Я ответил, что поломал — это не то слово, — с землею сравнял.

Конечно, мать была не такой жестокой, чтобы ответить на это: «Ну так вам и надо — не будете всякие идиотства строить», — кроме того, она слишком плохо относилась к Лукаеву, чтобы хвалить его поступки, даже если их результат являл собою то, чего она хотела более всего на свете.

— Ну и нечего расстраиваться — новую построите, если так уж надо будет, — выдавила она сухо.

Это ее «новую построите» сильно меня задело; как-то раз (где-то год назад) она по ошибке растопила печку моим детективным рассказом. Узнав об этом, я почувствовал себя так, будто у меня из груди вырвали здоровенный кусок плоти, с мясом, кровью и всем прочим; разумеется, я закатил истерику. И что я на это услышал от нее? «Нечего расстраиваться — новый напишешь, если так уж приспичит».

На сей раз я, однако, смолчал, проглотив ругательство, которое едва не сорвалось у меня с языка: она хотя бы не стала интересоваться, почему Лукаев сломал «верхотуру», — и на том спасибо; теперь надо было уносить ноги.

Возле окна послышались неясные движения — будто кто-то ступил на гравийную гряду, кое-где примыкавшую к фундаменту, а потом запутался в хмеле; а еще (но в этом я уже не был уверен), — короткий тычок в стекло, однако никакого предмета или руки я не различил.

— Мишка! — инстинктивно воскликнул я, подбежал, но по неосторожности задел изрешеченную банку «Nescafe» на подоконнике; она тотчас свалилась вниз, и на пару секунд ржавый, обиженный звон отвлек мое внимание.

Когда я высунулся в форточку, никого уже не увидел, хотя мне показалось, что сочная стена хмеля, пронзенная кое-где сухими и ломкими прошлогодними ветками («как седые волосы» — пришло мне в голову), — взъерошена немного сильнее обычного. Между тем, тропинка, огибавшая дом и колодец, была пуста. Теперь слышалось только жужжание насоса в колодце.

Нехитро было бы спрятаться в таком сложном растении… если бы Мишка уменьшился до размера насекомого, конечно.

Мишка — уменьшился в размерах? То есть как это?

Я сморгнул пару раз.

— Миш! — позвал я снова.

Никакого ответа не последовало.

— Я тебе сказала, не ищи его! Не занимайся ерундой, — настойчиво повторила мать.

— Отстань от меня.

— Что?

— Я сказал: от-вя-жись! — повторил я по слогам, с досадой и даже презрением.

Взял книжку и вышел на крыльцо.

По проезду на скорости 140 км/ч пронесся черный «Ауди», на долю секунды прочертя в воздухе задними фарами пару солнечных каракуль.

Лукаев уехал. И жену свою, конечно, прихватил. (Рассказывали, что как-то раз он заявил: «Я люблю быструю езду — это правда. Страх? Какой? Откуда? — так, словно он никогда и не опасался умереть. — А вот моей жене и правда лишний вред здоровью, стресс, так что какое там сбавить — я скорее уж буду раза в полтора больше выжимать… хэ»).

Надо сказать, когда мать задевала меня за живое, я начинал проклинать ее про себя до такой степени, что сосредоточиться на чем-то другом был уже просто не в состоянии. Она ведь старалась ограничить мою свободу, а я этого терпеть нет мог. Но в результате, конечно, зря тратил энергию, а заодно сам еще себя загонял — в дополнительные рамки, — в мыслях.

За следующий час я не прочитал ни строчки (ну или, может быть, одну-две) — все сидел под деревом, смотрел на книгу, и то и дело во мне вскипала ярость, и в ушах звенело от материных слов: «Ну и нечего расстраиваться… новую построите, если так уж надо будет… ну и нечего расстраиваться… новый напишешь, если так уж приспичит… нечего расстраиваться… нечего… расстраиваться».

«Когда же это кончится?.. Все — надо писать новый детективный рассказ, — решил я, в конце концов, — …но у меня ведь нет сюжета. Вот черт!»

Да, что правда, то правда, — сюжета не было, но, так или иначе, это были полезные мысли: позже, когда сюжет «подослали» обстоятельства, я уже пребывал во всеоружии. И обстоятельства будут такой силы, что я даже примусь не за рассказ, но за роман.

Я сходил в дом, принес Мишкины экю и, положив купюры в развернутую книгу, до самого обеда занимался тем, что любовался на них… …………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………

Мишка объявился после обеда, когда я, и правда уже забеспокоившись, отправился к Ольке, — хотел заручиться ее поддержкой в поисках. И вдруг обнаружил, что она играет в карты возле своего домика — не с Мишкой, но с Сержем, Пашкой и Димкой. Ничего особенного — они часто так сидели, но все же от меня не ускользнуло, что они будто бы еще что-то пережидают, или даже вернее будет сказать: «стараются убить время».

Прежде чем, постучавшись в калитку, объявить о своем присутствии, я расслышал обрывки разговора — они обсуждали ограбления. (При этом Димка в разговоре не участвовал: восторженное выражение на его лице достигало попросту безмерной степени, если он садился за карты, и никакая, даже самая любопытная и животрепещущая тема, не способна была уже отвлечь его; играли они в «дурака», и он был только и занят тем, чтобы не остаться).

— Мне моя бабка знаешь, чего рассказала? — говорил Серж, — она ж у меня все знает — ха!.. И с нее бывает толк, оказывается. Так вот, ты в курсе, да, что Перфильев приходил на наш проезд и в сером доме смотрел?

— Ну слышала, конечно, и что? Он грабителей там искал? — спросила Олька.

— Не грабителей, а наводчиков. Слышала о наводчиках?

— Ну слышала.

— А знаешь, кто, оказывается, выяснил, что у этих грабителей есть еще и наводчики?

— Нет. И кто же? Перфильев?

— Его жена.

— Жена?

— Точно, жена, — сквозь решетку деревянной калитки я видел, как Серж с хитрющим видом выставил вперед указательный палец.

— А она-то как об этом узнала?

— Очень просто, — и Серж вкратце рассказал Ольке, как жена Лукаева увидела возле дома на третьем проезде («на этом же проезде, как ты помнишь, молоканка живет»), — какого-то паренька, он все ошивался, высматривал, а ей сказал, что друга своего ждет.

— И ты говоришь, жена сторожа пошла спросить у молоканки, кто живет в том доме? — сказала Олька, когда Серж закончил.

— Точно. Оказалось, какой-то сумасшедший старик. Никакого детского населения. Так что вот откуда ниточка о наводчиках.

— От жены сторожа!

— Да. И от молоканки.

— Это твоей бабушке сам Перфильев рассказал?

— Нет. Перфильев рассказал Лукаеву, а он уже — моей бабке. Терпеть не могу, когда она начинает всякую ерунду пороть, но на сей раз она правду говорила — это я понял. Кстати, Лукаев уже уехал. Ты знаешь?

— Ну конечно знаю!

— Сломал «верхотуру» и уехал, — раздумчиво проговорил Серж и причмокнул губами.

— Так почему он все же это сделал? — осведомился Пашка.

— Ты о «верхотуре»?.. Чтобы отомстить за то, что Макс кинул по дому. Лукаев действительно чокнутый! — Серж повернулся к Ольке, — а ты была права, что он не отступит.

— Когда я такое говорила?

— Вчера.

— Вчера я сказала Максу и Мишке: «теперь будете расхлебывать самостоятельно».

— Ну.

— Вот именно: это, а не то, что ты сказал.

Тут я постучал.

— О, вот-те раз, кто к нам пожаловал! — фыркнул Пашка.

— Ты в карты будешь? — осведомился Серж.

— Я Мишку ищу, вы не видели его? Он уже как полдня пропал — нигде нет.

— Пропал? Ха-ха, ну ты скажешь тоже! Он в доме, — Серж кивнул на занавеску в дверном проеме.

— А почему вы тогда здесь?

— Потому что он просил его не отвлекать — он занят разработкой государства, — сказала Олька.

— Скоро он позовет нас и сделает важное сообщение, — присовокупил Серж.

— Садись, подключайся! — Димка.

— Сначала доиграем кон! — его брат.

— Оль, кто там пришел? Макс? — послышался знакомый голос. Я облегченно вздохнул: это был голос успокоившегося, но очень сильно занятого человека, — так бы я охарактеризовал.

— Да, точно, он.

Занавеска отдернулась, показалась Мишкина шевелюра. Он посмотрел на меня и молча кивнул — так кивают человеку, который нанес обиду, но потом извинился; инцидент исчерпан, но все же не до конца: взаимоотношения вернулись не на прежний уровень, а на ступеньку ниже. Меня это, тем не менее, удовлетворило.