— Вот, значит, какие у вас шахматы? — впервые за вечер улыбаюсь искренне.

Я очень даже за этот вариант шахматных партий. Стас уже который раз встречает меня без майки, в одних джинсах (мы завели новую моду — так и снимать с себя меньше одежды, и очень живописно), так что разглядывание скульптурно вылепленных мускулов настраивает на определенные раздумья. Стас в курсе: ими пользуется очень умело.

И вдруг я понимаю, что больше в этой самой комнате не хочу находиться ни минуты.

Знаете, как бывает. Часто говорят о внезапном прозрении. Вот оно и пришло ко мне после двухчасового пребывания с Робертом в том зале ДК, которое сняли для себя мормоны и использовали как храм. Но храм-то не там! Храма там нет! И этот зал использует кто ни попадя. Говорят, вечеринки геев нашего города в нем проходили тоже.

И нельзя было говорить в этом зале о самом дорогом. Для дорогого нужно всегда свое место — пусть маленькое, неприметное, но — родное. А не проституточные стены чужого помещения: сегодня — концерт, завтра — проповедь, послезавтра — оргия.

Таковы и всякие гостевые комнаты. Сколько было в них людей до тебя — и сколько будет после…

Вконец изменившееся Вероникино сознание.

— А ведь это же не твоя комната, Стас! Покажи мне свою!

— Нужна она тебе? В ней ничего интересного, Вероничка, — но я уверенно подмечаю ложь.

— Раз ничего интересного, покажи тем более. Тебе же нечего скрывать, Стас, правда? — прием из копилки Нины Петровны. Стою в дверях белой гостиной, наивно хлопаю глазами, но не тороплюсь войти.

Если буду спать с ним, то только в его комнате. А нет — повернусь и уйду. Клянусь, я не дрогну. Надоело быть «одной из».

Стас мешкает несколько секунд. Сомневается. И я получаю неоспоримые доказательства, что туда водят не всегда и не всех.

— Идем, покажу, любопытная. Но с тебя стребую…

— Да что угодно, — легко отмахиваюсь от вызова.

— Что угодно? Тогда по рукам. Не забудь только, Вероничка.

— В разумных пределах, конечно, — иду на попятную. Напридумает еще чего-нибудь из серии «хоть стой, хоть падай».

— Э-э, нет. Ты все сказала. Я тебе хоть экскурсию проведу, раз пошла такая пьянка. Но за это — одно Стасово желание, пра-ально? — Стас берет меня за руку и отводит от гостевой.

Дверь его комнаты закрыта. Не на ключ, просто закрыта. Стас ее открывает.

— Наслаждайся.

— Точно — бизнесмен. Прирожденный. Ничего не делаешь без пользы для себя, — ворчу я для вида, жадно оглядывая комнату.

Кажется моя просьба глупой? Мне — нет. Очень хочу узнать, что Стас за человек. Я уже для себя все уяснила, но, может, его комната прольет свет на темные стороны его жизни.

Вероника не сильно приблизилась к пониманию Стаса, даже в его комнате ни разу не была. А она может очень многое сказать о хозяине, правда? Ну, хоть для начала…

— Бизнесмен, еще какой, — соглашается Стас, хитровато щурясь. Выбирает желание.

Задерживаю дыхание. Почему-то очень волнуюсь. Неужели ты, Вероника, думала, что увидишь комнату Синей Бороды? Не глупи, ну чего здесь особенного?

Обычная комната. Я бы сказала, в квартире Стаса красивее есть. Да даже кухня по дизайну его комнате даст сто очков! Мне казалось, все будет иначе…

Стою, как в музее, завороженно разглядывая обстановку, из-за чего слышу за спиной смешок Стаса.

Очень мало мебели. Шведская стенка, гантели, около узкой кровати — коврик. Мы на таком занимаемся в фитнесе стрейчингом и йогой. Значит, Стас тренируется и дома? Похвально. У меня нет столько силы воли, чтобы дома тренироваться. Железная дисциплина Стаса чувствуется везде: ничего лишнего, только самые необходимые вещи…

На стене замечаю фотографию под стеклом — единственная фотография, больше ни картин, ничего. И не подойти поближе я не в силах.

Три человека. Один и них — Стас. Этот Стас моложе, чем сегодняшний, но с таким же замкнутым и отстраненным взглядом. Рядышком сидит, уверенно держа в руках автомат, худощавый темноволосый парень с синими-синими глазами: даже не совсем яркое фото передает их синеву. Насмехается нагло. Если бы он был моим учеником, то доставил бы мне много неприятных минут на уроке. И еще один, пожилой коренастый мужчина. На его лице я задерживаю свой взгляд. И, хотя мне интересен и молоденький Стас, и синеглазый автоматчик, но…

Оно ничем не примечательное. Небольшие светлые глаза, обычные славянские черты лица, и нос с курносинкой.

…но когда я говорила десятиклассникам (не моим, а когда замещала Нину Петровну во время ее болезни год назад) о Платоне Каратаеве, очень важном герое для Толстого в «Войне и мире», представляла себе именно такого. Наверное, что-то в них — вымышленном и настоящем — мужчинах есть очень близкое.

Или это все Вероникины фантазии на филологическую тему.

Выражение открытого добродушия на лице? Да в чем дело? Не могу отвести взгляд…

— Кто это, Стас? — показываю пальцем на пожилого военного.

— Александр Иванович, — деланно равнодушный голос. Но меня не проведешь.

— Санчо? Ты его еще так называл? Это про него ты мне…

— Да. О нем.

— А где он, Стас, сейчас? Это твои друзья, да? Вы поддерживаете отношения?

— Он умер, — отчужденный тон. Вздрагиваю, будто меня хлестнули плетью: кто, как не я, почую чужую боль, даже если она усердно спрятана?

Нужно переключить внимание Стаса, спросить о наглом пареньке с дерзким взглядом ультрамариновой синевы, но я нарушаю все правила приличия: почему-то хочется узнать, как погиб пожилой военный.

Я не могу ошибаться: он умер, закрывая своим телом молоденького курсанта. Или геройски повел чего-нибудь…ну, как-то геройски.

— Как он умер?

— Его убили.

— О-о… Извини, Стас…

— Я не знаю, кто его убил. Никто не узнал до сих пор, — отдаю себе отчет, что надо отходить от фото: своими вопросами я отобью у Стаса всю охоту заниматься сексом, если уже не отбила. Он отвечает, но ответы даются нелегко. Я будто клещами вытягиваю из Стаса его прошлое.

Но от фотографии не отхожу.

— А рядом? С автоматом?

— Вероника, ну какой же это автомат? Ты хоть автомат-то видела когда-нибудь, детка? Это снайперская винтовка Драгунова. Паренек на фото — очень хороший снайпер. А сейчас — еще лучше, наверно…

— Ты о нем ничего не знаешь?

— Нет. Почти ничего.

— Значит, все-таки знаешь…

— То, что я знаю, меня не устраивает. Потому и не общаюсь. Все про этот экспонат? Я могу еще чего-нибудь показать… — Стас начинает злиться всерьез.

— Стас, ну зачем ты так? — примирительно говорю я особой интонацией — лично моей, никаких уверток ведущих динозавров преподавания. В ней лишь бесконечное понимание, — Я еще хотела поговорить… вот об этом пареньке.

— Это я. Мне тут года двадцать четыре, что ли…

— Какой ты здесь милый, Стас. Прелесть просто. Жаль, я с тобой раньше не познакомилась… Не познакомилась со всеми вами.

— Тогда бы тебе очень понравился Пуля. С винтовкой…

— Этот? Не-ет… Мне бы все равно понравился ты, не он. Твой Пуля слишком рисковый. И наверняка из тех, которые любят ходить по лезвию ножа. Бестолковые они какие-то… — последнюю фразу я произношу очень тихо, больше для себя, чем для Стаса. Меня особо не привлекает подобный тип мужчин, залихватский вид и небесная синева глаз не топит айсберг Вероникиного сердца. Что-то есть в синеве, да приложить некуда.

И тут спохватываюсь: я ведь только что призналась Стасу в любви?

Не-не, все прилично. Ну, сказала лишь, что он бы мне понравился, что с того? Стас и сам знает: я к нему дышала и дышу чрезвычайно неровно. Лишний раз докажу эту истину.

Э-эх, Вероника. Где твоя недоступность, где загадочность? Говоришь все в лоб. Очаровывать мужчин не умеешь, садись, два.

— Ну, ты прямо знаток человеческих душ, — кривая ухмылка Стаса.

— Я же не зря почти семь лет в школе проработала. Разбираюсь немножко. А у твоего Пули на лбу написано: «Бабник и нарушитель спокойствия». А вот пожилой мужчина… Если бы мы с ним служили вместе, я бы была очень счастлива, что попала именно к нему. Так ведь у тебя, Стас? Он…