Димитров поглядел в окно.

— Будьте покойны, товарищ Димитров, — сказал офицер, — мы поставили охрану.

Димитров продолжал медленно и отчетливо:

— «Где выход из этого ада? Только в немедленном всеобщем мире! Мы уже имеем пример такого освобождения. Это пример наших братьев — русских рабочих и крестьян. Одним ударом они сбросили и послали к чертям коронованного кровопийцу Николая и всю его гнусную свору палачей. Теперь русские рабочие и крестьяне, сбросив с шеи ярмо политического рабства, устремили все свои усилия к тому, чтобы освободиться и от экономического рабства… К этому направлены сейчас усилия русских рабочих и крестьян. Такова ныне основная цель русской революции. Но для того чтобы успешно завершить свое экономическое и политическое освобождение, русским рабочим и крестьянам крайне необходим немедленный мир. В лице своего Совета Народных Комиссаров они обратились ко всем народам, воюющим и нейтральным, и открыто им заявили, что русский трудовой народ хочет демократического мира — мира без аннексий и контрибуций, предоставив каждому народу определить свою судьбу…»

Димитров отбросил упавшую на глаза прядь волос и стал читать дальше:

— «Надо понять, что в Болгарии не будет настоящей народной свободы и самоуправления до тех пор, пока судьба болгарского народа находится (в руках одного или нескольких лиц, пока болгарский народ используется кучкой капиталистов только как пушечное мясо, как рабочий скот, обложенный налогами, пока на его шее сидит навязанная свыше военная, административная и судебная бюрократия, которая, вместо того чтобы быть слугой народа, считает себя его хозяином. Болгарский народ станет только тогда свободным и полным хозяином себе, когда из управляемого станет самоуправляющимся народом…»

Офицер настороженно к чему-то прислушался, но потом, успокоенный, сел.

Димитров поднялся и торжественно закончил:

— «Заря социализма и свободы уже освещает нашу землю! Будем, товарищи, на своем посту в эти решающие дни!»

Люди оживились. Рабочий, который все время сидел на корточках возле самого Димитрова, вскочил и, радостно потирая руки, сказал:

— Ну, вот и спета песенка буржуазии!

Все засмеялись, а Димитров ответил:

— Это еще не все, товарищи. Должен сообщить вам важную директиву партии. Дезертирство из рядов болгарской армии в лагерь англо-французов надо прекратить! Партия считает, что солдаты должны находиться на своих постах готовыми к борьбе против своих поработителей.

— Это уже новое, — откликнулся один из присутствующих.

— Да, партия считает дезертирство неправильным, — повторил Димитров. Затем, посмотрев на офицера, сказал: — Народные офицеры также должны оставаться на своем посту, их долг встать на сторону народа в решительный момент…

— Товарищ Димитров, уж очень затянулась война, три года люди гниют в окопах… Не могут уже больше воевать, потому и бегут…

— Надо это разъяснять, товарищи. Это обращение нашей партии должно дойти до окопов, до каждого солдата. А это сделаете вы, организованные солдаты и офицеры, организованные рабочие.

— Верно! — откликнулся рабочий. — Наши табачники должны расшевелиться, а то в последнее время чуточку попритихли. Только старики да женщины остались. Молодежь, считай, вся на фронте…

— И тыл и фронт обязаны действовать вместе, заодно, — вмешался офицер.

— Ясно: один без другого не может!

Димитров тем временем рылся в чемодане. Отыскав нужный пакет, он подал его офицеру.

— Это воззвание. Раздайте его, где нужно.

Офицер смерил пакет взглядом.

— Не маловато?

— Если недостаточно, размножьте. А пока до свидания, товарищи.

В доме остались Димитров и телеграфист.

— Ну, а теперь, — обратился Димитров к телеграфисту, — последняя задача. Надо передать нашим товарищам в Софии сведения с фронта. И эту задачу выполните вы.

— Как? — удивился телеграфист.

— Очень просто, по телеграфу.

— А кто примет эти сведения?

— В Софии есть наш человек.

— В штабе?

— Да, в самом военном министерстве. Только действуйте внимательно. Всюду шпионы… Кстати, найдите мне для ночевки другую квартиру.

— Позабочусь, товарищ Димитров. Во всяком случае, люди, которые здесь были, верные люди.

— Не сомневаюсь. Но мне надо быть и в других местах…

Несколько дней Димитров пробыл в прифронтовой полосе, провел много бесед с рабочими и солдатами.

В ТЮРЬМЕ

8 августа 1918 года Русенский военно-полевой суд заседал очень коротко. Штабной офицер принес председателю суда шифрованную телеграмму, в которой говорилось: «Димитров должен быть осужден во что бы то ни стало, без церемоний».

Процедура проходила молниеносно. Димитрова обвиняли в том, что он подстрекал солдат к бунту и неподчинению, и ссылались при этом на стычку, которая произошла у Димитрова в поезде с полковником.

Димитров энергично протестовал против этого обвинения, говорил, что он как депутат заступился за раненого солдата и что это ни в коем случае не может рассматриваться как «подстрекательство к бунту». Объяснения Димитрова не были приняты во внимание — фактически он уже был осужден штабом армии и правительством. Военно-полевой суд лишь оформил приговор: три года строгого тюремного заключения за «подстрекательство военнослужащих к неподчинению начальству».

Приговор был утвержден военным министром. И 29 августа 1918 года Димитров был брошен в Софийскую центральную тюрьму.

Жизнь в стране становилась все тяжелее. Конца войне не было видно. По селам и городам разъезжали правительственные агенты в поисках нового «пушечного мяса». Вместе с людьми для пополнения сильно поредевших войсковых частей агенты забирали также и продовольствие, скот. По дорогам Болгарии гнали стада овец, волов, буйволов… Но куда их гнали, никто не знал[21]. До солдат на фронте не доходило ни мясо, ни хлеб, ни одежда. Солдаты гнили в грязных окопах, мерли от голода, болезней и пуль, босыми ходили в бой по каменистым вершинам Македонии.

— Будет ли конец этим мучениям? — спрашивали доведенные до отчаяния солдаты.

— Когда же закончится эта проклятая война? — вздыхали их жены в тылу.

Народ умирал в окопах и на проволочных заграждениях, изнемогал в бедных селениях и городах Болгарии. Негодование росло, оформлялось. В различных местах на фронте стали появляться листовки с призывами к восстанию.

«Солдаты! Целых три года мы сражаемся с многочисленным противником. Переносим много несчастий и бед. Голые, босые, голодные, оберегаем границы, воюем за чужие интересы… Через газеты нас обманывают, что мы бьемся за общенародные идеалы, за народные интересы, за наше национальное объединение. Люди, которые поют нам эти песни, убаюкивают нас, а в то же время наживают миллионы и развратничают. Позволим ли мы этим негодяям и после войны грабить нас? Нет! Мы хотим рассчитаться с царем, его генералами и болгарскими богатеями за то, что они истребляют нас и, как клещи, сосут нашу кровь. Мы объявляем людей, которые поддерживают царя и правительство, врагами народа и поднимаем борьбу против них. Да здравствует революция! Да здравствует республика!»

Эти призывы, которые все чаще раздавались на фронте, как бы перекликались с призывами русских солдат к болгарским фронтовикам. Они писали болгарским солдатам: «Шлем привет и будем ждать счастливых дней, когда вы будете такими же свободными, как и мы. До свидания. Солдаты — граждане свободной России».

Нищета в тылу становилась невыносимой.

Ткацкий станок бабушки Парашкевы замер. Пряжа давно исчезла с рынка. Дети обносились. Иногда близкие и товарищи Георгия помогали его семье. Однажды зимой приехали пятнадцать шахтеров из

Перника, и каждый привез по мешку угля. Сам Георгий в то время сидел в тюрьме. Мать его Парашкева и жена Любица ходили по пятницам на рынок за продуктами, а потом несли их Георгию. Кормили в тюрьме плохо; сто граммов кукурузного хлеба и суп из гнилого картофеля. Но ни тяжкий режим, ни голод не могли сломить Димитрова, он продолжал и в тюрьме работать: писал, много читал, увлекся изучением французского языка[22].