Версия брюзгливого интеллектуала почти дословно совпадала с той, которую и я слышал когда-то, еще проживая в столице и не помышляя ни о каких секретах. В соответствии с нею, около двух веков назад неприметный город М., прозябавший в нищете и открытый грозным океанским ветрам, посетила болотная лихорадка неизвестной ранее формы. Вначале к ней отнеслись беспечно, как это бывает с предвестиями крупных бед. Лишь сумасшедшие на папертях лопотали порою что-то о конце света, но их никто не принимал всерьез, а первые случаи заболевания, пришедшиеся на ремесленные окраины, остались незамеченными на фоне постоянных россказней о странностях одна страшнее другой, что подстерегают любого достопочтенного горожанина в пустошах за чертой города и даже на тех же окраинах, вплотную прилегающих к ним. Эпидемия, однако, распространялась быстро, и вскоре лекари забили тревогу, сбиваясь с ног и ожесточаясь от бессилия, а вслед за ними и общественность подхватила слух о подступившем бедствии, с готовностью поддаваясь панике, которую тщетно пытались обуздать призывы и увещевания властей.

Властям не верили, и с полными на то основаниями – по всему было видно, что они владеют ситуацией не лучше, чем любой лавочник или скорняк, а загнутые кверху усы и толстые животы жандармов не свидетельствуют более о твердости градоначальнической руки – все знали, что господин градоначальник устроил безобразную сцену одному из уважаемых докторов, топая ногами и заикаясь от страха, а в его доме будто бы тоже есть один или даже двое заболевших. Затем и жандармы стали исчезать с улиц, и листки официальных указов, расклеиваемые в переулках каждую среду, все чаще появлялись на стенах с опозданием, а потом и вовсе перестали сменяться, а те, что уже были вывешены, скоро покрылись непристойными надписями и гнусными стишками.

В конце концов, город понял, что надвигается настоящая катастрофа. На заставе вывесили черный флаг для предупреждения неосторожных путников, а горожане старались не выходить из домов без нужды, затаившись в себе и ожидая страшных симптомов. В церкви то и дело служили молебны, но первоначальный энтузиазм ощутимо поиссяк и там ввиду отсутствия каких-либо сдвигов к лучшему. Один фармацевт объявил было во всеуслышание, что он-де нашел чудесное средство, превозмогающее напасть, и у аптеки тут же образовалась чудовищная давка. Но уже через два дня со всех сторон поползли слухи, порочащие шарлатанское снадобье, а еще через сутки возмущенная толпа разнесла вдребезги аптекарскую лавку, а ее хозяина, успевшего удрать через черный ход, нашли-таки в доме у родственников, вытащили на свет и затоптали ногами прямо перед крыльцом.

Свою лепту в состояние общей растерянности вносила и необычность признаков болезни. У страждущих наблюдался озноб и желудочный зуд – и это было знакомо, никого не удивляя – их бросало в жар и в холод, они обливались горячим потом, а через минуту покрывались ледяной испариной – и этому согласно кивали врачи и старухи-сиделки, повидавшие немало случаев лихорадки на своем веку. Но наряду с привычным на этот раз творилось и нечто нелепое: больные будто подвигались рассудком во время частых приступов – в безумии шарили зрачками по лицам близких, не признавая их и пугаясь любого голоса, выказывали непонимание человеческой речи и сами не могли связать двух слов, лишь невнятно бормоча что-то про синий цвет, что мерещился им в предметах и людях, запахах и звуках. Синие губы, кричали они в ужасе и отчаянии, синие стены, синий воздух – уберите, перекрасьте, занавесьте… Люди сбивались с ног и пугались друг друга, кое-где даже и здоровым стали мерещиться странные видения, и трудно было распознать, кто уже попал под власть непонятной болезни, а кто еще только ждет своего часа. Казалось, весь город мало-помалу сходит с ума; запертые здания будто готовы были вот-вот рассыпаться в прах, на улицах жалобно выли собаки, и в каждом знаке чудилось что-то необъяснимо зловещее. Мучения больных не ослабевали, а лишь усиливались день ото дня, но при этом лихорадка уносила совсем немного жизней, от чего тоже веяло жутковатой необычностью. Умирали лишь совсем уж старые и слабые, число больных неумолимо росло, и все чаще раздавались голоса, что напасти нет и не будет конца, раз даже и смерти не под силу совладать с нею.

Вскоре все окончательно потеряли покой, на каждой улице из открытых окон слышались крики несчастных, клянущих ненавидимый цвет, на окраине случился стихийный бунт, направленный не то на врачей, будто бы разносящих заразу, не то на служителей церкви, бессильных объяснить происходящее. Все понимали, что еще чуть-чуть, и бунт повторится с большей силой, обращаясь уже в настоящий хаос, в который выплеснется весь ужас перед неведомым, по какой-то причине избравшим М. для своих чудовищных шалостей. Тогда-то, в шаткий и трагичный миг, в городе появились маленькие синие птицы.

Вначале казалось, что с востока надвигаются низкие облака, но потом стало ясно, что это огромные стаи пернатых неизвестного вида, мельтешащих в воздухе подобно быстрым мазкам ультрамариновой кисти. Они влетали в город со всех сторон, кружили над центральной площадью и пустырем перед ратушей, а потом разлетались кто куда, облюбовывая места для временного пристанища. Их было множество, чуть ли не больше, чем жителей, оцепенело задиравших головы и бормотавших проклятия, и к вечеру вся округа стихла, охваченная новым страхом – будто к каждому прилетел его собственный ангел синей смерти, и ни бежать, ни протестовать уже не имело смысла. Люди не говорили ни слова, даже больные умолкли и только беззвучно тряслись под пропотевшими одеялами, а нежданные посланцы щебетали беспечно, рассевшись на кустах и деревьях. Никто не чаял дожить до утра, не говоря уже про следующий долгий день, но ночь прошла, не принеся ни одного смертельного исхода, а с восходом солнца вся крылатая армия снялась с гостеприимных ветвей, сделала над городом несколько кругов и унеслась прочь в направлении океанского берега.

Больше никто никогда их не видел. Эпидемия болотной лихорадки пошла на убыль, страшный синий цвет уже не мерещился более в бредовых кошмарах, а горожане пришли понемногу в себя, предпочитая впрочем всячески избегать упоминаний о случившемся, как о тайном позоре, который к счастью остался позади. Миф однако же передавался шепотом из поколения в поколение, да и не только шепотом – однажды неизвестные сожгли мастерскую живописца, изобразившего маслом что-то похожее на синюю птичку, а в кабаках не раз избивали болтунов, позволявших себе двусмысленные намеки на прошлые дела. Понемногу история обрастала разноречивыми деталями, становясь все более и более безобидной, пока наконец не приобрела форму забавной небылицы, не представляющей угрозы состоянию общественной морали. Тогда ее растиражировали в виде легенды и стали считать достаточно благопристойной, а потом и вовсе выделили в особую статью, вознамерясь возвести безобидных пернатых, или скорее предание о них, в ранг одного из городских символов. Это привело к появлению уродливого монумента на подъезде к городу, на чем пыл сам собою сошел на нет и вскоре уступил место прежней настороженности, так что о маленьких синих птицах до сих пор весьма неохотно заводят речь, особенно в общественных местах, и это легко проверить на собственном опыте, рискуя правда нарваться на неприятности.

Почему? – вопрошал автор-интеллектуал и пускался затем в многословные мудрствования, которые я читал уже по инерции, подавляя зевоту. Право же, комментарии на полях почти всегда бывают излишни, а зачастую – смешны и жалки, как попытки отставшего пассажира запрыгнуть в давно ушедший поезд. Мне захотелось даже поделиться возмущением с кем-нибудь – например с Любомиром Любомировым, который конечно не упустил бы лакомого кусочка и приложил бы умника по всем статьям, но Любомир Любомиров был далеко, и все были далеко – один лишь Джереми обретался под боком, но с ним, боюсь, не получилось бы достойного разговора.

«Наша социальная среда подспудно отторгает историческую память о вмешательстве со стороны, пусть даже и с благими целями, подозревая к тому же, что мотивы и средства вмешательства не были осознанны должным образом. Попытки же осознать их заново отчего-то не удаются», – витийствовал автор, явно завороженный собственным красноречием. Не в силах более сдерживать раздражение, я громко фыркнул и швырнул газету в угол. Да, усложнения разъединяют, сразу думаешь, что дураки – это редкостная напасть, почище болотной лихорадки. И никто ведь не прилетит, чтоб от них избавить – попытки избавиться «отчего-то не удаются», как некоторые тут уже выражались выше. А маленьких синих птиц я люблю всей душой, и какая мне разница, были ли они на самом деле, и кто и почему боится упоминания о них.