"Квартирмейстер" едва успевал разводить людей по квартирам. Совсем замотался Пеньков, партизан Леньковского отряда самообороны, за расторопность и хозяйскую смётку выдвинутый на самую ответственную должность — "интендантскую". В его обязанность входило организовать снабжение продуктами питания делегатов. Он часто забегал в райштаб и спрашивал:
— Что, всё ещё едут?
— А то как же, едут, — отвечал дежурный.
— Эк, чёрт! — хватался за голову Пеньков. — Велели готовить продукцию на две-три сотни, а уж, наверное, под тыщу подходит. А я дал бабам приказ только сорок пудов хлеба испечь.
Делегаты, толпившиеся в штабе, посмеивались:
— Эх ты, партизанский интендант!.. Да ты должен радоваться, что к вам столько гостей привалило.
— Да и как не привалить. Свою областную власть выбирать будем. Понимать надо!
— Сказывали, даже из-под Николаевска приехали, хотя там и беляков ещё не скинули.
— А что ж, и там их скоро к ногтю придавят.
— Из Томска, Славгорода, Барнаула тоже приехали…
Но Пеньков не слушал мужиков, приставал к дежурному:
— Нет, ты мне в конкрет скажи: сколько всего-то народу будет? На сколько продукцию готовить?..
Дежурный чешет в затылке, не зная, что ответить, затем уверенно говорит:
— Все, кому советская власть дорога, съедутся… Готовь тыщи на полторы.
— Эх, мать честна! — восклицает Пеньков и, на ходу подтягивая сваливающиеся брючишки, кидается из штаба. — Побегу заставлять бабскую команду ещё тесто месить.
В штабе появляются Иван Коржаев и Николай Булыгин.
Дежурный, зная, что они ездили в Вознесенское, спросил с интересом:
— Ну что, ихний съезд отказывается с нашим объединяться?
— На нём эсеры в большинстве, — ответил Коржаев, — а они нам ни к чему. Только воздух портить.
— Правда! — поддержал его Булыгин. — А съезд и так провалился. Попытался их лидер, Усырев, в селе Родино выступить за съезд, а его, как колчаковского шпиона, мужики арестовали. На том, видно, и кончилась их затея.
— Вот и хорошо! — одобрительно крякнул дежурный. — Ну их, этих эсеров к чёртовой бабушке! Только под ногами путаются да тень на плетень наводят.
Когда в 12 часов, дня 9 сентября Пётр Клавдиевич Голиков занял место за столом президиума, просторный зал кредитного товарищества был заполнен делегатами до отказа. Сердце забилось от радости учащённо. Значит, не зря проведена большая работа организационной комиссией, не зря рассылались письма и ездили по сёлам агитаторы, — идея создания Областного комитета оказалась близкой партизанам и всему крестьянству. А ведь были и раздумья, были и сомнения, было даже опасение, что съезд собрать не удастся, особенно после того, как из Солоновского штаба ответили отказом. И только большевистская группа громовского штаба не сомневалась в успехе и делала всё необходимое для созыва съезда.
Голиков взмахнул рукой, словно собирался всех обнять, громко и торжественно произнёс:
— Товарищи делегаты! Приветствую вас в этот счастливый и радостный день. Приветствую бойцов восставшего народа. Приветствую всех, кто вместе с нами беззаветно борется против мира насилия и зла, против самой хищной диктатуры Колчака…
Шум, крики "ура!" нарушили установившуюся была тишину в зале. Кто-то густым басом запел:
Песню подхватили сотни голосов, все делегаты:
Затем выступают один за другим ораторы, приветствуя съезд: от громовского штаба, от жителей села Сидоровского, от отряда Громова, от Усть-Мосихинской организации большевиков, от организации интернационалистов-мадьяр, от Томской подпольной организации большевистской партии.
"Да, идея созыва съезда и создания Областного Совета себя оправдала!" — ещё раз облегчённо подумал Голиков и после этого спокойно и уверенно стал докладывать о деятельности Главного штаба Северного фронта. Делегаты единодушно решили: "Принести благодарность Главному штабу за его работу в борьбе за освобождение трудящихся, выразить пожелание в дальнейшем работать также в надежде, что в этой борьбе не один его поддерживает, а все восставшие, как материально, так и военной силой".
В то время, когда съезд объявлял благодарность Главному штабу Северного фронта, Игнат Владимирович был далеко от Леньков. У селений Барановские и Паромоновское его отряд отражал атаки белых.
Колчаковское командование решило окончательно покончить с партизанами. Через Зеркальскую степь в район сёл Крестьянское и Плотникове двинулся на партизан Ефима Мамонтова отряд егерей в полторы тысячи штыков. Колчаковской контрразведке стало известно, что в Леньках собирается съезд крестьянских депутатов восставших волостей, и большие силы белых были брошены в район Знаменки и Тюменцево с задачей — развить наступление на Леньки.
Оборону у Знаменки держал Славгородский партизанский отряд. Начальник полевого штаба Казаков был в хорошем расположении духа и собирался принять бой. Неожиданно к нему привели захваченного в плен солдата-белогвардейца.
— Ну, чего, отвоевался? — спросил сердито колчаковца Казаков.
Тот испуганно заморгал глазами, глухо проговорил:
— Я ить не по своей воле воевал, заставили…
— Ну-ну, не прикидывайся, — заметил Казаков, — знаем мы вас!
— Вот те крест, мобилизованный я…
Казаков хитро посматривал на полусогнувшуюся фигурку белогвардейца и про себя усмехался. Прикрикнул:
— Раз ты мобилизованный, так и рассказывай всё по порядку: сколько у вас там солдат, оружия. Расскажешь — оправдаешься. Нет — пеняй на себя.
Солдат хлопнул руками по бёдрам, протянул:
— И-и, много наступает. Видимо-невидимо. Может, две роты, может, больше. И оружия хватает. Только пулемётов, чать, двенадцать, а то и с гаком.
"Эх, какая силища прёт! — забеспокоился Казаков. — Двенадцать пулемётов с гаком, да какой он гак, ещё не известно. Где же нашим пикарям с ними справиться".
Отправив пленного в каталажку, Казаков вытащил лист бумаги и торопливо написал: "Экстренно. Всем волостным правлениям от Главного Славгородского Полевого штаба. Донести Главному штабу в селении Ярки в передаточном порядке.
Немедленно прошу поддержки. Противник движется на Знаменку… Спешите на помощь!.."
Гонцы ускакали с депешей. "А вдруг подкрепление опоздает, и тогда… — думал Казаков, — тогда неминуема гибель всего отряда и его, начальника штаба".
Страх всё больше и больше закрадывается в душу. Казаков походил по избе, нервно потирая руки, присел на край табурета и снова вскочил, как ужаленный. "Нет, ждать больше нельзя. Надо бежать куда-нибудь, скрыться на время". Он выглянул в окошко (нет ли кого на улице?), тихонько приоткрыл дверь и выскользнул в неё.
Весть о бегстве начальника штаба быстро разнеслась среди партизан. Они собирались сначала маленькими группками, затем большими, совещались, что делать. Решили в бой с противником не вступать, а разойтись по своим волостям.
Так были оголены знаменские позиции. Колчаковцы беспрепятственно двинулись к селениям Барановскому и Паромоновскому.
Узнав о бегстве начальника Славгородского полевого штаба и уходе с позиций партизан, Громов распорядился предать виновных военно-полевому суду, назначил новый командный состав, поручив ему выправить создавшееся положение.
В это время белые уже заняли Зятькову Речку и Верх-Суетку. Громов двинул на эти сёла крупные отряды партизан, поставив задачу: окружить противника и уничтожить. Отряд Степана Толстых из Хабаров должен был подойти к селению Баранскому и занять его.
Партизаны плотным кольцом обложили небольшой отряд колчаковцев в Верх-Суетке и одним ударом покончили с ним. Окружить противника в Зятьковой Речке не удалось, но смелой атакой белые были выбиты из села и отброшены к Паромоново. Партизаны обошли Паромоново со всех сторон и утром двинулись в атаку. Однако белогвардейцы открыли такой ожесточённый огонь из пулемётов, что партизаны не выдержали, повернули назад, опять оказались на прежних позициях. Атаку повторили — и снова она захлебнулась. Громову доложили, что белые прорвали позиции, и партизаны панически бегут.