андроников монастырь великим князем Василием Ивановичем за речи против иосифлян. Иосиф Волоцкий не соглашался с Третьяком и в ответных посланиях доказывал свою правоту.

Дмитрий Фёдорович Палецкий отличался особой статью, свойственной воинским людям. Совместная служба сдружила его с Михаилом Ивановичем Кубенским, поэтому при встрече они крепко обнялись.

— Зачем позвали, братья, в столь поздний час? — голос у него зычный, слышимый в бою издалека.

— Да ты присядь наперёд, потом кричи на все хоромы, — с лёгким укором, спрятанным в улыбку, произнёс Михаил.

Иван Кубенский, не обратив внимания на предостережение брата, заговорил громко, возмущённо:

— Видали, какие кренделя Иван Бельский откалывает? Не пора ли его вновь отправить на Белоозеро?

Палецкий весело рассмеялся:

— Что это ты, Иван, на Бельского взъярился? Уж не потому ли, что наследство Андрея Старицкого, о котором ты нам все уши прожужжал, из рук ускользнуло?

— Хотя бы и потому!

— Что ж ты теперь намерен делать?

— А я уж сказал о том: Ивана Бельского отправлю на Белоозеро.

— Неужто один сладишь?

— Я и один не побоюсь, помнишь, чай, как Ивана Шуйского я одолел?

— Иван Бельский, — вмешался в разговор казначей Иван Третьяк, — многим боярам стал неугоден. Государевой казной он как своей собственной распоряжается. Можно ли такое терпеть? Только мы, сидящие здесь, его не одолеем, нам без помощи Шуйских не обойтись.

Иван Кубенский недовольно скривился, однако брат поспешил поддержать Третьяка.

— Иван Васильевич Шуйский, — произнёс Дмитрий Палецкий, — располагает во Владимире большой силой, с помощью которой мы и одолеем Бельского. Надобно немедля снарядить во Владимир гонца с известием, чтобы в ночь с Сильвестра на Малахия[57] Иван Васильевич вместе с детьми боярскими явился в Москву. Думаю, он не откажется от участия в задуманном нами деле: Шуйские давно уже хотят посчитаться с Бельским.

— Может, и за Андреем Шуйским послать? — предложил Михаил Кубенский.

— Андрей Шуйский сейчас в Заволжье, его скоро не сыщешь. Думаю, однако, что в нём особой нужды нет. А вот возмутить московский люд против Бельского и митрополита следует, особенно новгородцев, живущих в Москве, — они всегда были верны Шуйским.

Иван Кубенский прервал речь Дмитрия Палецкого:

— В грамоте, которую мы пошлём Ивану Шуйскому, следует написать, что мы, князья Кубенские, будем с ним заодно, ежели станем при государе первыми!

Вот и настала ночь на Малахия 1542 года. Тихо падал снег на московские улицы, одно за другим гасли окна в Сыромятниках. Вот и в доме Аникиных погас свет. Ульяна, уложив детей, а их уж пятеро народилось, да ещё найдёныш Ванятка, забралась на полати, прижалась к мужу.

— Не спишь, Афонюшка?

— Не сплю, Ульяша, на душе что-то тревожно, не было бы беды.

— Откуда беде-то быть?

— Беспокойство великое по всей Москве, людишки Шуйских повсюду снуют, против Бельского да митрополита речи хульные ведут.

— Хуже горькой редьки надоела боярская смута, и когда только она кончится!

— Повзрослеет великий князь, глядишь, призовёт бояр к порядку.

— Их призовёшь!

За окном застонал снег под копытами лошадей. Афоня приподнялся, чутко вслушался в темноту.

— Лежи, не вставай, не то беда приключится.

— Я только гляну, что там за воротами деется.

Афоня, спустившись с полатей, пошарил босыми ногами, отыскивая сапоги. В избе слышалось мерное дыхание спящих. Тёща лежала внизу на лавке, дети посапывали на печи. Новорождённая Настенька захныкала в люльке, и Афоне пришлось покачать её. Выйдя во двор, припал лицом к щели в частоколе и тотчас же увидел всадников. Их проследовало в сторону Кремля около трёхсот.

«Кто бы это мог быть? Судя по всему, воины проделали большой путь. Едут они от Рогожской слободы, а ведь от неё начинается путь на Владимир и Нижний Новгород. Всем ведомо, что во Владимире стоит наше войско во главе с Иваном Шуйским. Так, может быть, оно возвратилось в Москву? Но почему же вои говорят вполголоса, словно боятся, что их услышат? Видать, не хотят, чтобы об их прибытии проведали».

Тут Афоня почувствовал, что промёрз до костей, и заторопился в тёплую избу.

— Что там подеялось?

— Вои князя Шуйского приехали из Владимира, видать, хотят втихаря накрыть Ивана Бельского.

— Нам-то что от того, Бельские или Шуйские будут возле великого князя? Хрен редьки не слаще. Спи и ни о чём не думай.

Впереди воинов, явившихся из Владимира, ехали молодой князь Пётр Шуйский — сын Ивана Васильевича и его друг воевода Иван Большой Шереметев. В Кремле никто не препятствовал прибывшим — заговорщики своевременно сняли стражу. Расположившись в Кремле, стали думать, что делать дальше.

— Первым надо захватить Ивана Бельского, — приказал Пётр Шуйский.

Так было велено ему отцом, оставшимся во Владимире по случаю недомогания.

Незадолго до рассвета воины окружили двор Ивана Фёдоровича Бельского. Истошный крик воротника взорвал тишину. Пробудившиеся слуги бестолково заметались по комнатам и сеням.

Боярин, едва очнувшись ото сна, тотчас же понял: пришла беда. В одном нижнем белье метнулся он к лестнице, ведущей на чердак. Здесь было морозно, пахло старым хламом. Бельский забрался в большой сундук с тряпьём, закрылся крышкой:.

Крики избиваемых слуг, треск ломаемой мебели, звон оружия доносились снизу.

— Не мог же он сквозь землю провалиться! Ищите по всему дому! — Иван Фёдорович по голосу узнал Петра Шуйского.

Лестница, ведущая на чердак, застонала под тяжестью ног. Крышка сундука откинута, остриё меча оцарапало плечо воеводы.

— Да тут кто-то есть! А ну вылазь!

Бельский выбрался из укрытия.

— Ведите его на Казённый двор, а как рассветёт, отправьте туда, откуда прибыл.

— Братца его брать будем?

— Дмитрия Фёдоровича не тронь — наш человек. Теперь дружков Ивана Бельского — Петра Щенятева и Ивана Хабарова схватить надобно.

Воеводу Ивана Ивановича Хабарова мятежники застали дома. С мечом в руке он выскочил во двор, но был сбит с ног, связан и посажен в погреб под палатами одного из сторонников Шуйских, казначея Фомы Головина, родственника Ивана Третьяка.

А вот Пётр Щенятев успел незамеченным ускользнуть из дома и решил укрыться в великокняжеском дворце. Ваня был разбужен его истошными криками:

— Государь! Злые вороги напали на верных твоих слуг! Боярин Иван Фёдорович Бельский да воевода Иван Иванович Хабаров схвачены мятежниками. Мне же чудом удалось вырваться из их рук, но они идут следом. Умоляю, спаси меня!