Наконец мне надоело ждать, и я отправился искать Люську. Я был уверен, что, как только я зайду за угол дома, за которым она скрылась, я её сразу увижу. Но за углом тоже было полно людей, незнакомых людей, и никакой Люськи там не было. Я растерянно остановился, повернул назад. Наши места на скамейке уже кто-то занял. Я вернулся опять за угол.

Может, Люська пошла к тем стеклянным будочкам-ларькам? Или отправилась внутрь универмага? Я раздумывал, идти или оставаться на месте. Потом всё же направился к стеклянным будочкам, решив, что я быстрее разыщу Люську, если буду ходить, а не стоять на месте как пень.

Возле будочек, меня остановил какой-то незнакомый дядька.

— Мальчик, ты кого ищешь?

— Люську. Или маму с тетей Светой.

— А где они все ты знаешь?

— Люська пошла за мороженым. А мама с тетей Светой в универмаге в очереди.

— Тебя как зовут?

— Игорь.

— А откуда ты?

— Мы приехали с мамой из Зги к тете Свете в гости.

Дядька был очень высокий с очень лысой головой. Он присел на корточки, взял меня за плечи огромными ладонями.

— Игорёк! Ну конечно, это ты. Наконец-то я тебя нашёл!

— Я вас не знаю, — удивился я и повёл плечами, освобождаясь от его ладоней.

— Я друг тети Светы. Они все: и тётя Света, и твоя мама, и Люся, сидят в машине и ждут тебя. Они послали меня за тобой.

— Почему в машине? — ещё больше удивился я, — Они же были…

— Да-да, я их встретил там, отвёл в свою машину и мы все уезжаем.

— Куда?

— А куда вы хотели ехать?

— В парк, — без запинки выпалил я.

— В парк. Тут совсем рядом. Пошли быстрее.

У дядьки на лысой голове лицо было тоже лысое, без бровей и почти без ресниц, и нос был какой-то не такой — круглый приплющенный, и глаза были какие-то тоже не такие — маленькие и скользкие.

Не очень приятное было лицо, и я недоверчиво покачал головой.

Но дядька улыбался большим зубастым ртом, хлопал себя ладонями по коленям и говорил весело и слегка пискляво.

— Всё они уже купили и мороженое купили. Только ты гуляешь тут сам по себе. Пошли-пошли, Игорёк, мама ждёт.

Он взял меня за руку и быстро повёл через людское движенье куда-то в сторону, за соседний дом. Я не хотел идти, но почему-то пошёл. А вдруг в самом деле…

Он подвёл меня к машине с тёмными стёклами, открыл переднюю дверцу, поднял и посадил меня на сиденье, а сам, быстро обежав машину, уселся за руль, завёл мотор, и машина тронулась. Я оглянулся назад. Заднее сиденье было пусто.

— А где все?! — изумлённо разинул я рот.

— Ах да, — пискляво засмеялся дядька, — Ну конечно. Они ждали, пока я тебя искал. Им надоело, они взяли такси и поехали ко мне домой. Они будут ждать нас там.

— Вы врёте, — сказал я, — Мама не может уехать без меня.

— Поехали-поехали. Маме нужно было срочно позвонить по телефону. Тётя Света знает, где я живу. Они готовят вкусный обед и ждут нас. Вот увидишь. Мы быстро приедем, тут недалеко.

Мне очень не нравился этот дядька с носом-лепёшкой. Мне стало тоскливо и холодно. Я заёрзал на сиденье, решая, что делать, заорать, что есть мочи, чтобы услышали на улице… Или открыть дверцу и выскочить на ходу… Но как она открывается, эта дверца? И стёкла машины подняты — кто меня там услышит? Кроме того, я всё же надеялся, что дядька сказал правду, что скоро я увижу маму и, что, может быть, я зря испугался. В шесть лет человек ещё неискусен в причинно-следственной логике.

Ехали мы долго. Машина мчалась по широким шумным улицам, сворачивала в тихие улочки, в сов-сем безлюдные узкие переулки. Большие дома кончились, пошли одноэтажные, стоящие далеко друг от друга среди густых деревьев, как у нас в Зге. Машина нырнула в узкий проезд между деревьями, въехала в какой-то двор и остановилась против какого-то старого дома из бурых кирпичей. Окна были загорожены деревянными ставнями, дверь плотно прикрыта. Неухоженый, поросший травой двор был пуст. Я сразу понял, что внутри дома никого нет.

— Куда вы меня привезли? — всхлипнул я, — Где моя мама?

— Они все там, там, они все внутри, они заждались нас, давай быстрей.

Я хотел спросить, почему ставни закрыты и почему дом такой заброшенный, но дядька взял меня за руку и повёл к крыльцу. Не знаю, почему я не кричал и не вырывался, что-то такое было в противном дядьке, такое, что заставило меня молчать и следовать за ним. И несмотря ни на что, я всё ещё капельку надеялся, что, а вдруг мама действительно там…

Эта капелька разом пропала, когда дядька завёл меня в дом, захлопнул входную дверь, запер её на засов, через тёмный коридор втащил меня в комнату, включил свет, щелкнул ключом в дверном замке, положил ключ себе в карман.

Комната была большой, пустой и недоброй. В этой комнате ни за что нельзя было жить. И наверное, никто здесь не жил. Потому что, как можно жить в комнате, посредине которой стоит длинный стол, а на столе разлёгся огромный жуткий крокодил с разинутой пастью?

Чуть-чуть придя в себя от потрясенья, я понял — неживой крокодил, неподвижный, чучело, но обликом и свирепостью глаз точь-в-точь — живой, из тех, что я видел по телевизору.

У стены стоял тёмный шкаф со множеством ящиков. Сбоку от шкафа на стене висела картина. Большая цветная картина. Очень плохая картина. Страшная собака, или волк, или какой-то другой, неизвестный мне зверь — вздыбленный густой загривок, круглые уши, курносая морда, пасть с оскалёнными желтыми зубищами, злые-презлые глаза. Зверь, хоть и нарисованный, тоже был, как живой — вот-вот бросится с картины в комнату и…

— Нравится, Игорёк? — спросил дядька, нехорошо улыбаясь. Его улыбки я испугался больше, чем крокодилового чучела и зверской картины, — Вот здесь мы с тобой немножечко поживём. Столько, сколько сможем. А жизнь у нас с тобой будет совсем не скучная, да-а…

У меня дёргался подбородок, в горле стоял душный комок.

— Д-дяденька… отп-пустите м-меня к маме… — шептал я, не слыша своего голоса, — отпуст-тите меня к м-маме, я не хочу зд-десь… отпустит-те меня к маме…

Недалеко от стола с крокодилом на большом треножнике стоял фотоаппарат. А противоположная стена была завешена широким белым куском ткани. И трёхногий фотоаппарат, и белую ткань на стене я видел в фотографии, где недавно фотографировался с мамой, папой и бабушкой. А кого здесь будут фотографировать? Крокодила? Меня? Зачем?

— Зачем я вам нужен, дяденька? Отпустите меня к ма…

— А что, Игорюша, — продолжал улыбаться дядька — безгубный кривой рот — узкая щель меж расплюснутым носом и скошенным подбородком-не исключено, что ты и вернёшься к своей драгоценной мамочке. Ма-аленький шансик. Хотя…

Дядька подошел к шкафу. Достал из ящика, поставил на стол, какие-то пузырьки, какую-то баночку, стал что-то наливать из пузырьков в баночку. Потом из другого ящика достал большой шприц, опустил иглой в баночку и принялся наполнять его жёлтой жидкостью.

Я часто болел, и мне часто делали уколы. Я не очень боялся шприцев, даже больших. Но этот шприц в руках этого лыбящегося дядьки поверг меня в тоскливый ужас. У меня даже в глазах померкло.

— Не бойся, — сказал дядька, усаживаясь на стул, — этого не бойся. Это не тебе.

Он закатал рукав своей рубахи, какой-то резиновой трубкой стянул руку выше локтя, сделал себе укол. Я, ничего не понимая, зачарованно смотрел, как жидкость из шприца уходит ему в руку… зачем это он? Что будет?

— Теперь подождём, — дядька откинулся на спинку стула, прикрыл глаза.

Дядькина рожа порозовела, лепёшчатый нос ещё больше расплылся, на лбу выступили капли пота. Так он молча сидел несколько минут, похоже, забыв обо мне. А я отчаянно озирался на глухие закрытые окна, на запертую дверь, шарил глазами по стенам, по потолку, не зная, что предпринять. Что будет? Что дядька сделает? Зачем ему я?.. Как спастись из этой ужасной комнаты? Где же ты, моя мамочка? где же ты меня ищешь? почему ты не узнаешь, что я здесь? что мне страшно, что я…

Дядька вдруг резко вскочил со стула, с глухим мычаньем, с какими-то подхлипами-подвизгами повёл в воздухе руками, обхватывая, сжимая-стискивая что-то невидимое, раздвигая невидимые заросли. Потом приблизился и наклонился ко мне.