Ночь Димитров провел в доме братьев Мартиновых в Пернике. На другой день состоялась конференция шахтеров. А в Софию уже полетела телеграмма из Перника; «Спешите! Димитров здесь. Помогите!»

Власти немедленно приняли меры. Из Софии вышли три поезда, переполненные войсками. В первом — кавалерия, во втором — артиллерия, в третьем — пехота. Шли они на расстоянии пятисот метров друг от друга. Тучи дыма стелились над Владайским ущельем. В окна вагонов выглядывали встревоженные офицеры и солдаты.

Три поезда прибыли в Перник, выгрузили пехоту, кавалерию, артиллерию. Строились пехотинцы, наводили на город орудия артиллеристы, рассаживались по коням кавалеристы… Конский топот, звон сабель огласили улочки шахтерского городка. Жители спешили укрыться по домам. Кто знает, что задумали управители шахт?..

Войска блокировали город, начались аресты, допросы, избиения, увольнения. Арестовали и Димитрова, посадили его на паровоз и отправили в Софию.

Ледяной февральский ветер сметал снег с железнодорожных путей и наваливал его у разбитых стен Софийского вокзала, заброшенного, с побитыми стеклами, погасшими печами…

На улицах столицы горели костры, и возле них грелись солдаты оккупационных войск. Дров не было. В огонь летели столы, стулья.

В такой суровый серый февральский день на станцию София прибыл из Перника локомотив с арестованным Димитровым. Весть о его аресте и отправке в Софию уже давно разнеслась по столице.

— Димитров в опасности!

В короткое время вокзал заполнился народом. Полицейские, сопровождавшие арестованного, едва пробивали путь в толпе. Сняв шапку, Димитров поздоровался с народом. Мужество его ободрило людей. Возмущенная толпа, желая вызволить Димитрова, начала нажимать на полицейских.

Положение стало опасным. Пристав выхватил револьвер и выстрелил в воздух. Из глубины улицы на рысях вылетел эскадрон конной стражи, блеснули сабли. Но народ не разбежался, а только еще плотнее окружил Димитрова.

Французские и итальянские солдаты, гревшиеся у костров, заинтересовались происходящим:

— Что случилось? Почему собрался народ?

— Пришли освободить арестованного большевика, — отвечали им рабочие.

— Какого большевика?

— Болгарского большевика, Георгия Димитрова, рабочего.

Итальянцы и французы смешались с толпой, которая следовала за полицейскими, ведущими Димитрова. Колонна запрудила улицу. Слышались выкрики:

— Освободите Димитрова!

На стол, еще не разбитый на дрова, вскочил высокий и веселый солдат француз и во весь голос провозгласил:

— Вив ле Совьет!

К нему присоединились другие солдаты, и над толпой понеслось: «Вив ле Совьет! Вив ле Совьет!»

Французов поддержали болгары:

— Да живеят Съветите! Да здравствуют Советы!

Кто посмелее, вплотную подошли к полицейским, тянули к Димитрову руки, кричали:

— Освободите его!

Полицейские, видя, что вмешались французские солдаты, струсили и неожиданно начали отходить назад, пока совсем не затерялись среди народа.

Люди подняли Димитрова высоко над головами и так понесли его по середине улицы. Кто-то затянул «Интернационал», его поддержали, и вот уже сотни людей запели пролетарский гимн, зовущий к борьбе и победе.

Шествие завершилось перед Домом партии. Димитров произнес речь. Слушали его и солдаты оккупационных армий. Ничего, что они не понимали говорившего по-болгарски. Они знали, что говорит большевик. С них этого было достаточно, чтобы вместе со всеми кричать:

— Да здравствуют Советы!

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ СТАЧКА

24 декабря 1919 года народ по призыву Коммунистической партии[24] вышел на улицы городов Болгарии. Замолкли фабрики, опустели учреждения, замерла жизнь. Народ требовал «хлеба, угля, жилья, одежды, восстановления попранных политических свобод».

— Это формальная и фактическая революция! — сказал министр внутренних дел, широкий социалист Крыстю Пастухов. — Надо немедленно вызвать войска! Разогнать демонстрацию!

Но демонстранты уже сами разошлись по домам. На другой день был издан приказ об увольнении с государственной службы всех участников демонстрации.

25 декабря 1919 года софийские железнодорожники объявили стачку протеста. Делегация железнодорожников и представители профсоюза, среди них Васил Коларов, Георгий Димитров и Никола Пенев, посетили министра железных дорог и предъявили ему требования: вернуть на работу всех уволенных, отменить преследование за участие в демонстрации, улучшить материальное положение рабочих и служащих, отменить чрезвычайные военные меры.

Министр ответил, что это мятеж, и выгнал делегацию. Правительство решило не идти ни на какие уступки забастовщикам, а Коммунистической партии объявить войну. В парламенте и прессе на партию сыпали клевету. В столицу из сел были стянуты наемные громилы из кулацких элементов. К ним правительство обратилось с таким воззванием:

«Исторический момент переживает страна. Она выживет или погибнет. От вас зависит сохранить ей жизнь, которой угрожают лодыри, городские бездельники и политические апаши… Они хотят поделить между собой имущество и жен крестьян… Они хотят кормить нас из общего котла, как в Советской России…»

Громилы нагрянули в Софию с дубинами, старыми, еще турецких времен, пистолетами и новейшими ружьями. Они захватили кварталы железнодорожников. Началась расправа. Пьяные банды никому не давали пощады. Правительство объявило мобилизацию железнодорожников. Но все это не помогло ему поставить на колени забастовщиков. Двадцать пять тысяч железнодорожников и почтово-телеграфных работников поднялись на защиту своих интересов. Двадцать пять тысяч обрекли себя на голод, холод, побои и муки… Двадцать пять тысяч тружеников вместе со своими семьями вышли на героическую борьбу, какой еще не видела Болгария…

27 декабря остановились поезда, трамваи, прекратили работу почта, телеграф, телефон. Жизнь замерла.

Два дня шел мелкий, рыхлый снег. На третий — снег прекратился, подул северный ветер.

Стачечный комитет собрался в небольшом приземистом домишке за железнодорожной линией. Уже несколько дней здесь не проходили поезда. Снег засыпал рельсы, и, если бы не телеграфные столбы, трудно было бы узнать, что здесь пролегает железная дорога.

Старый стрелочник Иван Стремов уступил стачечному комитету свой домишко, хотя в нем всего-то и было, что одна комнатенка да кухонька, в которой лежала его больная дочь. Уже несколько дней болеет дочь, а в доме ни угля, ни сахара, и нельзя напоить ее чаем.

В комнатенке собралось шесть человек. Горячо обсуждали обращение стачечного комитета к бастующим, говорили о помощи голодающим семьям железнодорожников, о мобилизации, которую снова собирается провести правительство. Тревогу и настороженность вызывали случаи измены и штрейкбрехерства. Хозяин дома Иван Стремов рассказал, что кое-кто из организации паровозников под влиянием широких социалистов пытается сорвать борьбу железнодорожников. Иван Стремов уверял, что необходимо немедленно связаться с руководством организации паровозников и устранить предателя.

В комнату вошла хозяйка и испуганно сказала мужу:

— Во дворе ждут трое.

— Кто такие?

— Не знаю… Хотят войти в дом.

— Уж не те ли громилы?

— Не похожи, пойди посмотри сам.

Действительно, во дворе по колени в снегу стояли трое. Сначала Иван было испугался, но потом узнал кочегара Стефана Бойчинского.

— А, Стефан! Почему не входишь? А кто эти товарищи?

— Дома объясню…

В узеньком коридорчике, когда незнакомые пришельцы раздевались, Стефан шепнул Ивану:

— Это товарищи Васил Коларов и Георгий Димитров.

Гости прошли в комнату, где заседал стачечный комитет. Железнодорожники их окружили. Показали текст обращения, который они только что составили. Димитров и Коларов сделали некоторые замечания и сказали, что обращение будет немедленно отпечатано и распространено.