— А сегодня знаешь?

— Да, сегодня знаю.

К этому моменту Мишка совсем оживился; его меланхолию как рукой сняло. Меня, однако, не оставляло впечатление, что его не столько захватило то, что он говорил, сколько он просто испытывал облегчение — от того, что тема Предвестников табора наконец-таки оставлена. (Как только появилась возможность ее оставить, он сразу же ею воспользовался). Возникал вопрос: почему Мишка с самого начала, когда мы еще только собирались к Ольке, даже не попытался условиться со мной держать в секрете — все, что мы видели? — подобно тому, как мы условились об этом в отношении моей матери, дяди Вадика и деда.

Вероятно, знал, что скрывать от всех я так или иначе не соглашусь.

…Я даже вам больше скажу: в моей голове он уже готов, от корки до корки — осталось только записать.

Мишка торжествующе изложил «идею тропического острова» — конечного результата государственного развития. Последовало несколько вопросов — вроде тех, что и я задавал: «чем мы будем заниматься на этом острове? А где мы возьмем море?»; Сержа, похоже, опять многое смущало, но он не стал, на сей раз, вступать с Мишкой в полемику.

Пашка гадливо изрек:

— «Полночная жара» — идиотский фильм.

Я, конечно, сразу покраснел, как это услышал. Мишка тотчас пришел мне на помощь, возразив:

— Паша, прекрати, нормальный фильм.

— Ды уж конечно! «Черепашки ниндзя» круче.

— До завтрашнего дня я должен написать весь кодекс, — объявил Мишка.

— Чтобы выступить с ним на собрании? — это говорил Димка.

— Разумеется… думаю, что да, я выступлю на собрании… Ну все, Макс, нам пора идти.

— Миш, — это Олька окликнула моего брата.

Он уже стоял возле входной занавески, а я поднялся и тоже успел уже шагнуть в направлении выхода; но оклик Ольки почему-то остановил меня.

— Что? — Мишка смотрел на нее; внимательно.

— Мне надо бы с тобой поговорить… вернее, посоветоваться, — произнесла она как-то неуверенно.

— Посоветоваться? По поводу?

— Хотя… нет, ладно не стоит.

— Что-то случилось?..

— Ничего.

Глядя в пол и раздумывая о чем-то, Олька старательно кусала губы и хмурилась — совсем как Мишка некоторое время назад.

Затем повторила:

— Нет-нет, ничего, ничего…

Как только мы вышли за калитку, я сказал Мишке:

— Пашка, Серж, они не поверили ни одному нашему слову.

— Ты о…

— Да.

Оживление Мишки тотчас испарилось; он спросил меня с прежней бесцветной и отстраненной интонацией:

— Почему ты так считаешь? — но все же перед тем, как произнести эти четыре слова, он поднял голову, очень резко; только потом «расслабился».

— Хочешь сказать, ты сам этого не почувствовал?

— Какая разница?.. Я имею в виду, какая разница, поверили они или нет?

— Как это?.. — я таращил на него глаза.

— Может, оно и к лучшему, если не поверили. Ты об этом не подумал?

Я опустил голову и пожал плечами.

— Не знаю. Кто-нибудь другой может и поверил бы.

— Нет, Макс, пожалуйста, только не надо больше никому говорить.

— Вообще никому?

— Вообще.

— Но… тогда давай поговорим об этом между собой.

— Глупый! Мы ведь уже говорим. Прямо сейчас.

— Но ты же так странно ведешь себя! Весь вечер.

— Как «странно»?

— Брось! Думаешь, я слепой, не вижу ничего?

К этому моменту шли мы совсем уже медленно. И тут Мишка окончательно остановился и очень серьезно посмотрел на меня.

— А ты думаешь, мне самому не было страшно увидеть этих… существ? — сказал он это очень мягко.

Такое его искреннее признание меня, конечно, испугало — мурашки побежали по спине.

Я выдохнул:

— Предвестников табора. Знаешь, мы должны бороться с ними.

— Бороться? Не взирая на страх?

— Да.

— Тебе легко раздавать советы…

— Но я-то сам тоже собираюсь участвовать! Мы должны изгнать Предвестников табора. Это какое-то зло.

— Предвестники табора — какое странное название! — теперь Мишка глядел на меня уже и вовсе испуганно, — откуда ты взял его?

— Миш, мы должны б-бороться с ними, — повторил я, справляясь с ознобом, — и знаешь… прости меня.

— За что?

— За мои сомнения.

— Какие сомнения?

— Что Стив Слейт в поселке, — должна была бы быть радость в моем голосе — но только не в данной ситуации.

Предвестники табора украли эту радость.

— Теперь ты уверен, что он здесь? — Мишка спросил как-то настороженно.

— Да. Ты рассказывал о Предвестниках табора — и вот мы их увидели. Теперь необходимо, чтобы Стив Слейт помог нам изгнать их отсюда.

Нервно размахивая руками, Мишка двинулся вперед.

— Ой, Макс, ради Бога, не надо, — он даже схватился за голову.

— Что такое?.. Что случилось, Миш?

— Не надо так говорить.

— Как «так»? Разве Стив Слейт не поможет…

— Поможет, Макс, обязательно поможет, только… слушай, выполни одну мою просьбу, хорошо?

— Какую?

— Я обещаю, что мы изгоним Предвестников табора. С территории государства. Только пожалуйста, оставь на время эту тему, ладно? И о Стиве Слейте тоже ничего не говори.

— Ничего не говорить о Стиве? Почему?

— Я имею в виду мне.

— Но почему? — не отступал я.

Мы снова остановились (уже возле нашего участка). Мишка смотрел на меня и, вероятно, раздумывал, какое дать объяснение; я почувствовал, он что-то скрывает, но ума не мог приложить, что именно; и как из него это вытянуть тоже.

— Потому что и мне тогда не придется говорить о Стиве Слейте, понял? — Мишка развернулся и направился на участок.

— А что такого, если ты будешь говорить? Нет, не понял, — я поспешил за Мишкой, нагнал его, — Миш, что здесь такого?

— Ничего. Просто не говори о Стиве Слейте — мне. До тех пор, пока я сам о нем не заговорю… ну хорошо: пока я не выступлю на собрании. Ладно? А впрочем, если ты заговоришь, я откажусь поддерживать эту тему.

— Почему?

— Потому что… потому что сначала нужно сделать кодекс, — нашелся вдруг Мишка, — фундамент государства построить, так сказать, — на собрании выступить — а потом уже все остальные государственные шаги. Я в этом и Сержа вчера убеждал все. Не обижайся, Макс.

— Я не обижаюсь, просто мне кажется, ты чего-то не договариваешь.

— Ты ошибаешься, — твердо ответил Мишка.

Весь оставшийся вечер Мишка провозился с кодексом. Он так много и яростно строчил и скрипел ручкой по бумаге, что казалось, будто от скорости, с которой он исписывал очередную страницу, увеличивалась и толщина тетради. Та, что он исписал еще вчера, перед собранием в Олькином домике, лежала теперь рядом, и Мишка то и дело заглядывал в нее, всегда очень резко отворачивая голову и приближаясь подбородком к поверхности стола, едва ли еще не чиркая им; он словно боялся позабыть какую-нибудь деталь или важное постановление.

Но отчего он так боится? — спрашивал я себя.

От того, что нервничает, — нервы сдают.

Лежа на кровати в полумраке, я, то и дело приподымая голову и поворачиваясь на бок, посматривал на желтый дверной проем, через который можно было видеть сгорбленную Мишкину фигуру, — он сидел за обеденным столом.

В доме никого не было. Ни матери, ни деда, ни дяди Вадика, — явление, что и говорить, редкое, но в этот вечер и впрямь все куда-то подевались.

Словно так устали от нервных потрясений, которые мы им причиняем, что решили побыть где-то подальше от нас.

Никого.

Только мы с Мишкой. Одни.

Молчим.

Он все пишет что-то…

Предвестники табора не выходили у меня из головы, и каждый раз, когда я оборачивался, чтобы посмотреть на Мишку, когда видел, что пишет он не просто с усердием — с остервенением, — мне казалось, что он не поглощен работой, нет, но, скорее, старается зарыться в нее, сбежать… от тех же самых мыслей, что и меня мучили.

Сбежать от Предвестников табора.

Но увязаешь в шалфейной траве, — увязаешь, как в сугробах.