— Знаешь, что она говорит?.. Что этот флакон с лекарством похож на тот, из которого пил доктор Джекил… ну, чтобы в Хайда превратиться… пф-ф-ф-ф… мы с Машей экранизацию смотрели пару дней назад… классная — я считаю, одна из лучших.

И затем снова в трубку, воркующим голосом:

— А да-да, дорогая моя, извините, что я исчез, но меня просто так впечатлило ваше замечание!.. Да-да-да-да-да… — и вдруг Мишка весь подобрался, опустился на пятки; улыбка сошла с лица в один момент — он будто бы даже испугался чего-то:

— Вот зачем ты мне это говоришь, я не понимаю?.. А? Ну зачем, объясни мне?.. — он выслушал ответ и тотчас смягчился, расслабился, — а-а… ну я понял, ладно… раз в этикетке дело — ладно… Я зайду в аптеку, посмотрю… еще что-нибудь надо? Я говорю: еще надо что-нибудь?!.. Теперь слышно меня?..

Он снова сел на пол — на сей раз с основательностью в движениях, — и чинно скрестил ноги, но, в то же время, присутствовала в этом и некая неуловимая долька мечтательности, которая, впрочем, лишь подчеркивала основательность и чинность, а значит, и существовала ради них…

Облокотился на кровать.

Я тоже присел на кровать и откинулся назад; мою голову защекотали маленькие петельки настенного ковра, а в шею уперлась деревянная спинка, — но было почему-то вполне себе удобно, и я внимательно изучал рисунок на покрывале — все эти сочные тропические заросли и фрукты на розовом, почти телесном фоне, и трепещущих колибри, и вот… кудрявая шевелюра моего брата — это возвышение из колечек, и заросли на нем совершенно иные, высохшие, словно выжженные солнцем, больные, наконец, что особенно подчеркивало несколько седых волосков (а ведь раньше я не разглядел их! — и теперь они поразили меня).

Голова Мишки казалась полуостровом, насильно присоединенным к материку…

…Мишка все более успокаивался и уже называл свою жену исключительно на „вы“; и его слова едва ли не теряли внятность, — он еще отвечал, но так, будто было совсем необязательно, когда именно надо ответить — сейчас или через двадцать секунд… или через две минуты. И казалось, что шум моря, проникавший через приоткрытую балконную дверь вместе с ветром, то неторопливый, то вдруг нарастающий — от волн, которые, ластясь вспененными барашками, ступенями катились по другим волнам, — казалось, этот шум еще более усыплял моего брата и усыпит, в конце концов, но это будет необычный сон — с открытыми глазами, но когда тебе не хочется уже реагировать на внешний мир ни речью, ни мимикой, когда кажется, что просто, по неизвестной причине нет никакой необходимости это делать. И несвободен только в том, что знаешь наверняка: из этого состояния рано или поздно придется выйти и приближаешь выход своим знанием, а не временем, над которым внезапно обрел контроль и научился останавливать, — а значит, несвободен вовсе.

Я так и сидел на кровати уже с выпрямленной спиной, возле Мишки и изредка отпивал из бутылки; мое колено почти касалось нескольких колечек его волос над краем покрывала.

Я все старался сделать самый глубокий вдох, на какой только способны мои легкие: еще, еще, — кажется, в следующий раз мои попытки обязательно увенчаются успехом, — но нет, в последний момент обнаруживаешь, что некое пространство внутри тебя остается зарезервированным. Это не вызывало напряжения, но все же я отдавал себе отчет в странности происходящего.

Я встал, сделал еще пару глотков — в бутылке осталась только пена, медленно оседавшая на дно и из-за цвета стекла казавшаяся рыжей, — и отправился к включенному телевизору…

Я долго вглядывался в картинку на экране, но так до конца и не смог понять смысл того, что вижу… В первый момент мне показалось, что это совершенно заурядный киноприем, который я (как, впрочем, и большинство других людей) видел десятки, если не сотни раз: экран был разделен на две половины, очень тонкой вертикальной полоской; в левой половине некая женщина с таким обильным количеством бигуди на голове, что совершенно невозможно было различить волос, разговаривала по телефону; в правой половине другая женщина, сидя за столом, тоже разговаривала по телефону на фоне закрытых жалюзи, которые воспалились по краям от закатного света, и поначалу я, безучастно блуждая взглядом от одного угла экрана к другому, из одной „половины“ в другую, инстинктивно старался различить ухом отдельные слова (звук был приглушен)… Я принуждал себя искать интерес в том, к чему с самого начала не почувствовал его ни на йоту (помимо, впрочем, того маленького и забавного совпадения, что и мой брат в данный момент разговаривал по телефону), а значит, отыскать этот интерес в дальнейшем был один шанс на тысячу… Как вдруг…

Этот шанс с легкостью выпал — мне открылась чрезвычайно странная вещь. Эти две женщины… дело в том, что они разговаривали… не друг с другом. Порознь. И дело было не только в одновременных движениях губ и той, и другой, — я ведь мог решить, что они спорят или ругаются, — но нет, всякие эмоциональные всплески полностью отсутствовали; они просто вели параллельные монологи — подобно тому, как ведут их два магнитофона, включенные в разных квартирах, независимо друг от друга… Монологи — я неслучайно употребил это слово. Непохоже было, чтобы два человека-„слушателя“ (если таковые на других концах проводов вообще существовали, ибо доселе я полагал, что так механистично можно говорить только с пустотой) хоть однажды прервали женщин каким-нибудь вопросом.

Губы двигались размеренно, выверено — как миллионы губ, которые взглядом выхватывает из окружающего мира человек, затравленный психической атакой, и эти умозрительные „выстрелы“, эти пойманные кадры означают лишь видимую хаотичность слов — а на самом деле в тебя вживляют все, что ты должен знать, все, что хотят, чтоб ты знал, и так, как хотят…

Губы так ни разу и не остановились более, чем на секунду…

Я вздрогнул и принялся машинально искать пульт… потом, осознав, что ищу его, резко остановился — а действительно ли я хочу убедиться?..

Глупости! — я взял пульт с „кожаной рукавицы“ и прибавил звук.

Я не ошибся: они говорили параллельно, без перерыва, абсолютно независимо… одинаковыми голосами. И именно по этой последней причине столь естественным казалось перемежение слов (я даже не смог разобрать ни одного да и противился этому), взаимное проникновение друг в друга — случайное, безотчетное, — до тех пор, пока удлинившееся слово, перестав быть словом, превратится в слуховую смесь, в неисчерпаемый гул, в тяжелые созвучные коллизии, лишенные смысла для слуха и сознания…

Бессознательно же воспринимаешь все — от начала до конца… это не уверенность — это только догадка, которая, родившись в твоем мозгу, начинает двигаться, ускоряться, вот она уже вертится все быстрее, быстрее…

Я приглушил звук.

Развернулся и направился в кухню.

Не могу сказать, что я утратил контроль над собой, — нет, я отдавал отчет в своих действиях, однако чуть позже понял, что мыслил в тот момент… категориями не совсем человеческими.

Пройдя по коридору, я открыл кухонную дверь и снял трубку. Я ожидал найти ответ, — однако сильный треск, шип, раздавшиеся в динамике, отвлекли мое ухо — я понял, что телефон не исправен.

Разобрал ли я голоса? Может быть, я не уверен, но, как бы там ни было, я не сумел определить тембров, не узнал даже и Мишкиного, — так сильна была эта посторонняя какофония.

А вот он… он мог слышать, как я снял трубку.

Я быстро, но тихо опустил трубку на рычаг и направился по коридору… и в гостиной столкнулся с Мишкой.

— Ты здесь?

— Я?.. Да.

— Куда ты запропастился? Я тебя всюду ищу.

Я стоял, смотрел на него и не знал, что ответить. Он сказал: „Я тебя всюду ищу“, — выходит, с тех пор, как он закончил разговор, прошло некоторое время, хотя бы и непродолжительное… Значит, он мог и не узнать, что я старался подслушать его.

Все же — были голоса в трубке или нет? Этого я не мог сказать с уверенностью.

После разговора с женой настроение у Мишки существенно повысилось: он принялся насвистывать с мечтательной улыбкой на лице и один раз, когда ему довелось поймать мой взгляд, вскинул подбородок и спросил: „Чего?“ — несмотря на то, что я не собирался говорить. Узнал Мишка или не узнал, — нет, главное, не эти подозрения… экран, разделенный на две половины продольной полосой, и две женщины, механически шевелившие губами перед телефонными трубками, — эпизод с телевизором снова и снова прокручивался в моем сознании.