Когда озаренный вспышками молний Повелитель богов предстал перед возлюбленной, громами сотрясая стены царского дворца, Семела, как и всякая смертная женщина, вспыхнула и в одночасье сгорела, но, падая, успела родить дитя. Взял Зевс недоношенного ребенка, зашил себе в бедро и сам доносил его до положенного срока.
Силен не учил Диониса воинскому искусству: стрельбе из лука и метанию копья, не учил его оттачивать силу удара и побеждать в кулачных боях. Рос Дионис изнеженным, женоподобным среди нимф, веселых и смешливых, пляшущих с сатирами под мелодичные звуки Силеновой свирели. Пестун и своего воспитанника приохотил вкушать перебродившие виноградные гроздья, и, отжимая сок из этих ягод, заготавливать впрок веселящий напиток, названный в честь юного бога – Дионисовым зельем. Божество плодородия, коненогий Силен, обучил его разводить и выращивать виноградную лозу.
И понял Дионис, чем он может завоевать – нет, не Олимп, там боги пьют нектар, а род земной – человеческий!
И пошел он покорять Ойкумену. С толпою менад 20 и сатиров, украсивших свои головы венками из плюща, странствовал Дионис по свету и повсюду устраивал празднества – Великие Дионисии. И в каких бы краях не появлялся бог веселия, повсюду он возил с собой и мудрого учителя, вечно хмельного и никогда не трезвеющего Силена – чтил он его очень. С величайшим почтением ухаживали за ним и приставленные к нему козлоногие сатиры, поправляли его венок, съезжающий по лысой голове на глаза, привязывали его, сползающего с седла, к ослу, чтобы он не потерялся в дороге. Но Селен все равно терялся, и спал где-нибудь, забытый в траве, в зарослях камыша, в кустарниках, и даже на развеселых празднествах он все равно спал, когда лихо отплясывали нимфы и сатиры.
И расступались танцующие, когда среди них появлялся Великий бог веселья. И тут же окружали его менады, мерно взмахивали они тирсами 21 , увитыми плющом, в такт звонких ударов тимпанов 22 и бубнов, а козлоногие сатиры пели свою «козлиную песнь» – гимн-диферамб, прославляющий великого бога Диониса. Под зажигательное, будоражащее звучание флейт и свирелей в бурном экстазе вертелся и сам бог-оборотень, бесконечно меняя свой лик: то плющом он вился, то виноградной лозой, то бешеным быком носился, то блеющим козлом, то пантерой взвивался в прыжке, то взрыкивал косматым львом. Затем прекрасным юношей с иссиня-черными кудрями до плеч, в пурпурном плаще садился Дионис-Лиэй 23 на увитый хмелем свой трон и молча, взирал на буйство продолжавшейся оргии.
Щедро лилось вино из пифосов 24 и мехов, мужчины и женщины, юноши и девы, созванные глашатаями Диониса из селений и полисов, черпали его прямо из кратеров 25 своими медными киликами 26 … С улыбкой наблюдал Лиэй-Освободитель, как его волшебное зелье дает человеку свободу от всяческих уз и оков, он видел, как в неистовстве хмеля пробуждается все темное и запретное, видел, как прежде зажатые в тисках приличий, вырываются на волю тяжелые страсти, так же дико и необузданно, как у зверей на лоне матери-природы. Дионисийцы, охваченные священным безумием, все крушили на своем пути – стены, заборы, ограждения, утверждая безудержную свободу всех своих действий и желаний!
Дионисии иногда превращались в фаллические шествия, ведь символом Диониса как плодородных сил земли был фаллос. И славили его полуобнаженные менады, прикрытые шкурой пятнистого оленя, пели хвалебные гимны огромному бутафорскому Фаллосу, а козлоногие сатиры, открыто демонстрируя силу своего плодородного орудия, ловили с визгом разбегающихся вакханок и нимф, жен и дев из местных полисов 27 и селений.
Эти Дионисии пришлись по душе необузданным в своих нравах диким кентаврам. Уподобляясь наглым похотливым сатирам, они тоже гоняли дев и жен, их хохот-ржание в ночной тишине смешивался с игривым смехом менад и возмущенно-протестующими криками сельских жен. Приобщенные к божественной стихии Диониса, ощущали они свою великую мощь, и с пущей силой вздымалась их гордыня, гневливо возгоралась их непокорность, и рвались они в битву с богами!
Повсюду, где появлялся Дионис – в разных странах, городах и селах, он обучал людей виноградарству и виноделию. И горе тем, кто не хотел почитать культ великого бога веселия, жестоко карал их Дионис.
В Беотии три дочери царя Миния не пошли в леса на празднества в честь бога вина. С утра и до позднего вечера трудолюбивые царевны сидели за прялками, и Дионис уважал их труд. Но когда и наступившие сумерки не оторвали их от работы, разгневался веселья бог, и в тот же миг веретена и прялки оплелись виноградной лозой, и тяжелые гроздья винограда повисли на них, а по всему дворцу с грозным рыком стали носиться хищные звери. Заметались от страха царские дочери, забились в темные углы, а тела их, покрываясь шерстью, стали уменьшаться, вместо рук выросли крылья – в летучих мышей превратил их Дионис. Так до сих пор и прячутся они от дневного света – в пещерах темных да в сырых подземельях.
А когда фиванский царь хотел запретить вакхические неистовства, он был растерзан менадами под предводительством собственной матери Агавы, которая в состоянии экстаза приняла сына за животное.
Но и те, кто стал служить Дионису и почитать его, как бога, не обрели много радости. В Аттике Дионис подарил Икарию, пасшему волов, виноградную лозу, развел тот пастух виноградник и щедро угощал вином других волопасов. Пили те пастухи, не зная меры, передрались между собой, а когда кончилось вино, стали злобны и нездоровы: и кости ломило у них, и руки тряслись, и тяжелые, как тыквы, головы лопались от боли. Решили пастухи, что Икарий отравил их и убили его.
Светоносный Аполлон, подражая богу веселья, тоже надевал на голову венок из листьев священного лавра, когда брал в руки золотую кифару и извлекал из нее волшебно-чарующие звуки, но Покровитель наук и искусств пробуждал в душах свет возвышающих чувств, в то время как Дионис выпускал из мрака душ слепоту безумящих страстей.
Сказание о великом герое Геракле
Тоненький желтый серп новорожденного месяца, лежа в своей светящейся колыбельке, заглянул в мутное окошко из прозрачного паросского мрамора. Слабо осветилась в ночной мгле опочивальня царских малышей. В широкой двойной колыбели, подвешенной на толстый потолочный крюк, разметавшись и сопя, спали два полугодовалых младенца. Спала и дородная крепкотелая их нянька, примостившись рядом на кушетке. Ничто не нарушало ночного покоя, казалось, сама ночь провалилась в глубокую сладкую дрему. Но вот тихо-тихо скрипнула дверь, и в щель с шуршанием вползли две змеи. Рядом с колыбелью малышей на расстоянии в три локтя возвышался бронзовый светильник, вот по нему и поползли те змеи вверх одна за другой. Обвив кончиком хвоста ствол масляной лампы, змея раскачала свое длинное тело и, преодолев короткое расстояние до люльки по воздуху, упала прямо на тело маленького Ификла, тот вздрогнув от удара, мгновенно проснулся и от испуга громко расплакался. Тут на него с шипением увесисто шлепнулась еще одна холодная извивающаяся тварь. Взвился к потолку истошный детский визг. Но змеи, не тронув Ификла, отползли от него. Разбуженный криком, проснулся и второй малыш. Увидев около себя прямо на лунной дорожке шевелящийся клубок, он с любопытством потянулся к нему ручками…
Нянька, всполошившись, торопливо соскочила со своей кушетки, впотьмах на что-то напоролась и сама зажмурилась от произведенного ею шума: грохнувшись об пол, со звоном покатился медный таз, а она, чертыхаясь, стала зажигать огонь. Когда, наконец, кормилице удалось запалить фитилек масляного светильника, она повернулась к люльке и торопливо схватила орущего ребенка. На шум уже бежали из своих покоев царь Микен Амфитрион и мать близнецов царица Алкмена. Когда факел в руке Амфитриона осветил комнату с колыбелью, кормилица, прижав к груди, успокаивала задохнувшегося и посиневшего от крика Ификла. Обеспокоенные состоянием напуганного ребенка, родители не сразу обратили внимание на своего второго сынишку и обернулись к нему только тогда, когда услышали его звонкий заливистый смех. Нет, не толстенные канаты, как показалось им на первый взгляд, держал полугодовалый Геракл в каждой своей по-детски пухлявой ручонке, это были полузадушенные змеи, их тела, поблескивающие золотисто-коричневой чешуей, еще вяло извивались, – дитя играло ими, взмахивая сжатыми кулачками и со стуком, ударяя их черные головы друг о друга. Подкосились ноги у молоденькой царицы и упала она на земляной пол. Догадывалась Алкмена, что тот, который посещал ее ночами под видом Амфитриона, когда царь уезжал по делам, это вовсе не ее муж, а сам бог богов – Эгидодержавный Зевс. И родившиеся близнецы – как они отличались с младенчества! – они были от разных отцов: один из них был царский сын, другой – дитя Кронида. А змей наслала, конечно же, богиня Гера, вечно шпионящая за своим божественным супругом и преследующая всех его земных возлюбленных и рожденных от него детей.