— Вот послушай! Я знаю, что из меня ничего не вышло, — медленно и спокойно произнес он. — Я не имею в виду, что оказался пьяницей или бездельником, или ещё кем–то в этом роде. Все, что я делал, не имело с этим ничего общего. Все, что я делал, могло сложиться и хорошо, но у меня ничего не получилось.

Эрл выругался про себя, взбешенный тщетностью своих слов.

— Не знаю, как сказать, — покачал он головой. Найти подходящие слова оказалось также трудно, как в перчатках поднять булавку — задача тщетная и безнадежная.

— Ты понимаешь? — в отчаянии воскликнул он. — Видимо, материал, из которого я сделан, оказался непригодным. Вот что я пытаюсь сказать. У меня такое чувство, что меня собрали из частей, купленных на свалке. И я никогда не мог от него отделаться. Неужели ты не понимаешь, что я имею в виду?

— Это бессмыслица. Почему ты так думаешь?

— Ты не понимаешь. Ты меня не слушаешь. — Эрл сел на край дивана и с беспокойством посмотрел на Ингрэма. — Возьми автомобиль, который собрали из дешевых поношенных частей. И заправили разбавленным водой бензином и грязным маслом. Что с ним произойдет? Он наверняка сломается, рассыплется на части. Можно сколько угодно с ним возиться, мыть и полировать, все равно проку не будет. Вот и я вроде такого автомобиля, и всегда про себя это знал. — Эрл тяжело дышал. — Я знал это. Иногда я смотрел на свои руки и думал об этом. Я видел кожу, вены, волосы и понимал, что все это никуда не годится.

Он смотрел на Ингрэма в тишине, прерываемой только слабым храпом старика, спавшего в углу. Холод и вонь в большой пустой комнате, казалось, заставляли их стать ближе друг другу, сжимая в единую человеческую ячейку. Страх и напряжение Эрла немного ослабели; неожиданно он почувствовал себя с Ингрэмом свободнее, понял его, и теперь захотел, чтобы тот тоже его понял. Он осознал, что они оба оказались в одинаково безвыходной ситуации. Не просто в беде… тут было нечто большее. Он подумал, что они живы и одиноки, и что–то помогло ему понять, что оба этих слова в известной мере означают одно и тоже; одно вытекает из другого. Это понимание не вызывало ужаса; настоящий ужас возникает, если не знаешь, что каждый человек сталкивается с той же проблемой. Что каждый одинок. Не только ты…

— Видишь ли, Самбо… — Эрл немного поколебался. — Ты не возражаешь, что я постоянно называю тебя Самбо?

— Это такое же имя, как любое другое.

— Ну… — Эрл взглянул на свои грязные руки, на грязные ногти и завитушки волос на смуглой коже. — Я всегда знал, что от меня мало проку. Потому что знал, откуда я взялся. Знал своего старика. — В этом признании слышалась боль, но не стыд; просто констатация очевидного горького факта.

— Это груз, который нужно нести, — сказал Ингрэм. — Но, черт возьми, вы и ваш старик — это два разных человека. Он есть он, а ты есть ты.

— Я знаю, — задумчиво протянул Эрл. — Я так себе это и представлял. И ты сказал мне, что я глуп.

— Не глуп, — сказал Ингрэм, покачав головой. — А просто не слишком сообразителен. Большая разница. Давай выпьем по этому поводу, хорошо?

Пока он разыскивал стакан Эрла, с кухни вошла Крейзибоун, тихонько что–то напевая про себя.

— Идут охотники за лисами, — радостно заявила она. — Я только что видела на лугу одну из их собак. О, какое интересное зрелище. — Она медленно сделала легкий пируэт, заложив обе руки за голову. — Джентльмены в красных камзолах и такие спокойные и красивые леди, и лошади прыгают через изгороди. — Она пронзительно рассмеялась. — Иногда случается так, что леди падают на свои симпатичные круглые зады. О, честное слово, это великолепное зрелище.

Старик заворочался под одеялами.

— Ты меня разбудила, — раздраженно проворчал он.

— Пожалуй, я предложу Лорен спуститься вниз, — сказал Ингрэм. — Мы заболтались и продержали её там больше часа.

Крейзибоун посмотрела на детали, которые Ингрэм извлек из радиоприемника.

— И не пытайтесь собрать его, — сказала она, решительно покачав головой. — Она снова разобьет.

— Кто? — спросил Ингрэм.

— Женщина. Она плохо воспитана и вредная, этого вы не найдете у настоящих леди. Леди должны быть нежными и мягкими.

— О чем она? — спросил Ингрэм Эрла.

— Она — сумасшедшая. Лори просто споткнулась и ударилась о стол.

— Ха — ха, — весело рассмеялась Крейзибоун. — Это она так рассказывает. А сама подняла приемник и швырнула его на пол. И я знаю, почему она так сделала.

Ингрэм посмотрел на разбитый корпус приемника. В самом деле, уж слишком он раскололся для простого падения со стола… У него зародилась легкая тень сомнения.

— И почему она его разбила? — медленно спросил он.

— Ей не нравилась музыка, — охотно и искренне заявила Крейзибоун. Она не мягкая и не нежная. Вот уж несчастье для настоящего мужчины!

Ингрэм вздохнул, глуповато улыбнувшись Эрлу; подозрение, которое уже почти сложилось, заставило его почувствовать себя очень неловко.

— Ну и дает, — сказал он. — Она бы неплохо смотрелась в армии.

Но Эрл на него не смотрел; он пристально вглядывался в окно, за которым волны белесого тумана тянулись по размокшим полям.

— Тебе лучше подняться наверх, — медленно произнес он. — Присмотри за этими охотниками.

— Конечно, Эрл. Хорошо.

Глава двадцать первая

День постепенно прояснялся, и к полудню тонкий солнечный луч упал на потертый ковер в гостиной доктора Тейлора в Эвондейле.

Келли стоял у окна, сунув руки в карманы, шериф плотно уселся на стуле с прямой спинкой, положив свою широкополую шляпу на колено. В комнате они были одни, но говорить было не о чем; никаких соображений, которыми стоило обменяться; воцарившееся молчание стало знаком их неудачи.

Они здесь работали с самого рассвета, допрашивая доктора и его дочь, затем вернулись в Кроссроуд, чтобы получить новую информацию от агентов и полицейских, работавших по этому делу. Но до сих пор не удалось получить никакой определенной зацепки.

Правда, они узнали целый ряд существенных обстоятельств. Они узнали состояние белого, узнали, что негр болен и его лихорадит. И ещё они узнали, что беглецы укрылись в каком–то старом сельском доме, что вначале у них был фургон, а сейчас появился седан.

Из других источников они узнали, что седан принадлежит женщине по имени Лорен Вильсон, приятельнице Эрла Слэйтера. Френка Новака задержала полиция в Балтиморе, и он заговорил; от него получили фамилию Слэйтера и его адрес, это вывело на аптеку в Филадельфии, где работала девушка. Сейчас её машина исчезла, и в квартире тоже было пусто. Связь казалась совершенно очевидной; негр привез её в убежище, где они скрывались. Потом поехал в Эвондейл за доктором.

" — Парень неплохо соображает», — подумал Келли с невольным уважением.

Еще он подумал, что врач охотно с ним сотрудничает. Во всяком случае, старается сделать все возможное. Он считал удары своего пульса, чтобы определить время поездки, и по его оценке негру понадобилось около часа, чтобы доставить их на место. Правда, он не мог учесть все повороты и крюки по дороге. И его оценки того, сколько они ехали по бетону и сколько — по проселочной дороге, оставались всего лишь предположениями.

Вооруженные этими фактами и соображениями полицейские на десятке машин в тесном сотрудничестве с агентами ФБР, разъезжавшими на джипах и фургонах для овощей и фруктов, прочесывали местность к юго–западу от Кроссроуда. Удалось установить самолет, звук которого слышал врач; это был коммерческий рейс, направлявшийся на юго–восток в сторону Нью–Йорка. Если память врача не подвела, они находились к западу от федерального шоссе, когда самолет пролетал над головой.

Но найти и схватить беглецов не удавалось. Келли понимал, что это опасная неудача. Вероятнее всего, Слэйтер с Ингрэмом двинутся в путь, когда стемнеет; это означало немалую опасность для людей, которые могли встретиться им по дороге.

Келли взглянул на часы: уже два. Если его предположение верно, в их распоряжении оставалось не так много времени. Некоторое время назад врач поднялся наверх, чтобы разбудить дочь. После того, как её допросили, он дал девушке снотворное и отправил в постель. Келли хотел снова с ней поговорить, так как у него возникло подозрение, которое не пришло в голову шерифу: врач с дочерью неосознанно защищали негра. Даже не сознавая этого, стремились спасти его.