Миа вздохнула и сказала грустно: – «Аж расчувствовалась. Погоди-ка, я закурю».

«Ты не устала? – спросил я, – Прямо целая пьеса».

«Ничуть, – отрезала она, – слушай дальше, тут самое интересное. Отворачиваюсь я значит прочь…»

Дальнейший ход событий Миа пересказала так же подробно, не скрывая собственной гордости за успех содеянного. Юлиан сразу сознался, что знает человека на фото еще со стародавних времен. «Какое совпадение!» – воскликнула она, потом понизила голос и сообщила под страшным секретом, что нас с нею связывает вовсе не профессиональный интерес, а некий романтический эпизод, недавно завершившийся, но оставивший в ее сердце столь заметный след, что она никак не отважится изъять фотографию с видного места и засунуть ее куда-нибудь в дальний угол. В соответствии с инструкциями, Миа изобразила себя жертвой мужской бесчувственности, несправедливо забытой в угоду непонятным «делам», что для мужчин, увы, так часто оказываются первостепеннее чистых душевных порывов. Упомянула она и о каких-то «серьезных связях», о которых я как-то обмолвился вскользь, и, не смущаясь эпитетами, намекнула на перспективы, что вот-вот должны передо мной открыться, если только уже не открылись.

«Он очень внимательно слушал, – говорила Миа, – слушал, и глазки у него делались все острее. А я гадала – хватит или нет, вдруг сорвется с крючка – но потом наконец решила: хватит, переиграю – и замолчала, только ресницами поморгала, будто от избытка чувств. Сижу, молчу, коктейль свой потягиваю отрешенно и думаю про себя – а вдруг сейчас расплатится и уйдет, а все мои старания – даром. Но нет, Юлианчик твой покашлял, покряхтел неловко и выдает – да мол, совпадение презабавное, кто бы мог подумать… А потом наклоняется ко мне поближе и спрашивает тихо, чуть не шепчет – а он, то есть ты, все еще в городе или нет, извиняюсь мол за нескромный вопрос? В городе, в городе, отвечаю я, пригорюнившись, но для меня бедной уже все равно что и нет. Понятно, понятно, говорит он тогда, а потом интересуется кстати, не знаю ли я случайно, где б он мог своего старого приятеля, тебя то есть, разыскать на досуге? Ну там поболтать, потрепаться – о прошлом, о том, о сем… Не знаю, пожимаю я плечами с гордым таким, равнодушным видом, раньше в «Аркаде» жил, наверное и теперь там живет, хочешь мол – а мы уже на ты перешли – позвони спроси. Только пожалуйста, хватаю его за рукав, по-жа-луй-ста, ни за что на свете про меня не упоминай – обещай прямо тут и сейчас, а то не отпущу…

Ну, в общем договорились. Я тут же разговор на другое, но смотрю – Юлианчик заскучал и на часы поглядывать начал. Мне тоже пора – ты, думаю, уже ждешь там, волнуешься – только интересно, клеиться-то будет ко мне или нет? Записываю я его телефон, у тебя он кстати есть в той бумажке, я запомнила и по памяти сверила, а потом говорю, невинно склонив головку – ну что, пока, спасибо за приятную компанию? Пока, пока, отвечает рассеянно, даже и глазом не сверкнув, рад был познакомиться, звоните мол, если надумаете взять заказ на ретушировку. Фу, думаю, тюфяк, а не мужчина, хоть мне он конечно нужен, как позавчерашний снег – и все, упорхнула я оттуда и скорее к телефону, тебе звонить, дорогой, доложить, что сделала все возможное…»

Она оборвала фразу на середине, и та повисла, беспомощно раскачиваясь, как цирковая трапеция. Вот и ниточка рвется, подумал я. Пусть самая тонкая, но это еще жальче – ее податливость пугает, как пугает намек на бренность. Так или иначе, номер был закончен, летучие тени спустились из-под купола на арену и выстроились у барьера, ожидая аплодисмента.

«Не расстраивайся, Миа, твоя притягательность не вызывает сомнений, – сказал я ей угрюмо. – Просто Юлиан стесняется высоких женщин. Тут мы с ним непохожи, как впрочем и во всем другом… В общем, – я задумался на секунду, – в общем, ты героическая личность. Тебе – благодарности, тебе – поцелуи…»

«Ах, брось ты», – засмущалась Миа, потом вдруг замолчала, и в телефонной трубке вновь повисла тишина. Лишь потрескивали электрические разряды, да слышалось наше дыхание, не попадающее в такт. Оба понимали, что больше говорить не о чем, и что это уже навсегда – вселенная расширяется, и расстояние растет с каждой секундой, а через несколько дней уже пролягут тысячи миль, даже память сдастся, перевирая некоторые из подробностей, и лицо, увиденное в толпе, покажется чужим за вуалью неизвестных тебе забот.

«Прощай, Миа», – сказал я хрипло и быстро положил трубку на рычаг. Чего уж, в конце концов – лучше дернуть, и все. Оторвать сразу, а не отдирать по миллиметру. Мысль о том, что меня подло обманули, что мир подстроил пакость и показал истинную гримасу, побаловав, подразнив и тут же отобрав назад, была невыносима, но ее приходилось выносить, и я знал, что сживусь с ней, как и со всеми прочими мыслями. «Юлиан, Юлиан», – пробормотал я вслух обычное свое заклинание, торопясь почувствовать почву под ногами – единственный фундамент, неподвижный и прочный, встав на который можно воспринимать окружающее с точки зрения наблюдателя, вооруженного мощной оптикой, а не беспомощной щепки, болтающейся в потоке. Сейчас это помогало не очень – любая формула не всесильна – но было лучше, чем ничего, и вскоре я успокоился, примирившись, и думал о Мие, что была тут со мной еще несколько часов назад, без сжимающей сердце тоски, но с привычною грустью путника, знающего цену потерям. А потом мысли смешались вовсе, и я уснул, отрекаясь от сновидений, стоявших наготове с мягкими опахалами, словно хитрые слуги, которых всегда подозреваешь во лжи.

Глава 12

Юлиан позвонил на следующий день, вскоре после полудня. Я знал, что это он, еще до того, как услышал голос – почуяв врага посредством невидимого магнетизма, вздыбив шерсть и послав в кровь мощную дозу адреналина. Все утро, валяясь в постели, я настраивал себя на нужный тон, то и дело сбиваясь при этом на воспоминание о Мие или еще на что-нибудь притягательное и вовсе не относящееся к делу. Потом пристыженные мысли строились во фрунт и маршировали шеренгами по исхоженному плацу, но через минуту снова разбредались кто куда – до следующей грозной команды.

Впрочем, я знал, что не ударю лицом в грязь, хоть, конечно, бдительность терять не стоило – первое впечатление никак не дозволялось смазать. Отчего-то, меня не покидала уверенность, что звонок будет непременно и не далее как сегодня, хоть разум и пытался встрять с возможными мотивами задержки, словно готовясь заранее к любому развитию событий, чтобы потом не переживать понапрасну, если ничего так и не произойдет. Чуть продребезжал телефонный зуммер, и по телу прошла горячая волна, сигнализируя, что мишень вышла на связь, я разом выбросил из головы сторонние раздумья, перечеркнув и стерев с листа, а прежде чем прервать заливающуюся трель, остановился на секунду посреди комнаты и представил себя большим тигром, устремившим немигающий взгляд на жертву, застывшую неподалеку – ощутив мгновенно солоноватый вкус во рту и будто даже узнав торжествующую щекотку звериного рыка, поднимающегося от живота. «Слушаю», – сказал я равнодушно и остался доволен собой: ситуация была под контролем, мой секрет выбирался из полумрака на свет мягкой поступью хищника, привыкшего к победам.

Юлиан, не подозревавший ни о чем, представлял собою радушие и открытость. «Узнал? – вопросил он с ходу, предвкушая нечаянный сюрприз, и тут же затараторил напористо, утверждая догадку: – Ну да, ну да – мир, как видишь, тесен, что ни город, то очередное доказательство. Я и сам, признаться, опешил, услыхав тут про тебя, и звонить решил тут же, не медля – пусть, думаю, старый приятель опешит со мной на пару… Где услыхал? Ну, не все ж тебе так прямо и расскажи, у каждого, знаешь, свои каналы – и я тоже не сижу на месте, не имею такой привычки. По случаю упомянули, обронили имя… Сказать не могу, но поверь, про тебя судачат серьезные люди – это приятно, я порадовался искренне, хоть конечно по-другому быть и не могло, мы с тобой все же птицы столичные, не частые гости в этой дыре…»