В том, что Миа достигнет цели, сомневаться не приходилось – я знал, что ее решимости, чуть таковая возникнет, нелегко противиться, даже и подозревая скрытую опасность. Юлиан же едва ли имел почву для подозрений, тем более, что раздумывать понапрасну было вовсе не в его привычках. Так и получилось – словно в расписанном заранее сценарии, с некоторой долей импровизации, как всегда пришедшейся кстати.
«Я сразу его узнала, – быстро говорила Миа, – он сидел в углу и выглядел точь-в-точь – и бородка, и все остальное – так что даже не понадобилось бродить там кругами и устраивать углубленный осмотр. Интересный мужчина, нечего сказать, я бы сразу обратила внимание – видно, что не отсюда и себе на уме. И, знаешь, симпатичный, но задание есть задание – меня его симпатичность не трогала никак, и думала я только об одном – чтобы сделать все, как нужно. Он сидел и потягивал свое пиво, скучающе так поглядывая по сторонам, ну а я подошла к соседнему столику и попросила зажигалку у двоих прощелыг, что сразу стали глазеть на мои ноги и переглядываться глумливо. Отвратнейшие типы – прямо-таки доставило удовольствие швырнуть им назад их Ронсон, заявив, что он не работает и наверняка поддельный, так что у них вытянулись лица и открылись рты. У одного кстати был золотой зуб – занесите в отчет», – добавила она и хихикнула.
«Так вот, – продолжала Миа, вновь сделавшись деловито-серьезной, – мы с ними повздорили немного, пока все вокруг не начали смотреть в нашу сторону, а потом я повернулась к твоему Юлианчику и сделала невинную гримаску, и сказала ему таким голоском – ну а у вас мол не найдется, чем зажечь сигарету одинокой девушке – что тут никак нельзя было не растаять и не отдать мне все, что угодно, в краткосрочное пользование, тем более зажигалку, от которой я так неумело прикурила и за которую поблагодарила так тепло… В общем он смотрел на меня во все глаза, а я ни-ни – только одна скромная улыбка и ухожу, ухожу. Но вот ведь незадача – в руке у меня рюкзачок, я им помахиваю этак небрежно и вдруг, уходя, задеваю пивную бутылку, от чего та падает, и пиво льется на стол. Неловкая я, что и говорить – переполох в королевстве, дружок твой вскакивает с завидной шустростью, чтобы не попало на брюки, я тоже прыгаю в сторону от испуга и случайно наталкиваюсь прямо на него – это уже так, перестраховка на всякий случай, для закрепления эффекта. Ну, тут конечно ахи и охи, мои извинения и его причитания, не ушиблась ли я – об него что ли? – и все такое, сам можешь себе представить, а когда все немного стихает, я этак скромно говорю, потупив глазки – мол пока тут у вас уберут да вытрут, не желаете ли пройти со мной к барной стойке? Я мол хочу угостить вас чем-нибудь горячительным взамен того дерьмового пива, что сейчас капает на пол и совершенно непригодно к употреблению. Ах, он конечно желает пройти и угостить меня тоже желает, а о его пиве, добавляет великодушно, я чтобы даже и не беспокоилась – подумаешь, мелочь, безделица. Так мы и фланируем прочь, а те двое с Ронсоном глядят вслед, все еще не закрыв рты, и сгорают от черной зависти – ну и поделом, везет, как говорится, не всем».
Дальше все развивалось в точности по оговоренной нами схеме. Миа, едва усевшись рядом с Юлианом на высокий стул, стала выспрашивать у того, что да как, откуда он родом, если не здешний, чем зарабатывает на жизнь и далее, развязывая ему язык беззастенчивой грубой лестью. «Он говорит довольно-таки скромненько, я мол из столицы тут, – рассказывала она мне, очень похоже передразнивая юлиановский голос, – а я как воскликну – из сто-ли-цы!? Ах! И давай ему выкладывать, что это конечно не чета, что я бывала там однажды и знаю, что столичные мужчины – это… Ах! Не то что здешние мужланы. Ну и глазки закатываю чуть-чуть – эмоциональный окрас, если в меру, никогда не вредит – так что он, бедный, даже покраснел немного и засмущался. Тогда я делаю следующий шаг – вы знаете, говорю серьезно, что у вас очень выразительное лицо? Он отвечает, что мол понятия не имеет, и смотрит чуть тревожно – наверное гадает, не дура ли я или чокнутая какая – так что я его разуверяю тут же с самой что ни на есть открытой улыбкой и приветливым взглядом. Никакая я не чокнутая, а просто специалист – самый настоящий фотограф-ретушер, делаю сказку из яви, а всем кажется, что взаправду. Ну и просветила его немного, что за штука, навешав деталей, от которых у него голова кругом…»
Про ретушерскую фотографию Миа знала немало – хоть и исключительно в теории – наслушавшись рассуждений одного из постоянных клиентов. Старичок любил поболтать и часами втолковывал развратнице, как его профессия улучшает мир, используя при этом во множестве специальный жаргон, по которому дотошная Миа требовала разъяснений и в конце концов нахваталась достаточно для того, чтобы при случае пустить пыль в глаза кому-нибудь несведущему. Старичок-фотограф искренне считал, что лишь он один и несколько его собратьев открыли наконец рецепт омоложения, пусть и иллюзорного, достигая чудес в улучшении исходного материала при сохранении очевидного сходства. Иллюзорная молодость, по его мнению, хоть кое в чем и уступала действительной, была однако неплохой альтернативой, особенно при отсутствии выбора, а в некоторых аспектах имела даже и заметные преимущества. Заметные да не очень, вздыхала Миа, вспоминая, что оптимистический ретушер скончался год назад от редкой болезни сердца, а все его имущество было распродано с молотка, чтобы покрыть внезапно всплывшие долги. К ретушерской фотографии, однако, она с тех пор относилась с уважением и любила блеснуть образованностью, когда выдавался случай.
«Юлианчик мне сразу поверил, – докладывала Миа, очень довольная собой. – Поверил и вопросы разные задавал – в смысле, проявлял интерес. Он вообще оказался довольно милый», – опять хихикнула она, и я прокашлялся сурово, призывая ее не отвлекаться. «Ну ладно, ладно, не ревнуй, – протянула Миа, – ты все равно милее всех других. А твой Юлиан, хоть и любезней, не скрою, но со скользкими глазами и напыщен весь внутри – прямо-таки раздут как шар, я таких не люблю… В общем, с ретушированием он купился – кивал так увлеченно и все такое – а я тоже скромница – он было меня за ручку от избытка чувств, но я ручку прочь, никаких глупостей, сплошная неприступность. Потом вижу – момент подходящий, пора продвигаться к цели, и только я открыла рот, чтобы попросить его совета по поводу столичной клиентуры, как тут же он сам, не давая мне и слова сказать, лезет в мышеловку и дверцу за собой аккуратно так прикрывает. Не могли бы вы, говорит мне – а мы все еще на вы, без вольностей, – не могли бы вы щелкнуть этак профессионально мою собственную жену – с последующим обязательным ретушированием. Я ему отвечаю серьезно – это мол можно, отчего бы и нет, – и интересуюсь невзначай, с легким сочувствием – а она у вас что, настолько стара? Тут он засуетился, засмущался еще больше и давай лопотать, что нет, совсем даже не стара, да она ему впрочем и не жена, просто живут они вместе, так уж получилось – но раз живут, то это все же серьезно, а фотографии хорошей у него нет. Хочу, говорит, ее фото в бумажнике носить, изредка поглядывать и любоваться – так что, чем лучше получится, тем чаще захочется вынуть и порадоваться. И другим показать, чтобы порадовались, добавляю я ему в тон. Ну да, ну да, и другим тоже, соглашается Юлианчик. Очень хорошо, говорю я, это как раз то, что я умею, диктуйте мне ваш телефон, я мол позвоню и договоримся. И тут же, не медля, перехожу к главному номеру программы – лезу в свой замечательный рюкзачок, достаю оттуда изящную такую книжечку, из которой торчит еще много разных бумажек – ну я же натура творческая, мне положен небольшой беспорядок – и тут делаю неловкое движение, книжечка раскрывается, бумажки падают на стойку, а поверх всего твоя карточка – прямо перед ним. Рюкзачок при этом тоже падает – на пол, очень негигиенично, но что ж поделать. Я естественно всплескиваю руками, сползаю со стула, поднимаю его и обдуваю со всех сторон, а когда вновь усаживаюсь и поднимаю глаза – замочек-то уже и щелкнул: уставился твой дружок прямо на фото, глядит и не отводит взора. Готово, думаю, узнал, и осторожно так обращаю на себя внимание – ну я и растяпа, говорю, опять все из рук, давайте мол телефончик, готова записывать. Да, да, отвечает, пожалуйста, пожалуйста, а кстати, что это у вас – вы его тоже ретушировали? Это? – спрашиваю, – ну нет, это совсем другое… И делаю задумчивое лицо, и карточку забираю, и отворачиваюсь прочь, оберегая как бы – то ли тайну, то ли свою чуткую душу».