Я, тяжело дыша, поднял руки к лицу, посмотрел на них. Ладони были чистыми. Но из-под ногтей двух пальцев правой руки выступала кровь.

Мне хотелось опуститься на траву. Но я выпрямился, заставил себя широко улыбнуться. Махнул рукой остальным, громко закричал: — Э-э-й! Всё хорошо! Я говорил!.. Не бойтесь! Идите сюда! Вела, смелей! Я здесь! Всё получится!

Двинулись Вела с Лёнчиком, крепко взявшись за руки, плечо о плечо, одинаковыми нервными шагами. На лицах их даже издалека была видна отчаянная решимость. Я стоял на их пути, махал им руками, кричал, подбадривал. Но видели и слышали они совсем не меня. И чем ближе продвигались они к тому, что виде-ли, тем шаги их становились короче и неуверенней, а решимость их быстро исчезала. Вот они совсем остановились, по лицам разлилась бледность. Округлившимися, беспомощными глазами они смотрели на своих, незримых для меня, пугальщиков. Вела инстинктивно отодвигала себе за спину Лёнчика, Лёнчик, наоборот, стремился шагнуть вперёд, чтобы прикрыть мать. Ещё несколько секунд — и их разумный испуг перейдёт в безумную, неуправимую панику-ужас, от которой им уже не избавиться.

Я бросился к ним, вопя и рыча страшным голосом — никогда в жизни я так громко не орал.

— Впер-рё-ёд!! Не стоять! Вы-ы-а!! Впер-рё-ё!! Убейте их! Пор-рви-ите! Впер-рё-ёд, в-вашу!!. Я вас сейча-ас!!.

Очевидно, я своим оголтелым видом и рычаньем превратился в пугало уже идущее в сравнение с их пугальщиками, поэтому их внимание слегка отвлеклось на меня.

Подбежав, я грубо схватил их за шивороты, резко толкнул вперёд и заревел им уже в самые уши.

— Пор-рвите их! Убей-те! Они — ничто! Вы — звери! Монстры! Убий-цы! Рас-тер-за-ть!.. Впер-рё-ё-а!! Тва-а-р-ри-и!!.

Мой напор возымел действие. Моё остервенение передалось им. Они бросились вперёд, вопя и визжа, как бешеные орангутанги-людоеды.

Через несколько секунд всё было кончено с их пугальщиками. Вела с Лёнчиком зашатались в отключке сознаний и упали бы, если бы я их не подхватил. Я осторожно опустил их на траву. Они приходили в себя, удивлённо озирались, разглядывали друг друга и меня, ещё не веря, что живы.

— Поздравляю вас, господа хищники, — сказал я, — Дать вам волю — вы бы сейчас точно кого-нибудь слопали.

Потом мы все втроём наблюдали за подвигом Пенька. Ему наша помощь не понадобилась, злости-наглости в Пеньке было с преизбытком. Он шёл мерными неспешными шагами, наклонив голову вперёд, на своего заклятого врага, на танк под номером 863, словно вознамерясь протаранить его лбом. Лёнчик невольно хихикнул. Я улыбнулся. Но мы хорошо знали, что Пеньку сейчас не до веселья. Я представил, что творилось сейчас в его сознаньи, и поёжился. Но Пенёк продолжал идти, не ускоряя, не замедляя шага, только ещё больше набычась.

И он, наконец, протаранил свой танк, расшиб его на мелкие мерзкие железяки. Закачался, устоял на ногах, выпрямился, поднял голову, помотал ею, весь встряхнулся, как собака после купанья. Торжественно поднял вверх кулак в ответ на наши восхищённые возгласы.

Мы вернулись на опушку за рюкзаками. Присели, отдохнули перед дорогой. Оживлённо переговариваясь ни о чём, обо всём, кроме пережитого. Спокойно оглядывали окрестности: лес — картинно зелёную пышно взбитую пену, травянисто солнечный ковёр равнины, по которой нам двигаться дальше.

Взглянув на небо, среди перистых белых облаков я увидел необычное облако. Оно не двигалось, не плыло под ветром, как остальные. И располагалось оно чуть ниже, чем остальные. Облако мерцало неярким серебром и ртутью.

Стая. Вот он, наш наблюдатель. Наш экзаменатор.

Я поднялся на ноги, помахал Стае рукой под удивлёнными взглядами своих спутников.

— Привет, эй! Узнаёшь? Это мы! Ну как, сдали мы первый экзамен? А? Чего молчишь?

В облаке продолжалось спокойное движение искр, штрихов-зигзагов, светлых и темных пятен. Ничего не означали они. Или… Мне на миг показалось может, с нервного взбудоража — что-то сложилось в Стае. Что-то внятное… лицо? улыбка? Одобрительная улыбка? Насмешка — улыбка? Улыбка — обещанье? Мол, сдали-то вы сдали… Но ещё не самый трудный он, этот экзамен. Ох, не самый…

Тогда.

Мы с мамой ехали сперва автобусом, потом поездом и приехали в большой чужой город.

Нас встретила на вокзале тетя Света и на такси привезла к себе. Тетя Света была маминой подругой и жила в белом клетчатом доме на пятнадцатом этаже. С её балкона было далеко видно, дома вокруг стояли, как будто сложенные из детского конструктора, дороги походили на серые ленты, а машины и люди с высоты были маленькими и смешными.

Тётю Свету я неплохо знал, она приезжала к нам в Згу три раза, а мы к ней приехали впервые. Да и то мама хотела оставить меня дома с папой и бабушкой — дальняя дорога, незнакомый город и все такое. Но я твёрдо сказал, что хватит, что я уже взрослый, что мне уже стукнуло шесть лет, что я не боюсь дальней дороги и, что мне пора повидать мир.

В первый день нашего гощенья у тети Светы шёл дождь, и никуда нельзя было выйти. Поэтому я любовался на город с балкона, разглядывал игрушечную мокрую жизнь внизу: блестящий асфальт, ползущих по нему цветных жучков-автомобилей, железных гусениц-трамваев, густую зелень раскинувшегося невдалеке парка; из зелени выпирало «чёртово колесо», похожее на колесо от детского велосипеда.

Напротив, на другой стороне улицы располагался небольшой дом с большими гаражами, а в гаражах стояли пожарные машины. То и дело гаражи открывались, ярко красные с белыми полосами пожарки выруливали на улицу и уносились вдаль, иногда с включенными сиреной и мигалкой, иногда без.

Я смотрел и удивлялся — неужели в городе столько пожаров в такой дождь? А может быть, машины ездили и по каким-то другим важным делам.

А ещё я очень завидовал тете Свете, что её дом находится в таком приятном и полезном соседстве. С одной стороны — парк: катайся на шикарном «чёртовом колесе» столько влезет. С другой стороны — пожарка. Вдруг что — сразу приедут, потушат. Что ещё надо для счастья?

На второй день светило весёлое солнце, и мы вчетвером отправились гулять. Четвёртой была тети-Светина дочь, долговязая белобрысая Люська. Люська училась уже в пятом классе, смотрела на меня сверху вниз и разговаривала, как взрослая с малышом. Поэтому Люська мне сразу не понравилась. Я предпочёл бы обойтись без неё и шепотом сказал об этом маме. Но мама молча погрозила мне пальцем. Так что, мы отправились гулять вчетвером.

Мама и тётя Света хотели гулять по магазинам, а я и Люська хотели гулять в парке на аттракционах. Поэтому решено было совместить наши интересы: вначале зайти в расположенный неподалёку универмаг, затем проехать трамваем к другому универмагу, потом вернуться назад и провести остаток дня в парке. Этот план меня не очень устраивал своей универмаговой частью, но пришлось подчиниться и терпеть.

В универмаге было полным-полно людей. Вначале мы вчетвером бродили в людской толпе. Потом мама и тетя Света встали сразу в две длинных очереди за какими-то блузками и за какими-то туфлями. Я уже порядком устал и заявил, что не могу больше быть в этом ужасном универмаге. Но мама и тетя Света ни за что не хотели уходить без блузок и туфель. Поэтому они вывели нас с Люськой на улицу, посадили на скамейку у входа, приказав Люське никуда меня не отпускать, а сами помчались внутрь к своим очередям.

Сидеть на скамейке было, конечно, не то, что болтаться в универмаге, но всё равно скучно.

— Хочешь мороженного? — предложила Люська.

— А деньги у тебя есть?

— Есть, — гордо сказала Люська.

— Ну, давай.

— Тогда ты сиди, сторожи моё место. А то займут. Видишь — сколько народа? Я — щас.

Скамейки действительно все сплошь были заняты. Поэтому я остался, а Люська побежала искать мороженое.

Я сидел и ждал со спокойной совестью. Ведь это Люське было приказано не отпускать меня. А мне насчёт Люськи никаких распоряжений не было дано.

Я прождал, по моим понятиям, довольно долго. Люська не появлялась. Наверное, и за мороженым была очередь. В этом дурацком городе, наверное, за всем на свете были очереди.