«Город М. не так уж и мал, – повторял я то же, что слышал когда-то от Пиолина, – его не обозреть так просто и быстро в нем не разобраться. Зная тебя немного, полагаю, что ты и тут тороплив в суждениях, но иногда никак нельзя без пауз – чтобы созерцать неспешно, будто ничто тебя не гонит. Иначе, поверь, тебе не откроется многое, то, что не бросается в глаза и ускользает прочь, хоть и кажется через месяц, что весь город – вот он, как на ладони. Даже если изучить карту – а у меня есть очень хорошие карты – то нельзя не отметить хотя бы одно-два странных места, в которые так и тянет забрести или заехать на досуге, потакая какому-то неясному зуду. А есть еще и другие странности, что даже и на картах не обозначены никак – к ним так легко не подберешься, надо постараться и поискать ходы или встретить нужных людей, которые быть может поначалу даже и не захотят с тобой говорить…»

Юлиан глядел с недоверием, но я твердо гнул свое. «Понятно, ты не из тех, кто падок на странности и доверчив, как дитя, – внушал я ему, старательно выговаривая каждое слово, – но и тебе придется признать, глянув попристальнее, что тут идут свои игры, которым не навяжешь правила извне, и в которые тебя не берут, потому что здешние правила ты боишься даже и пробовать. А зря, скажу я тебе, очень зря – они конечно не многим по нраву, но зато те, кто решаются, в накладе не остаются… Торопливость применима не всегда, поспешность выводов порою заводит в тупик и выставляет на смех – ты ж, наверное, не хочешь, чтобы над тобой смеялись, чуть не показывая пальцем? Так не спеши выводить следствия, Юлиан – хоть даже про тех же, как ты выражаешься, синих птиц. Я слышал о них куда больше твоего и могу, если хочешь, рассказать при случае, но и то не берусь судить о монументе, который ты так легко обзываешь памятником – да и то, ведь и памятники понапрасну не ставят, нам вот с тобой никто не удосужился изваять даже по завалящему камешку. А ты – дикари, дикари… У любых дикарей, знаешь ли, может водиться свое языческое золотишко, которым не разбрасываются попусту, если можно наложить руку…»

Я покачал головой, глянул на молчащего Юлиана с упреком и сказал с некоторой даже обидой: – «А про дюны – это уж и вовсе зря, если в них не был, то лучше не молоть языком. Дюны – это особая песня, поверь, я был и в них самих, и в деревнях у южного края; чудеса, не чудеса, но там своя жизнь и власть тоже своя. Не очень-то и померяешься. Многие, между прочим, на этом сломали зубы – потому и вслух про дюны говорить не любят, редко-редко кто-нибудь упомянет, но и то лишь намеком – попробуй пойми».

«Вообще, если приглядеться – непочатый край, – добавил я задумчиво. – Ты думаешь, тебе это не нужно – может и не нужно, если преуспеешь в чем-то другом, но ты, я гляжу, не очень-то пока преуспел – да, не очень-то, не кривись, будем уж откровенны – так стоит ли проходить мимо, как и многие из тех, что так хотят сюда, а потом сдаются, даже и не попытавшись как следует? Не мне тебе советовать, но я скажу, даже и не советуя: мимо пройти легко – но ведь потом ни в какую уже не вернуться назад. Столица, карьера… Знаешь, что тут творится сейчас с океанским камнем? Вот, а есть люди, которые знают доподлинно и используют себе во благо. Есть и другие, что расчерчивают пресловутые дюны на равные куски, квадрат за квадратом, а потом проходят один за другим и заклеивают на схеме липкой бумагой. Думаешь, бессмыслица? Ан нет, каждый квадратик стоит звонкой монеты. Есть еще северные женщины поразительной красоты, стосковавшиеся по теплым странам и ни за что не желающие отсюда прочь – это тебе не Вера Гуттенбегер, что сама не может себя занять. И наконец… – я сделал короткую паузу и набрал в грудь воздуха, вновь тронув для верности обезьянью лапку. – Наконец тут есть то, что ждет тебя на обещанной мною картинке – перспективная стратегическая магистраль, не больше и не меньше – и она одна быть может стоит остального, о чем я тебе наговорил, но – всему свой черед, сейчас и до нее дойдем без спешки».

Главные слова были произнесены, следовало теперь дать время на их осмысление. Я отвернулся, подозвал официанта и попросил любезно: – «Принесите-ка нам еще бутылочку, да и фруктов каких-нибудь посвежее». Потом побарабанил пальцами по подлокотнику, взял хлебную палочку из корзины посреди стола и одарил Юлиана открытой улыбкой. Тот все еще был настороже и пощипывал свою бородку, но глаза у него поблескивали, да и поза выдавала безусловный интерес. Вялость его исчезла без следа, и он больше не походил на легкую мишень, придавленную обстоятельствами и готовую раскрыть свои слабости. Жалобы были забыты и сомнения отброшены в сторону – он будто тоже теперь караулил добычу, которую боялся спугнуть. На секунду я задумался об этом – как мы оба выступаем ловцами, а не жертвами в наших собственных мирах, и кто же тогда жертва на самом деле – но вновь одернул себя, отвлеченные размышления были неуместны. Не терять концентрации, приказал я мысленно, разливая вино, и подмигнул Юлиану, подняв свой бокал.

«Еще раз за встречу», – я сделал глоток и тут же, не медля, полез во внутренний карман своего новенького костюма, достал лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул и положил перед Юлианом. Тот немедленно уставился в него, не меняя при этом позы и лишь скосив острый прищур. «Вот и картинка, – объявил я торжественно, – а на ней – все, что нужно для дальнейшего понимания. Конечно, так сразу не разберешь, но картинка не одинока. К ней еще прилагается рассказ, как ко всякой стоящей вещи, особенно нарисованной или вылепленной с натуры. Эта не с натуры, хотя кое-что можно и узнать – пусть лишь схематично, как на чертеже, но и голая схема зачастую чрезвычайно помогает делу, хотя бы просто фиксируя на предмете блуждающий глаз. А за ним и блуждающий ум, блуждающую мысль – ибо нет ничего опаснее для любого дела, чем заплутать мыслью и очутиться внезапно вовсе не там. Вот смотри…» – и я стал водить пальцем по листку, разъясняя несколько оторопевшему Юлиану, как на нем представлена местность: город М. неровным пятном, океанский берег волнистым контуром, между ними – сыпучее месиво мелких точек, обозначающее дюны, и над точками – широкое полотно, бетон и сталь, гордость моей фантазии, бесстрашно выпущенной на волю.

«Вот она, магистраль, – говорил я с некоторым даже восторгом, – магистраль стратегической важности и стоимости соответствующей, а я – ее главный магистр и стратег, а возможно еще и тактик, но это – впереди. Пока же обойдемся сугубо предварительными допущениями – вот дюны и берег, вот город, окруженный болотами, вот ровная полоса, соединяющая две точки – и от них пойдем дальше – посредством истории, что была обещана в том же наборе. Обещана, заметим, неизбежно, иначе и быть не могло – история и картинка тоже как две точки, два отстоящих ракурса, и от них идут отдельные лучи, в перекрестьях которых и восседают те, кто способен понять ситуацию на все сто. Например, я, – я скромно потупился, подумав мельком, что доктор Немо мог бы и обидеться на неприкрытый плагиат, – но и не только я, и не один, и вот с тобой хочу поделиться тоже, кое-что предполагая впереди… Но – потом, потом, сначала выпьем», – я вновь схватил бокал, отхлебнул торопливо и, глядя теперь на Юлиана в упор, стал выкладывать заготовленный сюжет, которому и сам уже верил, настолько он стал для меня привычен и похож на правду.

«Представь себе скитальца, что въезжает в город М., не имея ни планов, ни отчетливых целей, – говорил я, постукивая пальцами в такт словам. – Он бездомен, он безработен, мосты сожжены, и связи обрублены одним махом. Почему так случилось? Не будем углубляться в незначимое, согласимся на том, что захотелось стать другим, и некому было остановить, так что – порыв, смятение, побег. Заявление на стол, как напомнил сегодня ты сам, прощание наспех, и ничьих безутешных слез. Таким вот образом объявляется он в этом городе, о котором знает исключительно понаслышке и не имеет в знакомцах ни одной живой души, и начинает обживаться, не представляя пока что, для чего ему город, и для чего городу он. Весьма безрадостное начало, впереди маячат тупики и безденежье, и надежды никакой. Того и гляди, все кончится бесславным возвращением и новым витком неудач, но вдруг скитальцу улыбается судьба – той самой своей нечаянной улыбкой, которую все ждут денно и нощно –улыбается очень скоро, чуть ли не на следующий же день, и самым к тому же неожиданным образом!»