— Я бы не хотела… — Лида никак не могла подобрать нужные слова. — Не хотела, чтобы все было так банально. Поэтому лучше отпусти меня сейчас. Я очень тебе благодарна, но…

— Куда ты пойдешь? — перебил ее Мамай.

— Вернусь в свою квартиру. Что мне еще делать?

— А почему ты раньше там не жила?

— Хотела скрыться ото всех. Чтобы никто не видел, что я страдаю.

Мамай неожиданно резко обнял ее и привлек к себе, так что у нее дух захватило.

— Обещаю, завтра утром я тебя отпущу. Сегодня не могу. Только завтра.

Мамай сдержал обещание. На следующее утро не говоря ни слова в упрек, не уговаривая остаться, он отвез ее домой и даже помог занести вещи в квартиру. Едва за ним захлопнулась дверь, Степка проснулся и зашелся истошным криком. Лиде далеко не сразу удалось его успокоить.

— Папа ушел, — в оцепенении прошептала она. — Папа больше не вернется.

Лида уложила Степку на кресло и опустилась на пол, обхватив руками колени. По щекам струились горячие слезы, сердце выскакивало из груди, а она слушала утихающие всхлипы сына и повторяла, как умалишенная:

— Папа больше не вернется.

Глава 41

Тяжело дыша, Мамай вошел в комнату и рухнул на кровать, насквозь пропитанную ее запахом. Во второй раз он этого не вынесет. Сердце лежало на полу мелкими осколками, а пустота в груди невыносимо жгла душу.

Почему, почему она ушла?

Почему он позволил себе так сильно влюбиться?

Ведь это по сути незнакомая женщина, совершенно чужая, хотя до боли похожа на Юлю. Похожа даже больше, чем сама Юля.

Неужели он вот так долго любил не Юлю, а образ, который нарисовал с ее лица, и до мельчайшей черточки обнаружил в ее старшей сестре.

Ведь она чужая, совсем чужая, а показалась такой родной даже в момент их первой встречи.

Тураев вспомнил свою последнюю встречу с Юлей в том злополучном борделе. Тогда он ненавидел ее, искренне ненавидел, и ему было не капли не жаль сотворить с ней то, что он сотворил. Ни минуты, ни секунды, даже сейчас. А ведь он любил именно ее…

Но с Лидой он никогда не смог бы так поступить. Он блефовал тогда, в ноябре, когда заставлял ее раздеться. Он бы не позволил никому дотронуться и пальцем до нее — это он понимал сейчас и понимал тогда. Один ее взгляд всколыхнул былое чувство и заставил вскипеть застывшую кровь.

Тогда у Юли не было такого взгляда.

Но как можно любить в обеих женщинах одновременно один и тот же взгляд, одну и ту же манеру поведения, запах, голос. Ведь Лида ничем не отличалась от той Юли, наоборот, у него было чувство, что он и не знал никакой Юли, а все время был именно с Лидой и любил именно ее.

Но думать так было верх безумия. Как он не крутил, факты неумолимо доказывали обратное. В то время как он был с Юлей, Лида уже ждала ребенка от другого мужчины. Ведь Юля не была беременной?

Эта мысль не давала ему покоя. Мамай не мог отделаться от чувства, что та женщина, которую он любил когда-то, и та, которую полюбил сейчас, не просто похожи. Это была одна и та же женщина, как бы нереально это не звучало.

Но как доказать невозможное, как состыковать то, что не стыкуется?

Тишину прорезал телефонный звонок, и Мамай мгновенно переключился на работу. Тетерев вызывал его к себе, и судя по голосу, он был чем-то сильно недоволен.

Как оказался именно им, Мамаем, он и был недоволен.

Тураев примчался домой к Тетереву через двадцать минут после звонка, вспотевший и нервный после быстрой езды и обуревавших его еще свежих эмоций. Тетерев встретил его разъяренным взглядом и резким криком.

— Ты что себе позволяешь, мать твою, — прошипел он, когда за ними закрылась звуконепроницаемая дверь его кабинета. — Ты, б…дь, рехнулся, что ли?

— Что я натворил? — искренне изумился Мамай.

— Эта девка, чертова шлюха, которая от тебя умотала год назад, какого хрена ты связался с ее сестрой?

Мамай нахмурил брови, потом криво усмехнулся и опустился в кресло напротив Тетерева, глядя ему в глаза прямым немигающим взглядом.

— Вообще-то, Тетерев, если уж на то пошло, свою работу я делаю хорошо, не так ли? Если есть в чем, не таись, упрекни. И тебя я уважаю. Башку подставляю каждый день под твои задумки. Работа на тебя для меня святое. А вот личная жизнь моя тебя не касается.

Тетерев заметно занервничал. С ним впервые за много лет случилось такое, что он потерял контроль над всем — над лучшим из своих людей, над своими эмоциями, словами, действиями. Сейчас он не выглядел хитрым и уверенным в себе, как обычно. Тетерев действительно пребывал в растерянности и поэтому не кривил душой. В эти мгновения он со всей ясностью отдавал себе отчет, насколько зависит он от Мамая. Не будет Тураева, и Тетерев долго не продержится. Он его правая и левая рука, его двигатель. Потерять его, значит потерять все. И что самое главное, Тураев хотя и догадывался об этом, но у него и в мыслях не было попытаться изменить равновесие в обратную сторону. Тураев — его щит и тыл, который сейчас трещит по швам по вине какой-то размалеванной сучки. Нужно что-то делать, чтобы не дать Тураеву погубить самого себя.

— Ты пойми, Тураев, в нашем деле не должно быть уязвимых мест. Иначе до них обязательно доберутся и начнут крутить на свой лад.

— И это говорит человек, у которого пол-области в кулаке зажато, — улыбнулся Мамай. — Я отлично знаю свои тылы, и знаю, что смогу их защитить. И тебя не подставить.

— Ты все понимаешь, скотина. Все, даже то, что я не хочу тебя терять. И не буду. Я не дам тебе сломать себя, потому что ты мне нужен. И даже если мне придется задушить эту девку собственными руками, я сделаю это с удовольствием.

— Не трогай ее, Тетерев. И меня тоже. Мы сами разберемся.

— Ты выставляешь себя на посмешище! Ты показываешь себя слабаком и размазней!

— Пусть тот, кто так думает, скажет мне это в лицо, — сухо сказал Мамай.

— Я говорю.

— Ты вроде сам женат, Тетерев.

— Женат, только я не строю драму из собственной жизни, а у тебя уже целый спектакль и уйма зрителей.

— Что-то не помню, чтобы продавал билеты. Значит, придется штрафовать «зайцев».

— Шутишь, сволочь, — почти добродушно буркнул Тетерев. — Я тебя на место поставлю. Выбирай, или ты забираешь свою бабу и прячешь ее где-нибудь у себя, чтоб на глаза не показывалась, либо я ее закопаю, чтоб жить не мешала. Так спокойнее будет: и тебе и мне.

— Поздно, Тетерев. Запоздал ты со своими «благими намерениями». На эту шлюху Юльку мне плевать. А сестру ее я отпустил. Навсегда. Так что разговаривать не о чем.

Тетерев схватился за подлокотники кресла и весь аж затрясся.

— Вот смотрю я на тебя и гадаю: сам-то ты себе веришь? Или издеваешься? И как скоро ты примчишься на порог к этой бабе? Завтра? Или уже сегодня?

— Оставь это, Тетерев. Я твердо обещаю, что разберусь с этим сам. Оставь девок в покое.

— Так ты серьезно любишь ее? Я не просто так спрашиваю?

— Ну, люблю. А что я, не человек? Я любить не могу?

— Тогда будь мужиком, забирай бабу, сына и не устраивай этот фарс.

— Какого сына?

— Дурак ты, Мамай. Сынишка-то хоть здоров? В тебя пошел или в мать?

— Тетерев, — Мамай привстал на кресле, и глаза его нехорошо засверкали. — У меня нет детей. Я с этой бабой только два месяца назад познакомился. Что ты заладил?

— Я тебе глаза раскрываю, дурак ты. Или ты себя не знаешь? Сильно они похожи, эти сестры?

— Да, очень. Как близнецы.

— Чушь! А ты поставь их рядом: одна шлюха, другая праведница, и посмотри, кого выберешь.

— Они слишком похожи, — тупо повторил Мамай, смутно улавливая в словах Тетерева какой-то смысл.

— В том-то и дело, что слишком. Я тебе совет дам, как друг. Съезди, найди свою Юлю и задай ей пару-тройку наводящих вопросов: много интересного узнаешь. Например то, что она вот уже почти два года как умотала от Кравцова и в борделе у Сверчка пашет. Причем без отрыва от производства.

— Не понял?..