По дороге к озерам ехал какой-то вооруженный экипаж, вроде блаженной памяти испанской армады; рассмотрев хорошенько, можно было узнать в нем широкую, длинную и глубокую брику без верха; на козлах сидели кучер и два человека с ружьями в руках; на запятках тоже два челове­ка с ружьями; из самой внутренности брики торчало пять или шесть голов в картузах, столько же ружейных стволов и четыре собачьи морды. Брика остановилась у озера; из нее выскочил человек в сапогах до пояса, в зеленой куртке и таких же шароварах; через правое плечо у него висела охотничья сумка с сеткою для дичи, через левое, на зеле­ном шнурке,- деревянная черкесская трубка с коротким чубуком. Едва-едва в этом рыцаре изумрудного образа можно было узнать Макара Петровича. За Макаром Петро­вичем выскочил Трезор, далее начали выгружаться прия­тели и егеря Медведева. Всех набралось человек около де­сятка.

- Рекомендую вам, господа, чудесное озеро,- сказал Мед­ведев.- Здесь мы найдем пропасть молодых уток. Ох! жаль, что бекасы еще не хороши. Впрочем, не давать и им спус­ку, коли попадутся.

Приятели молча осматривали ружья.

- За работу, что ли?- продолжал Макар Петрович.- Вы­пьем на дорогу, да и с богом. Петрушка! Дорожную фляжку!

На этот раз приятели оставили ружья и подошли к Мед­ведеву.

Петрушка подал барину плоскую, обшитую красным са­фьяном фляжку. Медведев отвинтил на ней серебряную крышку, которая имела форму и вместимость порядочно­го стаканчика, наполнил этот мудрый сосуд, выпил и передал следующему. Отставной капитан Здрав, с золотою головою, закусил кусочком черного хлеба с солью; другой сосед, русский немец, либен-шнапс, достал на этот случай из своего ягдташа сухую корку голландского сыра, погрыз ее немного и, завернув в бумажку, опять спрятал в карман. Прочие кушали что попалось под руку.

Перекусив, охотники осмотрели ружья, подсыпали на полки свежего пороху, выстроились в ряд и мерными ша­гами вступили в болото; собаки шныряли впереди охотни­ков; несколько пар испуганных уток поднялись с озера и, сопровождаемые выстрелами, сновали над озером. А меж­ду тем, оставив работу, с диким криком и воплями бежала к озеру толпа полупьяных мужиков, вооруженных грабля­ми и вилами. В минуту озеро было окружено.

- Стой,- кричали мужики,- отнимай ружья, представляй в суд - так приказано!

Стрельба остановилась.

- Что вам надобно?- закричал Медведев.

Крестьяне Чурбинского, как ни были пьяны, однако узнали Медведева, и уважение, которое народ искони пи­тает к коренным панским фамилиям, в минуту пробуди­лось. Сняв шапки, стояла толпа, а приказчик Потапович, в синем кафтане, подпоясанный пестрым кушаком, подошел к Медведеву, разгладил длинные усы и, низко кланяясь, сказал:

- Извините, пане, мы вас не узнали; но все-таки, видите, стрелять невозможно... Я в этом не причиною.

- А какой же дьявол?

- Оно, разумеется, вы люди ученые и знаете, что дьявол, когда восхощет, принимает образ человека, ибо хитра си­ла нечистая, но все-таки это не бесплотный дьявол, а наш многопочитаемый барин причиною.

- Убирайся с твоею чепухою, не мешай нам охотиться!

- Да что вам в этом болоте? Такое гадкое, только лягуш­ки водятся... Лучше бы поехали вот версты за три на боло­то генеральши Оглоблиной. Господи, твоя воля, чего там нет!.. Что шаг, то местоположение, всякая дичь кишмя ки­шит.

- Полно врать. Нам и здесь хорошо. Вперед, ребята!

- Нет, ей-богу, нет, пане! Я буду в ответе. Не моя вина, а стрелять все-таки нельзя, не приказано. Говорит барин: "Пусть птица плодится; может быть, я когда-нибудь возь­му ружье, попрошу кого знающего зарядить, да и поеду стрелять на озеро; к тому времени дичь освоится, и заряд не пропадет даром; сразу убью пар десяток",- говорит.

- Кого другого не пускай, а мне, верно, не станет запре­щать твой барин.

- Будь кто другой, а не ваша милость, мы бы его давно спровадили в город, так приказано. Говорит: "Лови, Пота­пович, всех моею рукою, да и в суд, да и в суд, хотя бы мой родитель, говорит, пришел, и того в суд; не его земля, моя земля!"

- Что он, с ума сошел?

- Уповательно это их воля, и я об этом прямо сказать не могу; а если хотите, я пошлю хлопца справиться: верно, ба­рин вам позволит.

Болото было в верстах в двух от дома Чурбинского, а по­тому охотники тут же, в болоте, присели на кочках, в ожи­дании, пока сын приказчика, проворный мальчик, по­скакавший во весь дух на отцовской лошади к барину, привезет милостивый фирман.

Через четверть часа обратно прискакал мальчик, слез с лошади и, утирая рукавом с лица пот и пыль, крестился и кричал:

- Не можно, не можно, пусть я пропаду, если можно.

- Врешь! Ты, верно, не расслышал,- сказал Медведев.

- Как бы то не расслышал? Я приезжаю, а барин стоят в красном халате у амбара, где девки подтачивают пшеницу, и такие веселенькие; вот я и говорю им: "Как зволите при­кажете, у нас стреляют на болоте птицу".- "Зачем же ты приехал?- говорят они.- Ловите их, бездельников, дармо­едов, да и в суд". Я им поклонился да и говорю: "Такой че­ловек, что и ловить нельзя, настоящий пан".- "Губернатор, что ли?" - "Не знаю, может, их и так дразнят, а мы все зо­вем их Медведевым".- "Дурак!- сказал барин, топнув но­гою.- Я такой же пан, как и Медведев, когда не почище его. Скажи, чтобы сейчас убирался вон из болота. А твой отец за чем смотрит? Вот я его, старого осла!"

- Так-таки, так! Я так и думал,- ворчал Потапович.

- И только?- спросил Медведев.

- Нет, еще оборотились к Феске, дочери нашего кузнеца, взяли ее за подбородок да и говорят: "Отчего ты так рас­краснелась, Феодосия?" Я вижу, что это уже не ко мне, взял да и уехал.

Макар Петрович с досады кусал ус.

- Как изволите,- заметил ему, кланяясь, приказчик,- а не угодно ли вам убираться; не моя воля; невинен гвоздь, что лезет в стену, коли его колотят по голове обухом.

Молча вышли из болота Медведев и его спутники. Му­жики значительно переглядывались между собою, не веря сами: как это можно Медведева выгнать из болота?..

По моему мнению, кулик самая бесхарактерная птица; иногда он увидит человека за версту, подымается с места, кружит над болотом, кричит, свистит, будит всю окрестность; иногда запустит в болотную тину свой нос и сидит себе в траве преспокойно, разве толкнешь его под бок, тогда только он схватится, зачастит крыльями, заво­пит, как... ну, как человек, когда затронут его самолюбие.

Петрушка выходил из болота, и вдруг из-под его ног вы­порхнул кулик и с жалобным криком понесся в степь; Пет­рушка выстрелил - и бедная птица, закружась в воздухе, упала перед приказчиком.

- Не дурачиться!- закричал Медведев и подошел к толпе мужиков. В это время приказчик поднял застреленного кулика и, рассматривая его, ворчал: "Экое страдание!.."

- Делать нечего, ребята, скажите вашему пану, что так делать нехорошо; он жалеет для меня перелетной птицы, а я не пожалел ему дать к венцу и свое платье и... может, слыхали!

- Мы сами небезызвестны об этом,- заговорили мужики; но Потапович погрозил пальцем - и все притихло.

- Прощайте, ребята. Вот вам рубль серебра: выпейте по чарке водки; теперь жарко.

- А ваш куличок?- сказал приказчик, подавая Петрушке застреленную птицу.

- Отвезите его, дядюшка, своему барину, пусть он им по­давится.

Охотники уехали, мужики ушли, скворцы улетели, и воз­ле озера опять только осталась стреноженная пегая кобы­ла...

Месяца за два до женитьбы Чурбинского Медведев с же­ною были в гостях у Фернамбуковых. В гостиной стару­ха Фернамбук рассказывала о вчерашнем висте, как она с управителем сделала шлем, а играли четверо: она, ее дочь, управитель и ее сосед, отставной юнкер; как у нее на руках был валет и т. п. Бог с нею, она всегда рассказывает скуч­ные вещи. Молодая Фернамбук показывала Анне Ан­дреевне баночку духов с надписью: "Extrait triple la violette", [1] привезенную будто бы из Парижа, нюхала пробку и, подымая глаза к небу, восторженно шептала: "Ах, какое благовоние! Ах, как, должно быть, хорошо в Па­риже!" Медведев делал по временам странные ужимки, пересиливая зевоту, и посматривал на жену, как бы спра­шивая: не пора ли домой?