Ещё бы мне не помнить!

Мне было шестнадцать лет тогда, Велке — тринадцать. Я ездил в Актомар по ответственному творческому делу. Мы вместе с учителем физики Ирвином Фёдоровичем отвозили в губернский дворец школьников на выставку сделанный нами собственноручно настоящий телескоп-рефлектор. Третий соавтор технического шедевра Коля Уолес поехать с нами не смог, так как заболел ангиной.

В Актомаре Ирвин Фёдорович решил задержаться у родственников. Он отвёл меня на автовокзал, купил мне обратный билет, проводил к автобусу во избежание возможных и невозможных эксцессов. Среди посадочного немногочисленного люда я с удивлением и удовольствием увидел Велку.

Велка тоже обрадовалась негаданной встрече. Она была со своей тёткой Анжессой. Тётка ездила в Актомар за какими-то покупками, а Велка просто так увязалась с ней.

Мы уселись на самые лучшие передние места, с которых были видны не только боковые заоконные пейзажи, но и дорога через лобовое стекло. Тётка Анжесса расположилась за нами и поглядывала на нас снисходительно-добродушно.

Мы беззаботно болтали о всякой всячине. Я стал рассказывать ей удивительные истории, вычитанные из разных книжек, увиденные в разных фильмах, слышанные от кого-то где-то, наспех придуманные самим — всю эту густую околесицу я пытался связать общим сюжетом, нахально назначив себя главным героем. Велка слушала, заливисто смеясь, весело-испуганно ойкая, округляя глаза, в восхищеньи прикусывая нижнюю губу и даже хватая меня за руку в особо напряженных местах моей завиральной эпопеи.

Глаза у Велки были зелёные, красивые. Я впервые заметил это и сказал её об этом. Она вначале прыснула со смеху и отвернулась к окну. А потом взглядывала на меня уже по-другому: внимательно, испытывающе, что-то уж очень по-женски.

А на одной из остановок в автобус сел разбитной, слегка подвыпивший дед с баяном в футляре. У деда была рыже-седая шкиперская борода и шрам через лоб. Дед достал баян из футляра, принялся играть и петь морские и военные песни, которых никто не знал.

Потом деду надоело петь в одиночестве, он затянул «Ой, мороз, мороз!..» и тому подобное. Пол-автобуса, включая водителя, стало ему подпевать. Весёлая получилась поездка.

А перед самой Згой у автобуса спустила передняя шина. И мы ждали, пока водитель с двумя добровольцами-помощниками ставили запаску. Мы вдвоём гуляли по обочине и смотрели на огромное вечернее солнце, катящееся по дальнему лесу за горизонт. И дальний лес горел густым бездымным оранжем, а облака теряли летучесть, тяжелели из-за оплавов светлой меди и золота, втягивались в роскошную катастрофу заката…

Я встретился с Велой глазами. Улыбнулись. Она тоже вспомнила об этом.

Мы расположились на очередной привал под двумя ветвистыми клёнами, росшими у обочины.

Но привал наш был недолог.

Лёнчик, самый дальнозоркий, первый заметил чтото движущееся вдали по дороге. Мы, удивлённые, поднялись. Нас нагонял какой-то белый автобус. Он приближался с приличной скоростью, наверное, потому, что ему никто не мешал на пустынном шоссе. Издалека он казался парящим над асфальтом в слоистом маревном воздухе.

Я и, наверное, все поначалу подумали, что это просто видение, мираж, ирреал… Нет, не видением это было. Мы услышали ноющий шум мотора. Потом — скрип тормозов. И всё-таки…

Я обернулся к Пеньку.

— Пенёк, скажи, ты ведь думал об автобусе, да?

— Думал.

— И мы с Велой думали. И Лёнчик, наверное.

— Я думал о машине. О джипе.

— Неважно. Вот мы и придумали этот автобус. Получите и распишитесь.

Автобус тем временем остановился. Раздвинулась передняя дверь. Внутри сидели немногочисленные пассажиры.

— Как это, придумали? — не поверил Пенёк, — Автобус настоящий, железный, не видно, что ли? — он в доказательство его «настоящести» стукнул кулаком по обшивке. Жёстко звякнул металл.

— Эй, мужик, ты чего машину ломаешь! — сердито крикнул водитель через открытую дверь.

— Извините, — сказала Вела.

— Настоящий-настоящий, — подтвердил я, — И я даже догадываюсь, кто его сделал настоящим.

Я поднял голову вверх. Вот она. Высоко над головой. Прямо над автобусом. Наша загадочная спутница. Поводырь. Конвоир. Стая.

— Вот только не знаю зачем. Помочь нам? Или помешать?

— Будем считать, что помочь, — сказала Вела.

— Эй, друзья, вы собираетесь садиться? — опять раздался басистый голос водителя, — Или уезжаю.

— Садимся, конечно, — ответил я, поднимая рюкзаки, помогая взойти на подножку Веле, — Лучше ехать, чем идти. Всё должно быть нормально. Только помните… Спокойно помните, — понизил я голос, — Этого автобуса нет на свете. Давно нет. А мы — есть. Вот в чём неувязка.

Дверь закрылась, автобус тронулся и стал быстро набирать скорость.

Пассажиров было немного — обыкновенный провинциальный люд. Оживлённая компания молодых ребят и девчонок, едущих то ли в гости, то ли из гостей. Двое молчаливых мужчин командировочного вида с «дипломатами». Троица совсем пожилых отстиранных старушек в платочках, едущих неизвестно куда и зачем. Водитель — широкоплечий пшеничноусый здоровяк с бронзовой от загара шеей, с остриженной под нуль головой.

Эти люди ехали в автобусе. Но не сейчас они ехали в нём, а двадцать два года назад. Каждый — по своим делам той далёкой двадцатидвухлетней давности. Этот автобус со всеми его пассажирами создала Стая, использовав наши с Велой воспоминания и, наверное, воспоминания Пенька. Или просто перенесла его из того времени. Стая контролирует все наши мысли и может реализовать наши мысленные образы.

Если так — Стая весьма подозрительное и опасное существо. Любые, самые невероятные, неосознанные проявления нашей фантазии — тайные позывы, сновиденья, детские и взрослые страхи, в которых мы, возможно, не хотим признаться даже самим себе… Стая всё это способна извлечь из нас, сделать реальностью. И не исключено, что обратить против нас. Бывших наших пугальщиков, наверняка, она реализовала. Наделена ли она разумом? Или она просто исполнитель, периферийный орган центрального разума, который очень внимательно следит за нашим продвижением. И чтобы ускорить это продвижение, из ничего материализуется и подаётся к нашим услугам автобус. С живыми пассажирами и водителём. Так ли это? Покажет скорое будущее. А пока — едем.

Среди пассажиров не было никого нам близко знакомого. Хотя с некоторыми я, кажется, где-то уже виделся. Где? В самой Зге давным-давно? В том автобусе того незапамятного рейса? Бог весть… Водитель, вроде бы, тот самый. И, похоже, тот самый рыжебородый дед — сбитая на затылок соломенная шляпа с ковбойски закрученными полями, цепкие грешные глаза из-под густых бровей, шрам наискось через лоб. Рядом с дедом на соседнем сиденьи — баян в старом побитом футляре.

Странно, что среди пассажиров не обнаружилось Велиной тётки. Хотя уж ей-то полагалось бы быть, ведь ехала она именно этим автобусом. Взволнованная Вела вздохнула с облегчением. Я понял почему. Тётка, перенёсенная из двадцатидвухлетнего прошлого, оказалась бы намного моложе самой Велы. Не очень лёгкой и внятной получилась бы у них встреча. Неужели Стая это тоже поняла? Неужели ей доступны такие тонкости человеческой психики? Или просто случайность, «недосмотр»?

Мы расположились вчетвером на задних сиденьях, вполголоса переговаривались, следили через окно за дорогой, на которой, кроме нас, не видно было ни одной живой души, ничего едущего, никого идущего. И с невольным насторожьем поглядывали на остальных наших попутчиков. Впрочем, попутчикам до нас не было никакого дела. Никто ни разу не обернулся к нам.

Я подробнее объяснил друзьям свои соображения относительно автобуса и его пассажиров.

— Так они что, все ненастоящие? Неживые? — почти шепотом спросил Лёнчик, — На призраков они не похожи.

— Они никакие не призраки. Полнокровные живые люди. Ведут себя соответственно. Вон — девчонка грызёт яблоко — хруст, чавканье, как полагается; парень пиво пьёт из бутылки — и для него и для нас это реально. Шофёр курит — дым даже здесь чувствуется. Движенья, запахи, звуки, ничего особенного. Но особенное в том, что живут они — не сегодня. Они живут… двадцать два года назад. Каким-то образом в этом автобусе совместилось два времени: наше сегодняшнее время и ихнее время. Когда нам было по тринадцать — шестнадцать лет, а Лёнчика и в помине не было.