Макар Петрович, человек добрый от природы, был очень рад счастию знакомого, тем более что эта свадьба достав­ляла ему развлечение в скучные осенние дни, когда, как нарочно, ненастье препятствовало ездить на охоту. Он хлопотал об экипажах, о лошадях, созвал своих музыкан­тов и приказал им повторять увертюры из "Калифа баг­дадского" и "Двух слепцов".

- Слушай, жена,- кричал он,- ведь Юлиан Астафьич наш гость, мы его женим; после свадьбы будет у нас бал; смот­ри, не ударь лицом в грязь, прикажи наготовить поболее всякой всячины: пирамид, кремов и разной этакой дряни, а я уж потревожу свой погреб - кутить так кутить!.. О чем ты, Юлиан Астафьич, опять загрустил?

- Знаете ли что?- сказал Юлиан Астафьевич, взяв тихонь­ко Медведева за полу венгерки, и, отведя его к окну, по­вторил вполголоса:- Знаете ли что?

- Ровно, братец, ничего не знаю.

- Не кричите так. Мне кажется, что нам не следует вен­чаться так скоро.

- А почему?

- Да так, видите, мне невозможно.

- Это что значит?- сказал Медведев, прищуривая левый глаз.- Понимаю, какие-нибудь шашни.

- Нет, нет, нет, боже сохрани! Не думайте, чтоб я что-ни­будь такое или этакое - нет!

- Так что ж?

- А вот, видите, я выехал из П-вы налегке, со мной нет приличного платья.

- Вздор, братец! Есть о чем думать! Сегодня же пошлю человека на всю ночь, и завтра к вечеру все здесь будет.

- К чему посылать? Это лишнее беспокойство, лучше я сам съезжу и через неделю-другую явлюсь.

- Пустое, тебя-то не пущу! Эй, кто там? Человек!

- Не делайте шуму и не посылайте, потому что я не знаю хорошенько, отдал ли мой приятель немного переделать мой фрак; сукно отличное, сам платил по 18 р. за аршин, да фасон некрасив; если привезут не переделанный, то еще хуже!..

- Прямо сказать: у тебя нет фрака вовсе; давно бы так и говорил! Не беспокойся: у меня целая дюжина этих дурац­ких фраков, выбирай любой. Да, кажется, у тебя нет ни бе­лья, ни прочего? Полно краснеть, прикажи Петрушке при­готовить, что нужно, из моего гардероба. Не к чему скромничать! Эх, странный народ, эти господа статские!..

Милостивый государь, любезнейший друг,

Кузьма Демьянович!

По обстоятельствам, я женился на прекраснейшей деви­це, известной фамилии Фернамбук. Еще в П-ве я пленил сию девицу своим обращением и теперь, мимоездом, окон­чил начатое, а что главнее всего, получил в приданое 300 душ крестьян. Я теперь намерен жить, нимало не беспоко­ясь насчет службы, буду служить по выборам дворянства. Еще есть к вам моя просьба, а именно: вам известно, что я взял, в угодность Катерине Федоровне, билет в собрание на всю зиму и со взносом 25 р. записался в члены; а как я теперь, по дальности расстояния, бывать в собрании не могу, то вспомнил о Григории Михайловиче, который когда-то, кажется, при вас выразился: "Я взял бы зимний билет, да дорог, анафемский; по-нашему, если бы рубликов 15 - куда бы ни шло!" Я, любя Григория Михайловича, решился уступить ему оный билет за 15 р., хотя и понесу убытку 10 р. И еще сделайте одолжение: у меня на квартире остался горшок коровьего масла, подаренный мне Катериною Федоровною; масло очень хорошее, доброго качества и приятного вкуса; его было десять фунтов, мною израсходовано оного масла 2 фунта, следственно, осталось 8; без меня же оно убыть не могло, ибо, уезжая, я запечатал горшок собственною моею вензелевою печатью, а потому возьмите на себя труд, посмотрев предварительно, не нарушена ли печать, взять горшок и приказать вашему Петьке продать заключающееся в нем масло; еще раз повторяю, что масло очень хорошее, чтобы Петька, при продаже, не опростоволосился. Не верьте, паче чаяния, хозяин квартиры моей станет претендовать на масло: он всегда был грубиян. Скажите ему, в случае надобности, что, если б он был почтительнее и не входил ко мне в комнату в колпаке, то я и ему уделил бы что-нибудь из означенного масла. Надеюсь, вы не замедлите выслать деньги за билет, равно и за масло, а прочие мои вещи, как-то: старый фрак, сапожные щетки, две пары ножей с костяными колодочками и проч. сохраните у себя до моего приезда: хочу по зимнему пути побывать в П-ве с женою.

Имею честь быть вашим, милостивый государь, благо-приятелем.

Юлиан Чурбинский

18…7 года, ноября 12 дня.

Деревня Фернамбуковка

P.S. На случай сие письмо затеряется, то я сию же почту пишу и отсылаю другое, точно такого же содержания, к Марку Титовичу, в коем, упоминая о вышепрописанном вам поручении, прошу и его принять участие, в случае ва­шей (чего боже сохрани!) болезни или чего другого. Еще просьба: еще с прошедшего лета я обещал Аннушке,- знае­те, которая мне мыла манишки,- купить золотые сережки. Делать нечего. Из полученных денег за мои вещи возьми­те 80 копеек ассигнациями и купите ей сережки из метал­ла, называемого семилер; этот металл немного дешевле золота, но в носке приятнее и имеет разительный блеск. Я полагаю, последняя порученность вам не без приятности.

Милая моя сестрица,

Анисья Парамоновна!

Наказал меня бог, сестрица, наследством в глупой сторо­не: ни сосен, ни елок, ни людей нету - все чучелы; крестья­не без бород, и бань не строят, и в семик не пляшут, и со­хой не пашут. Один, кажись, был человек из соседей - Мед­ведев, да и тот, как я узнала - змея подколодная. Я писала к тебе, милая, что выдала дочку за Чурбинского: золотой малый, ни в чем не перечит, так нас любит, мне и платок подает, и скамеечку под ноги ставит, да в дела не мешает­ся, говорит: "Имение ваше, и я ваш; делайте что хотите". А мы с дочкой что знаем? Наше дело женское; вот мы и хо­тим ему записать нашу деревню, авось охотнее делом займется. Только зять мой все упрашивает: "Не говорите, дескать, об этом Медведеву".- "А что?" - я спросила. Вот он тут мне всю правду и рассказал: что он совсем не приятель нашему дому, что насмехается над нашим хлебом-солью, говорит, что у нас в кушаньях скверное деревянное масло... Ужасти такие наговорил, что беда! Меня вот так лихорадка взяла, а он говорит: "Сватал меня из своих интересов; и плотину почини, чтоб его жене было хорошо ездить, и то, и другое; да еще обращается со мною, как с каким-нибудь лакеем, все "ты", да "братец", при публике так унижает". Третьего дня обедал у нас окаянный Медведев; я сама нарочно подлила во все кушанья деревянного масла. Что ж? И не ел ничего, надул усы, словно сом-рыба, и сидит. "Что не кушаете, сосед?- я спросила.- Может статься, у нас не умеют готовить?" - "Нет,- говорит он,- что-то голова болит", да и уехал сейчас после обеда. Вот что, моя милая сестрица, а я только и надеялась на одного соседа, а и тот в лес смотрит!.. Я уже советовала своему зятю не позволять наступать себе на ногу. Да, моя милая! Скверная сторона! Скоро петров день, клубника у нас отошла, а была крупная; черешен в саду пропасть, и белых, и красных, и черных, да все скверные ягоды, как сахар сладкие; и вишни поспевают, и шелковицы, а нет ни клюквы, ни брусники, ни черники, ни голубики, ни одной ягоды с кваском, я уже о морошке и не вспоминаю... Сахар у нас дорог, а мед свой; варю варенье больше медовое для поста. Прощай, моя милая сестрица; пришли записку, как делать шипучку, моя где-то затерялась. Прощай, милая сестрица.

Полковница Ф. Фернамбук.

18... года, июня 26 дня.

Деревня Фернамбуковка

Светлое июльское солнце взошло уже высоко; был час десятый утра; широкий скошенный луг Юлиана Астафье­вича далеко развернулся светло-зеленою скатертью, ис­пещренною частыми копнами сена, на которых то там, то сям сидели, охорашиваясь, маленькие степные ястреба; на горизонте луга, как оазы, виднелись темно-зеленые кусты тростника: там были небольшие озера; над ними, легким облачком, беспрестанно меняя формы, носилось стадо скворцов, подле озер паслась стреноженная пегая лошадь; с полверсты в сторону человек около сотни крестьян сме­тывали копны сена в одну огромную скирду.