- Это, ребятушки, добрый знак! Ежели, скажем, на рать князь поднимает людей, то ястреб к победе.

- Будет тебе брехать-то! Устали от этих ратей… И так в чём душа держится! Отощали.

- Мир стоит до рати, а рать до мира… Алексей с дедом Кузьмой и Николаем пришли поздно. Вся площадь от Успенского собора до боярских рубленых теремов была заполнена, а народ всё прибывал. Многие шли, чтобы послушать князя. Но были и такие, что пришли показать новый кафтан или сапоги, похвастать перед соседями недавно купленной шапкой. В переулках и улицах, примыкавших к площади, торговали жареными пирожками, в больших глиняных горшках, накрытых старыми кафтанами, трясли варёной репой:

- Ешьте, православные! Вот как попадёте с княжеским войском в поход, вдоволь не поедите!

Алексей со стариками стали у чёрных бревенчатых стен.

В толпе зашумели: «Едет! Едет!»

От княжеского терема два отрока вели под уздцы белого коня. В седле сидел князь, над воротом корзна [105]отливала медью жёсткая бородка. Многие, завидя его, начали кричать, бросать в воздух шапки.

Андрей остановился:

- Братья, люди володимирские, постоим за святую Богородицу, за град Владимир, за всю Русь!

Толпа заволновалась. Князь сошёл с коня и начал говорить:

- Киевский князь Мстислав послал своё войско к Новгороду и вместе с новгородцами грозит пойти на нас. Не хотят они, чтобы Владимир стал сердцем земли Русской! Если позволить ворогам взять град наш копьём, то многие будут преданы смерти, жёны и дети проданы в рабство. Русь восплачет, братья! - Князь поднял над головой руку: - Поля и огороды, сёла и города придут топтать вороги! Дети наши будут рождаться рабами… - Обернувшись к собору, будто призывая его величавые стены в свидетели, князь заключил: - Ежели виноват я, то буду мёртв, а если прав, то ты направь меня на путь истины!

На эти слова его площадь ответила тысячеустым рёвом:

- Слава князю нашему! Веди нас! Где ты, князь, повелишь, там мы и головы сложим! Не быть граду Владимиру в ярме!

Горожане подсучивали рукава, словно возвращались не к мирным гончарным кругам и горнам, а шли на недругов, окружавших Владимир.

Только Алексей плелся за стариками, ничего не понимая, весь во власти одной думы. «Если князь пойдёт на Киев, то в пешцы возьмут и меня. А как же Арина?» Она представилась ему вся в слезах, у околицы, в тот момент, когда он придёт с ней прощаться. «Арина!..» - простонал он. Обернулись встречные прохожие, но Алексей не обратил внимания. В душе поднималась обида и на князя, и на его слуг, и на всех этих людей, которые кричали сейчас на площади. Дед Кузьма и Николай, опираясь на берёзовые посошки, тихо разговаривали между собой.

- Не ошибся я, Кузьма, когда шёл сюда. Не к добру защемило сердце. Быть битвам великим!

Кузьма тряс седой бородой и соглашался:

- Что же сделать! Землю свою мы должны оберегать всем, что имеем. Князь прав: великая угроза нависла над Русью.

5

По всем дорогам от Владимира скакали гонцы князя Андрея Боголюбского. Подручным князьям, боярам и всем княжим людям велено было садиться на коней и со слугами своими ехать к войску. Княжеские гонцы грозили ростовским и суздальским боярам гневом князя, сулили опалу и казнь. Бояре поднимались с насиженных мест неохотно. Показывали тощих коней - таких, что и за ворота их вывести страшно: подохнут. Многие ложились на лавки, сказывались хворыми. Но всё же, несмотря на все ссылки на скудость и хворь, нужно было ехать. Бояре хорошо знали тяжёлую руку князя и не дожидались его расправы. День и ночь к Владимиру тянулись пешие и конные ратники. Скоро войско собралось.

Вместе с пешцами, набранными из владимирских горожан, по неширокой, протоптанной тысячами ног дороге шагал Алексей. Зимнее солнце, кутаясь в тучки, невысоко стояло над лесом. Задумчиво смотрели на воинов опушённые снегом деревья. По ночам, когда разжигали костры из дымного ельника, к самому огню подходили волки. Их пугали, бросая горящие головешки.

На пятый день похода войско остановилось в маленькой деревеньке на берегу небольшой речушки. В деревне было полтора десятка дворов. У каждого стояли обозы. Сквозь частокол виднелись ковровые боярские сани и рослые кони под дорогими сёдлами. На небольшой горке высилась рубленная из дубовых брусьев церковь. Здесь пешцы на короткое время остановились.

У высокой крестьянки Алексей спросил:

- Родимая, где бы здесь переночевать? Крестьянка покачала головой:

- И не ищи, воин! Хоть до самой Москвы иди - в каждой избе люди. Не простые пешцы, а дружинники князя али другие нарочитые.

К отряду приблизился мечник Михно. Широкая окладистая борода украшена серебряными нитками инея. Иней на бровях и даже на шапке.

- Пошли дальше, братцы, ночлега здесь не найдём. Сейчас за поворотом, через лесок, будет церковь, а при ней избы. Может, там где ткнёмся..

Встречный старик ответил:

- И там всё занято, дети. Езжайте до самой Москвы - там жилья много. Москвичи приветливы. Последним поделятся, обогреют и накормят.

Старик снял шапку и показал маленькой, высохшей рукой в сторону скрытой за сосновым бором Москвы:

- Её издали увидите за речкой Неглинной, на высоком берегу Москвы-реки.

Хрустя по морозному снегу, пешцы двинулись дальше. Недвижно стояли опушённые снегом сосны-великаны. В лесу была какая-то особенная тишина. Лишь изредка по мощным корявым сучкам дерева серой стрелкой пролетала белочка, вниз неслышно падал комок снега, и опять всё замирало.

О Москве Алексей слышал не раз. Сказывали, что здесь, у Москвы-реки и Неглинной, жить людям особенно привольно. В густых лесах водится вдоволь всякого зверья и пчёл. Вдоль рыбных рек - обильные травой заливные луга. На пути пешцам всё чаше стали попадаться избы; за некоторыми стенами Алексей слышал, как бухал по железу молот. Видно, здесь жили не только земледельцы-орачи, но и ремесленники: кузнецы железа, древодели, кожевники.

На заходе багрово догорали огненные ленты заката, когда дошли до Кучкова поля.

- Москва-то, Алёшка, ране принадлежала боярину Кучке Степану Иванову, отцу твоего боярина Ивана. - Мечник Никола подошёл к Алёшке. - Князь Юрий Долгорукий предал его смерти. Был богат Кучка, гордость и помутила его разум. Не почтил он князя подобающей честью, стал поносить. Добрые люди сказывают, что Кучка-то давно был в сговоре с недругами Юрия Долгорукого… - Никола показал на стену противоположного леса: - Вон там, за деревьями, Москва.

Владимирские пешцы и дружина, услышав слова мечника, заспешили.

- Братцы, Москва!.. К Москве подходим… Люди подтянулись, кто-то запел песню. Морозная тишина соснового леса разорвалась удалым русским напевом. В темнеющем зимнем небе сурово громоздились рубленые башни, накрытые шатровыми верхами. Московский Кремль стоял на высоком береговом выступе, между рекой Москвой и Неглинной. Некоторые из пешцев остановились.

На самой крутизне Боровицкого мыса расположились нарядные, покрытые изморозью бревенчатые башни, связанные тыном-острогом. У подножия холма, вдоль по берегу Москвы-реки, на низменной полосе - подоле, лепились избы. Поднимался к небу розовый дым. Столпившиеся около стен Кремля молоденькие елочки словно просили пропустить их в настежь раскрытые ворота проездной башни.

Несмотря на поздний час, город не спал. У деревянных выдолбленных корыт дружинники поили коней. Гремя дубовыми бадейками на коромысле, шли по воду московлянки. В открытые двери кузни видно было пылающее пламя горна. Кругом слышался весёлый смех, громкий разговор.

С трудом передвигая отяжелевшие ноги, Алексей и Никита переходили от одного дома к другому. Хотелось отогреться в избяном тепле, но куда они ни заглядывали, нигде не было места. В каждом доме на земляном полу на соломе лежали воины; другие, ожидая своей очереди, толкались на улице. Во дворах чистили застоявшихся коней, задавали им корм, поили из походных вёдер. На перекрёстке мужики из обоза раскладывали костёр.