— Не может быть! — метнул Игнат Владимирович сердитый взгляд на связного. — Ты, видать, сбежал и с испуга подумал, что все бегут.

— Я бы не побежал, если бы все не побежали, — потупившись, заметил связной. — Вот ей-богу же, товарищ Громов.

Громов вскочил на коня и, нахлёстывая его плёткой, помчался в сторону Паромоново. Вскоре его взору представилась следующая картина: по степи на большом протяжении рассыпались бегущие в одиночку и группами партизаны, кто с оружием, кто без оружия. Размахивая маузером, Громов свернул с дороги и поскакал им навстречу. Привстав в стременах, крикнул что было сил:

— Стой, назад!..

Но никто не остановился, никто не повернул назад. Громов подскочил к рослому, грузному партизану с рябоватым, безусым лицом, по которому грязными струйками стекал пот.

— Стой, куда бежишь?

Партизан остановился. У него не было ни пики, ни винтовки, зато за спиной болтался большой узел, из которого торчали расшитое петухами полотенце и женская цветастая юбка.

— Где оружие? — едва сдерживая себя, спросил Громов.

— Там! — махнул в сторону деревни партизан. — Белые прут, спасу нету…

— А в узле что?

Партизан молчал.

— Мародёрствуешь, мерзавец, вместо того, чтобы врага бить. Своего же мужика грабишь! Оружие бросил, а тряпьё прихватил! — хлестал его словами Громов.

Партизан блеснул глазами, вызывающе проговорил:

— А что?.. Не я, так белые бы всё равно ограбили.

Лицо Громова налилось кровью, на виске забилась синяя жилка. Выхватив маузер, он выстрелил в мародёра.

Ближние партизаны сразу же остановились и повернули назад. Задние всё ещё продолжали бежать. Громов подскочил к долговязому парню в распущенной домотканой рубахе, с алой ленточкой на фуражке. Парень остановился и, трусливо посматривая на Громова, растерянно вертел в руке чехол от пулемёта.

— Чехол тащишь! — крикнул Громов. — А ты не чехол, пулемёт от белых тащи. Весь отряд тебе спасибо скажет.

— Есть, товарищ Громов, пулемёт тащить! — крикнул партизан и повернул назад.

В это время во фланг прорвавшимся белогвардейцам ударила интернациональная рота Макса Ламберга. Мадьяры и немцы с криком врезались в цепи противника — завязалась рукопашная схватка. Белые дрогнули, стали отступать.

— Белые бегут, наших пик не выдерживают. За мной! — крикнул Громов и помчался вперёд.

Только что отступавшие партизаны двинулись за командиром, увлекая за собой других. Положение было восстановлено, позиции заняты.

Разыскав Фёдора Гужева, начальника Славгородского боевого участка, бывшего подпольщика, участника солдатских восстаний в Томске и Кольчугино, и выслушав его доклад. Громов хмуро спросил:

— Почему допустил панику?

Беспокойно поглядывая на Игната Владимировича, Гужев стал оправдываться:

— Пулемёты у них, Игнат Владимирович. Дважды в атаку ходили — не смогли село взять. А потом они на нас двинули… ну, партизаны и не выдержали.

— Ты же боевой командир, опытный, а как же тут не сообразил. Да кто же в лоб на пулемёты идёт, когда своих не имеешь, — заметил Громов. — Тут надо хитростью брать. Ты вот что: как потемнеет, пошли-ка группу партизан в ложную атаку. Пусть они постреливают да время от времени ура кричат. И пусть на здоровье белые в них из пулемётов палят. Патронов-то у них не ахти сколько. А потом основными силами в настоящую атаку пойдём. Понял?

— Понял.

С наступлением темноты от позиции отделилась группа партизан и, раскинувшись в редкую цепь, двинулась к Паромоновой. Вскоре донёсся ружейно-винтовочный залп, крики "ура!" Со стороны белых сразу же ударило несколько пулемётов. Ружейная стрельба повторялась время от времени, зато пулемёты строчили почти без перерыва. Так продолжалось долго, пожалуй, не меньше часа. Наконец, к Громову прибежал связной от ложно атакующих партизан и доложил:

— Товарищ командующий, теперь беляков можно в самом деле лупить. С пулемётами у них что-то не того, только плюются. Пули даже шинелей не пробивают, видно, стволы перекалили.

— Подымай в атаку! — приказал Громов Гужеву.

— Вперёд! — прокатилась команда по позициям.

И сразу же земля загудела от топота многих ног. Вскоре на выгоне у кладбища вспыхнуло раскатистое "ура!", завязалась долго не смолкающая перестрелка в перемежку с разрывами гранат.

Больше двух часов продолжался бой, перешедший в рукопашную схватку. Белые не выдержали, отступили на окраину села. Вспыхнуло несколько подожжённых колчаковцами домов. В отсвете пожарища партизанам было видно, как белогвардейцы стаскивают в кучу убитых, переносят раненых. Стоило бы ударить по ним — и отряд был бы окончательно разгромлен, но партизаны тоже занялись подбором раненых. Вскоре к белогвардейцам подошло подкрепление, помогшее осаждённым вырваться из окружения. Партизаны лишь успели полностью уничтожить вражеский обоз.

На другой день после отступления белых от Паромоновой партизаны хоронили убитых, эвакуировали в лазарет раненых. К Громову, находящемуся в ставке, вошёл один из работников партизанской контрразведки.

Подступив вплотную к Громову, он быстро заговорил:

— Игнат Владимирович, вам надо бежать. Бежите, пока не поздно…

— Бежать?.. От кого? — удивлённо вскинул на него глаза Игнат Владимирович.

— Да, бежать! — твёрдо проговорил контрразведчик. — На собрании отступающей группы партизан вас решили арестовать и расстрелять.

— За что? — ещё более изумился Громов.

— Вы застрелили за мародёрство партизана, а его дружки шум подняли: "Если не убрать Громова, так он помаленьку всех нас перестреляет!" Их анархисты поддержали, вот и порешили… Бежите, Игнат Владимирович, я то греху недолго случиться…

Громов не двигался с места, молчал.

— Ну, что же вы… — торопил контрразведчик.

— Нет, это мне не подходит, — наконец проговорил Игнат Владимирович. — Убежать — это значит сказать: они правы, а я виноват. Проявить трусость. А раз так — нечего мне доверять отрядом командовать. Я пойду к ним…

Контрразведчик пытался отговорить его, но Громов отмахнулся и вышел на улицу. Навстречу попался Макс Ламберг.

— Слышал? — спросил его Громов.

Макс Ламберг утвердительно кивнул головой.

— Тогда вот что: готовь своих людей. До трибуны меня допустят, а дальше… Если упаду, открывай огонь по толпе. И командиру экскадрона Петрусенке это же передай.

— Ладно.

На сельской площади толпа партизан — шумят, о чём-то спорят. Громов идёт прямо, глядя перед собой, стараясь держаться спокойно. Партизаны расступаются, дают дорогу к столу, за которым сидит известный Громову анархист Карташов. Заломив фуражку на затылок и скривив тонкие губы в улыбке, он презрительно посматривает на приближающегося командира и игриво пускает изо рта кольца табачного дыма. Громов остановился у стола, сказал:

— Разрешите перед смертью несколько слов сказать?

Анархист молчит, продолжает пускать кольца дыма.

— Так как же, можно?

Анархист делает артистический жест рукой.

— Говори, чего уж!

Игнат Владимирович вскакивает на стол, поворачивается кругом и окидывает взглядом собравшихся. Наступает мёртвая тишина.

— Вот вы решили меня расстрелять. Ну, что ж, одним партизаном будет меньше. Колчаковцам это в радость. А за что?.. За то, что я предателя застрелил…

Партизаны зашумели:

— Откуда это видно?

— Он не предатель, а такой же партизан, как все!..

— А я утверждаю, что предатель, — спокойно продолжает Громов. — Убежал с позиций, бросил винтовку… Что бы было, если бы все так поступили? Сейчас не мы бы в Паромоновой были, а колчаковцы пороли и вешали ни в чём не повинных жителей. Этот партизан не только предал нас, а ещё занялся грабежом своих же мужиков, опозорил весь отряд. Кулаки и разная контра про нас слухи распускают, что мы бандиты, крестьян грабим. Мы говорим: врёте, мы крестьян защищаем! А он своим поведением обратное доказывает. После этого никто нас поддерживать не будет, всяк отвернётся. Мы представители революционного народа, потому нам нужна дисциплина. Без дисциплины Колчака не разбить. И должны мы так считать: если ты предал, ограбил или струсил, то ты враг. Вот я ваш командир, а если я струшу или с чужим добром попадусь, — стреляйте меня на месте, другой это сделает — другого стреляйте. Так я говорю?..