Подойдя к подъезду, я еле успел отклониться от резко распахнувшейся двери и, остановившись возле мокрого лысоватого куста, безучастно смотрел, как оттуда вылетела неопрятная девушка с опухшим от пьянства лицом и растянулась в луже, подняв целый фонтан брызг. Её звали, по-моему, Клава и она уже много лет с переменным успехом сожительствовала с мрачной личностью, обитавшей на первом этаже нашего дома и продающей наркотики, не будучи чуждой употреблять их самому. Мы встречались всего несколько раз, и этот вечно скукоженый, грязный и ни с кем не разговаривающий человек, вызывал у меня исключительно чувство омерзения. Пребывая в дурмане, он видел нечто, недоступное другим, с кем-то спорил, обходил невидимые преграды и неизменно хмурился, плакал или тряс головой во все стороны настолько энергично, что, казалось, она может отскочить в любой момент.

— Дрянь, а где же они? — раздался голос этого индивидуума и вскоре в дверях появился он сам. — Я точно клал туда, а сейчас ничего нет. Продала или как?

Клава, обтирая грязными руками лицо, по которому сочились серые капли, всхлипывала и невыразительным голосом гудел:

— Ничего не трогала, ничего не трогала.

Возможно, у неё был сломан нос и, заприметив вдали дворника, который старательно сметал лужи у кирпичных домов, я про себя порадовался, что он ещё не добрался сюда. В противном случае Клава могла упасть куда более болезненно.

— Да ты только на себя посмотри. Пошла вон!

— Ничего не трогала, ничего…

Я решительно выступил вперёд и, оказавшись напротив дверного проёма, загораживаемого соседом, мягко, но твёрдо поинтересовался:

— Можно пройти?

Кажется, он только через какое-то время понял, что рядом есть кто-то ещё, потом, видимо, попытался осознать смысл услышанного, и немного отклонился в сторону, не отрывая горящий ненавистью взгляд от девушки.

Я прошёл в маленький холл и неприятно заскрипел по обитым линолеумом ступенькам, вспоминая, как по милости таких лихих соседей пару лет назад оказался в отделении милиции. В тот день, выпив пару бутылок пива, я возвращался домой после встречи с приятелем и был изумлён, когда на площадке первого этажа меня без всяких слов скрутили люди в форме и затолкали в припаркованную у подъезда машину. Вскоре я оказался на четыре долгих часа запертым в обезьяннике вместе с каким-то бомжом, беспрестанно бьющимся головой о стены и бормочущим:

— Они меня обложили, зажгите свечу и будет выход.

Потом оказалось, меня приняли за одного из клиентов этого типа, пришедшего купить дозу, но когда ситуация прояснилась, хоть и с видимым сожалением, но отпустили. Понятно, никаких извинений я не услышал, получив в напутствие только трудновыполнимое пожелание:

— Постарайся, чтобы мы тебя там больше не видели!

Понятно, что после этого неприятного происшествия особой симпатии к такому соседу, при всей лояльности, у меня не появилось, а неприязнь напротив — стала гораздо острее. Но высказывать это каким-то образом было бы попросту бессмысленно, точно так же, как призывать зайцев образумиться и покупать билеты. Хотелось лишь поскорее обо всём забыть и стараться быстрее подниматься на площадку второго этажа.

— О, кого я вижу! Пораньше сегодня? — приветствовал меня спускающийся по лестнице сосед по квартире. — Отлично. У меня есть как раз что показать!

Этого худощавого, с непропорционально большой головой человека все звали Петровичем, и он был единственным, кроме пожилой бабушки, обитателем квартиры, который практически всегда был дома или возле него. Насколько я знал, Петрович проектно работал с фирмами по дизайну и составлял нечто вроде объёмистого руководства о том, как правильно оформлять Интернет-сайты. По квартире, в общем, он никогда ничего не делал, игнорируя установленные графики дежурств и прочие низменные вещи, но почему-то всегда охотно соглашался вынести мусорное ведро. Хотя контейнеры находились от дома на весьма внушительном расстоянии, Петрович неизменно посмеивался и приговаривал: прогулка мозгам, пустые мысли — на свалку.

— Да, вот так освободился. Чувствую себя что-то не очень, поэтому давайте как-нибудь до следующего раза, — сказал я, для убедительности, кашлянув.

— Всё понятно. Такая уж погода нынче. Ладно, поправляйся. Кстати, я на плите только что вскипятил чайник, поэтому если заварить там чего или ноги попарить, не стесняйся воспользоваться горяченькой водичкой!

— Спасибо.

Я кивнул и пошёл дальше, смутно слыша с улицы неразборчивый визг, несомненно, принадлежащий Клаве, по-прежнему избиваемой своим сожителем.

Да, похоже, с соседями мне вообще перманентно не везло — до покупки здесь комнаты на деньги, которые мне прислали родители, продав квартиру в далёком северном городе, я снимал жильё в Москве возле метро «Перово». В «трёшке» кроме меня жила очень полная женщина, которая всё время жаловалась на сердце и могла буквально свести с ума бесконечными рассуждениями о тяжести сущего. Кроме того, Анна Геннадьевна была глубоко верующим человеком и умудрилась расставить по всей квартире иконы, какие-то книжки и прочие атрибуты веры. Даже в туалете висел большой календарь на прошлый год с изображением каких-то святых. Однажды я случайно облил его, справляя малую нужду и, чтобы избежать праведного гнева, вынужден был купить целых два новых плаката с мрачными ликами на фоне горящих свечей и куполов церквей, на чём инцидент был благополучно исчерпан. Соседка постоянно призывала к созиданию, добру и посещению храма, а так же могла очень донимать вопросами о том, почему я до сих пор не ношу нательный крестик. Особенно остро эта проблема почему-то вставала, когда я выходил из ванной — возможно, обнажённое по пояс мужское тело в её видении смотрелось изначально греховно без увесистой цепи и массивного креста. А в другой комнате жил некто Егор с бабушкой — принципиально безработный и обозлённый на весь мир тип, который постоянно клянчил у старушки деньги на воду, но в результате неизменно возвращался домой пьяным и устраивал настоящий погром. И только совместными усилиями Анны Геннадьевны с бабушкой его удавалось более-менее успокоить и уложить спать. Переезжая сюда, в собственную комнату, я был почему-то уверен, что точно не столкнусь ни с чем подобным и просто душа в душу заживу с новыми соседями, однако подобного не случилось. Во всяком случае, наиболее ярко это проявилось на примере соседа с первого этажа.

Я долго бренчал связкой ключей и только со второй попытки смог открыть дверь. Поразительно, но замок здесь меняли уже не менее семи раз в этом году, и по-прежнему не было никакой уверенности в его работоспособности. Как водится, все соседи валили вину друг на друга, в конце концов, сойдясь в удобном для всех мнении, что это происки бабушки лет восьмидесяти, которая жила в самой последней по коридору комнате и выходила на улицу всего раз в день. Она обычно очень долго попадала в замочную скважину, отчаянно крутила там ключ, который частенько оказывался не тем, а потом ещё бесконечно дёргала во все стороны дверь, убеждаясь, что всё закрыто. Обычно бабушка не отходила далеко от подъезда, а сидела на покачивающейся лавочке, смотрела перед собой, пожёвывала губами и улыбалась чему-то своему. Память старушки часто играла с ней злые шутки и однажды, пойдя за продуктами, она вернулась домой только через три дня в сопровождении милиции. Её принято было считать выжившей из ума, но мне представлялось, что речь здесь идёт лишь о простом, но одиноком, старом и больном человеке. Каждый раз, глядя на неё, я почему-то задумывался о том, что надо поскорее создать семью, нарожать побольше детишек и быть хоть в какой-то мере уверенным в том, что моя старость не пройдёт так, как у этой бабушки. Правда, стоило мне перестать думать о ней, как в голову приходили совершенно другие мысли — что я молод, перспективен, ещё ищу себя в жизни и успею всё, что только захочу, в том числе и жениться. В любом случае никого постоянно у меня сейчас не было, поэтому вопрос с созданием семьи был, по большей части, риторическим.