— Но я ничего не скрываю. Честное слово, ничего.

Врач похлопал её по плечу.

— Конечно, дорогая, — и взглянул на Келли. — Я понимаю, что вы имеете в виду — и поверьте, я очень старался быть с вами честен.

— Своими жизнями вы обязаны негру, — сказал Келли. — Он боролся за то, чтобы вернуть вас обратно, и добился этого. Даже рискуя получить пулю в лоб.

— Понимаю, понимаю, — кивнул врач. — Он спас жизнь Кэрол, и я не в состоянии этого забыть. Но я изо всех сил старался, чтобы это не повлияло на мои показания.

— Верю, — согласился Келли. — Но подумайте вот о чем: возможно, вы бессознательно стараетесь отплатить ему за свое спасение. Вы не хотите вытащить на свет такое, что засунуть его шею в петлю.

— Я уже сказал вам все, что мог, — отрезал врач. — Когда его поймают, я добьюсь, чтобы он получил лучшего адвоката штата. Человек вел себя храбро и порядочно — чтобы он там не совершил.

— Прекрасно, — сказал Келли. — Сделайте для него все, что сможете. Но подумайте: как только стемнеет, эти люди двинутся в путь. Они вооружены и находятся в отчаянном положении. Кто–то наверняка окажется у них на пути. Подумайте об этом человеке. Им может оказаться офицер полиции, которого дома ждут дети, мирный торговец или домашняя хозяйка, может быть юная девушка. Кто бы им ни был, он может погибнуть. И тогда ничем не поможете вашему негру. Помочь ему можно только сейчас — до того, как он попадет в ещё большую беду.

— Я ничего не скрываю, — в голосе врача сквозило упрямство.

— Во всяком случае давайте остановимся на некоторых деталях, — не отставал Келли. — Забудьте про машину, дороги, погоду. Просто постарайтесь сосредоточиться на гостиной в том доме.

— Мне больше нечего сказать вам. Доски пола разной ширины. Балки обтесаны вручную. Обо всем этом мы уже говорили. В сельской местности можно найти сотни таких домов. Старые дома, выстроенные ещё до войны, с каменными стенами толщиною в два фута и камином, где быка можно жарить. Именно это привлекает к нам состоятельных людей — удовольствие восстановить такие старые реликты. Я не видел в доме ничего особенного. Обрабатывал рану и безумно боялся, что дочь убьют у меня на глазах. Может быть, я и пропустил что–то такое, что могло бы помочь найти этот дом. Но как вы не можете понять, что мне было не до того, чтобы проводить инвентаризацию.

— А у меня были завязаны глаза, — добавила Кэрол. — Я вообще ничего не видела.

— Да, конечно, — Келли покопался в своих заметках. — Но оба вы упомянули, что в доме чувствовался запах еды. Что–то напомнило вам кислую капусту. Каждый раз, когда мы подходим к этому месту, вы употребляете слово «напомнило». Это была не кислая капуста, а что–то на неё похожее? Не могли бы вы высказаться поточнее?

Врач нахмурился.

— Мне показалось, это похоже на кислую капусту. Разве не так, Кэрол?

— Не знаю. Думаю, я сказала про капусту, потому что так сказал ты. Но это вообще не было похоже на еду… — Она слегка нахмурилась, ни на кого не глядя, и Келли понял, что она пытается отыскать что–то спрятанное глубоко в её сознании.

— Так что же это было, Кэрол? — мягко спросил он. — Это была не еда, верно?

— Нет, скорее это было похоже… ну, на запах в школьной химической лаборатории. Что–то резкое и неприятное.

— Пожалуй, ты права, — признал врач.

— Какая–то кислота? — спросил шериф.

— Нет… я пытаюсь вспомнить.

Все замолчали, Келли затаил дыхание.

— Папа, а это не было похоже на горчичный пластырь? Вот все, что приходит мне в голову.

— Горчичный пластырь?

— Может быть, кто–то в доме был болен, — сказал Келли.

Врач заходил по комнате, нервно щелкая пальцами.

— Не горчица, не кислота…Подождите секундочку. — Он посмотрел на шерифа. — Бальзам Перу. Вы помните это лекарство?

— Конечно.

— Да, точно — бальзам Перу. Не понимаю, чем это может вам помочь, но теперь я уверен: там был бальзам Перу!

— А что это такое? — спросил Келли.

— Старое патентованное лекарство от всех болезней, вроде целебной мази доктора Пратта или капель матушки Мерсер. — Бледное усталое лицо доктора от возбуждения разрумянилось. — Вы помните его, шериф? В былые годы в сельской местности не найти было дом, где на видном месте не стояла бы кружка с этим снадобьем. Им пользовались при ожогах, головных и прочих болях, да практически в любых случаях. Кэрол упомянула горчичный пластырь, и это напомнило мне о лекарствах.

— Теперь мы можем попытаться выйти на след, — сказал шериф. Последнее время его заказывают не часто.

— Проверим всех врачей и все аптеки, — Келли встал, глядя на часы. Доктор, могу я воспользоваться вашим телефоном?

— Да, конечно. Он в холле.

Келли задержался, заметив несчастные глаза девочки.

— Не расстраивайся, — он легонько коснулся её щеки тыльной стороной ладони. — Поверь мне, ты оказала ему услугу. Когда–нибудь сама поймешь.

— Мне бы очень хотелось так думать, — протянула она.

Доктор положил руку ей на плечо, Келли занялся телефоном.

Глава двадцать вторая

В половине четвертого Эрл перестал глазеть в окно и накинул плащ. Погода начала работать на них; примерно час назад собрались тучи и пошел дождь, задернувший окна серой влагой. Быстро темнело. Вечер обещал быть холодным и ветренным; дождь хлестал вовсю. Он подумал, что теперь они могут ехать, пользуясь мрачной и мерзкой погодой, как прикрытием.

— Тебе лучше подняться наверх и позвать Самбо, — сказал он Лорен, а сам проковылял к столу и налил немного виски — все, что ещё оставалось в бутылке. Эрл чувствовал себя замерзшим и опустошенным, но был совершенно спокоен.

— Подбросив Самбо, свернем с главного шоссе и поедем обратно. Я знаю дорогу.

Он допил виски и какое–то время стоял неподвижно, чувствуя, как тепло медленно разливается по всему телу.

— Чем быстрее мы уедем, тем лучше, — сказала Лорен.

— Правильно, — кивнул Эрл. — Пора давать ходу. По машинам! — Он взглянул на подругу и легкая тень промелькнула в его глазах. — Это армейская команда, означающая, что колонна должна начать двигаться. Ты её знала, Лори? По машинам…

— Ты в порядке?

— В полном. Мы подбросим Самбо и дадим ходу. Сходи за ним.

Лорен повернулась и вышла в кухню. Эрл слышал, как её каблуки простучали по лестнице. Над его головой она прошла в комнату, из которой Ингрэм наблюдал за дорогой. Крейзибоун ушла час назад, чтобы составить ему компанию.

Старик лежал с закрытыми глазами, его медленное дыхание шуршало как ветер, ворошащий груду сухой бумаги.

Эрл бесцельно слонялся по комнате, разглядывая всякий хлам, скопившийся на каминной полке, крепкие балки и доски пола, на какой–то миг остановился и, нахмурившись посмотрел на разбитый приемник.

" — Никогда больше ничего этого я не увижу. Никогда в жизни не увижу этой комнаты, — подумал он и удивился. — Но почему это меня волнует?»

Все это только холодный затхлый хлам. Ни один человек в здравом уме не захочет снова его увидеть. Но отъезд напомнил ему другие места, которые довелось покидать. Он стоял, продолжая вертеть в руках стакан, а перед глазами проносился длинный ряд комнат, казарм и армейских лагерей. Эрл подумал, что ему всегда приходилось покидать что–нибудь. Все оставались в тепле и уюте, а ему выпадала дорога. И он никогда не возвращался назад. Не было на земле места, которое звало бы его к себе, не было ни дерева, ни камня, ни клочка травы, которые принадлежали ему и никому другому.

Получалось так от того, что он был туповат? От того, что не умел чувствовать, как чувствуют другие люди? Самоуверенность и спокойствие покинули его после разговора с Ингрэмом; он снова был напряжен, обеспокоен и неуверен, снова боялся теней в своем мозгу.

Разговаривая с Ингрэмом, он внезапно испытал это чувство. Или ему показалось, что испытал? Каждый человек одинок. Не только он — любой. Но что, черт возьми, это означает? И как может помочь, если ты это понял?