Мишка снова исчез.

— Ты долго еще? — спросила Олька.

— Нет… не знаю.

Как только Мишка позвал нас, мы мигом побросали карты (даже Димка по этому поводу не выказал возмущения: он проиграл два последних кона, а в текущем набрал столько карт, что еще чуть — и пришлось бы удерживать их зубами), вошли в дом и расселись кто куда.

— Итак, я говорил вам, что собираюсь сделать десятиминутное объявление, но я столько здесь уже написал… — всю последующую дискуссию Мишка в основном простоял, облокотившись на стол, почти не меняя позы; и чаще всего говорил серьезно, спокойно и даже торжественно. Мишка кивнул на тонкую зеленую тетрадь, которую сжимал в руке, в клетку; похоже, он и правда успел исписать ее почти всю, — …в общем, думаю, это будет несколько дольше. Так что лучше устроить обсуждение. По всем вопросам.

— То есть…

— То есть, Серж, вы вполне можете прерывать меня. Но только не навалом. Тема важная как никогда. Я говорил уже вчера — это слышали Макс и Оля — что эта идея: создать в нашем поселке суверенное государство очень и очень любопытна. И что она не оставляет меня — так было вчера. Сегодня, однако, я смело могу утверждать, что она требует скорейшего воплощения. Вы, разумеется, свяжете это с теми неприятными событиями, которые произошли сегодня утром, и будете отчасти правы. Видно, и впрямь нужно было мне сильное побуждение — чтобы я начал действовать. Да, я покривлю душой, если скажу, что разрушение «верхотуры» Юрием Лукаевым не имеет никакого отношения к тому, что я принялся писать теорию государства, — Мишка так и сказал «Юрием Лукаевым» — это я отчетливо помню, — к тому, что я хочу воплотить ее в жизнь. Но гораздо важнее то, что предвосхищало эту теорию, а именно, процесс рисования экю. Во-первых, потому что это символ объединения, и мы будем стремиться к тому, чтобы государственный режим, зародившись в нашем поселке, распространился позже по всему миру…

(Мишка сказал именно «по всему миру» несмотря на то, что экю — валюта, которую предположительно должны были ввести в пределах Европы. Несостыковка — я, однако, передумал прерывать его и акцентировать на этом внимание — экая важность: Европа или весь мир.

— …Во-вторых, еще более важно то, как я рисовал эти экю…

Я вздрогнул, потому что Мишка сделал ударение на слово «как».

Я думаю, ты хотел сказать не «окно», но… «балкон»?

Пурпурный циферблат с золочеными стрелками…

Мой сон…

Мишка угадал его.

— …рисовал, используя весь — какой у меня только есть — талант живописца. И на этом — прошу вас не удивляться — будет строиться весь наш будущий государственный режим… Так… — он перелистнул тетрадь на самую первую страницу, — зачем вообще нужно это государство? Не в плане объединения уже, нет — с точки зрения людей, которые будут в нем жить, — вот что я теперь имею в виду…

— Зачем нужно государство? — переспросил вдруг Серж.

— Нет-нет, наше государство, именно наше — зачем оно?.. Но, кстати, хорошо, что ты вспомнил о более обширных государствах; вот, к примеру, то, в котором мы родились и обитаем по сей день: если есть оно, то зачем нужно еще и наше? Зачем нужно будет наше государство? И я призываю вас посмотреть на людей. Просто посмотреть — все. Более обширные государства устранили хаос, навели кое-какой порядок, сделали людей организованней, лучше, но… все-таки не до такой степени, чтобы те стали совсем положительными.

— Вот этим ты и предлагаешь заняться: сделать людей «совсем положительными»? — снова вступил Серж, намеренно, конечно же, копируя Мишкину терминологию; мне, однако, показалось, что он весьма заинтересован — не до такой степени, если бы это была его собственная идея, но все же шутливости в нем не было ни капли.

— Угадал, — Мишка прищелкнул пальцами.

— Это и есть ответ на вопрос «зачем»?

— Нет.

— Нет?.. Подожди, как это нет? Я не понимаю…

— На самом-то деле… — Мишка опустил глаза; вид у него был интригующий.

Я понял: он намеренно нас запутывал. Втихую упивался своим инициативным положением лидера? Нет, главным для него было стимулировать наши интересы. Как мы сумеем плодотворно выполнять обязанности, которые на нас лягут, если будем заинтересованы меньше его?

— Итак, если мы скажем, что государство нам нужно для того, чтобы установить здесь контроль — нет, это не главная соль; мы установим контроль, да, но качественно отличающийся от того, который установили другие, более обширные государства…

И тут Мишка, выдержав короткую паузу, попал, что называется, точно в цель, в десятку, — но это была моя десятка, именно моя, — меня же так до сих пор и не оставляли мысли о сегодняшнем инциденте с матерью. (Даже любование на экю не помогло).

— Наше государство будет стремиться установить взаимопонимание между людьми, — он снова остановился, а потом повторил еще раз, едва ли не по слогам:

— Взаимопонимание. Да.

То, что я тотчас же «клюнул» и говорить нечего: я встрепенулся, посмотрел на него горящими глазами — он тоже, наши взгляды встретились, — я покраснел, привстал, потом опять сел. Мне хотелось тараторить; я не знал только, с чего начать: мыслей возникло огромное количество и сразу же, скопом, и все они в первый момент сохраняли равноправие, — так всегда со мной бывало — в минуты крайнего возбуждения.

Мишка однако помог мне.

— Макс, что такое?

— Я-я…

— Пришла в голову какая-то мысль?

— Да.

— Ты не мог бы озвучить ее?

Теперь уже я мог ее озвучить, но вовремя остановился: речь все-таки шла о моей матери.

— Я-я… ну… может быть, мы лучше выйдем, и я все скажу тебе… наедине?

Пашка отреагировал быстрее моего брата.

— Наедине? Хо!..

А Серж тут же прибавил:

— Вот это номер! Больше двух, вслух говорят, дружище!

Но Мишка жестом остановил их.

— Нет-нет, не надо на него давить… — послушай, Макс, сейчас не самое подходящее время, чтобы куда-то выходить. Лучше так поступим: я задам тебе пару вопросов, по самой сути. Чтобы и все остальные тоже самую суть поняли. А то, что не хочешь выносить на общее, останется при тебе, обещаю. Идет?

Я кивнул.

— Хорошо.

— Ты ведь подумал о каком-то человеке, правильно?

— Да.

— Который тебя угнетает и с которым ты как раз таки и хотел бы установить взаимопонимание?

— Вот видите! Это и есть самая суть. Все остальное неважно пока, — он обвел взглядом окружающих, — а что скажете насчет себя? Есть ли такие люди в вашей жизни? Не может не быть.

— Ну еще бы! — мигом откликнулся Серж, — только спроси… меня бесит моя бабка. Она меня достала. Про-о-осто достала! — повторил Серж; его голос сделался пронзительным; хрипотца усилилась; глаза превратились в обиженные ромбики.

— Мне не нравится Геннадий, — важно заявил Пашка…

— Сварщик? — уточнил Мишка.

— Да-да.

— Почему?

— Не знаю… я думаю, почему.

(Поскольку все тоже вслед за Сержем принялись называть своих «недругов», его это, можно сказать, сбило — про свою бабку он некоторое время больше не вспоминал).

Помню, Олька высказалась очень сдержанно. Она не могла так сразу назвать какого-то конкретного человека. В каждом есть, конечно, мелкие недочеты (так она это назвала — словно речь шла о контрольной работе в школе), но недочеты ведь всегда бывают, этого не изменить, «а если бы и появилась такая возможность — изменить, — я бы не стала».

— Почему? — осведомился Мишка.

— Потому что от этого еще больше человека любишь — так мне кажется.

— Замечательно, просто замечательно. И очень умно. Молодец, — Мишку по всей видимости впечатлило ее высказывание, — человеколюбие — вот к чему мы тоже обязаны стремиться в нашем государстве.

Я назвал Перфильева. Мишка, между тем, заметил резонно, что нам следует объяснять, за что именно не по душе тот или иной человек, и если так выйдет, что это лишь ширма, «а на самом деле виновник всему участник нашего собрания», — тогда объяснение будет признано недействительным.