Вскоре в той же стороне небосвода вспыхивает еще несколько подобных звездочек. До конца дня на космодроме царит необычайное оживление: через каждые полчаса приземляется ракета с очередной партией провожающих. Бурлящее море людских голов в прозрачных шлемах заполнило до краев площадь перед зданием космопорта”.

Реальность гравитонного астролета как-то сразу успокоила меня. Вплотную я с ним стал знакомиться на другой же день после нашего прибытия на Главный лунный космодром. Грандиозная стартовая эстакада потрясла мое воображение: ее длина равнялась двенадцати километрам, а выходная арка оканчивалась на высоте восьми километров, опираясь на самый высокий пик Апеннин. Трехсотметровое тело “Урании”, напоминающее ископаемого рыбоящера по сравнению с громадами фотонных ракет, на которых я летал прежде, кажется малюткой. Но я уже знал, что эта “малютка” была тяжелее старинных атомных дредноутов. Восемьдесят две тысячи тонн - вот сколько весит ее изящная конструкция! При сравнительно небольших размерах ракеты этот вес показался мне неправдоподобно громадным.

Самойлов разрешил мое недоумение:

- Столь колоссальный вес придал астролету нейтронит. Ты ведь о кем слышал!? Это металл, занимающий в таблице Менделеева особое место. Атомы нейтронита содержат только нейтроны и другие электрически нейтральные частицы. Нейтронит во всех отношениях является чудо-элементом. Он страшно тяжел: один кубический сантиметр нейтронита весит четыре тонны! Это самое твердое, самое плотное, самое инертное вещество во Вселенной. Для него не страшны звездные температуры, так как он плавится лишь при двенадцати миллионах градусов. В нейтронитном скафандре можно жить на Солнце.

- Это же замечательно! Надеюсь, для нас изготовлены нейтронитные скафандры?

- K сожалению, нет, - ответил академик. - За десять последних лет вся атомная промышленность Восточного полушария при полном напряжений мощностей смогла синтезировать лишь семнадцать тысяч кубиков нейтронита, так как его производство чрезвычайно сложно и энергоемко. Этого количества едва хватило на постройку “Урании”. Будем надеяться, что к моменту нашего возвращения нейтронит будет добываться так же легко, как и титан.

- Семнадцать тысяч кубических сантиметров нейтронита - это примерно два ведра. Если, конечно, можно было бы налить его в ведра. Хватило ли этого количества на обшивку корпуса ракеты? - усомнился я.

- Вполне достаточно. И даже осталось для покрытия внутренних поверхностей гравитонного реактора, квантового преобразователя и канала дюзы. Ведь толщина нейтронитной обшивки “Урании” невероятно мала: всего одна сотая доля миллиметра.

Я бегло прикинул в уме: если кубик нейтронита весит четыре тонны, то “два ведра” - шестьдесят четыре тысячи тонн. Вес двух крупных океанских судов, вместившийся в тончайшей пленке, которая покрывает части ракеты!

- По расчетам Академии тяготения, - сказал Самойлов, - запаса гравитонов хватит на десятикратный разгон корабля до скорости света и на обратное торможение до обычной скорости, равной пятидесяти километрам в секунду. Фотонная ракета должна быть длиной от Москвы до Нью-Йорка, чтобы заменить нашу “Уранию”.

- Так мы можем на ней лететь хоть до края Вселенной! - воскликнул я.

- И даже дальше, - пошутил академик.

…Месяц, отведенный для ознакомления с “Уранией”, пролетел незаметно. Академик весь этот месяц провел в бесконечных научных совещаниях, обсуждая с провожающими нас учеными, астрономами, конструкторами и инженерами детали полета к центру Галактики, режимы ускорений и замедлений, способы ориентировки и нахождения обратной дороги к Солнцу. Его постоянно окружали математики и программисты, на ходу переводившие решения ученых в строгие цифры программ-команд для электронных машин и роботов. Я изучал внутреннее устройство астролета, приборы управления и функции роботов. В этом чудесном корабле все было так необычно и интересно, что я уже ни о чем не жалел. Особенно полюбился мне небольшой уютный салон, служивший одновременно и столовой и спальней. Одна из стен салона напоминала пчелиные соты: в глубоких узких ячейках, прикрытых пластмассовыми прозрачными створками, находилась особая питательная среда для микроскопических водорослей. Водоросли представляли собой искусственно выведенный вид хлореллы [8]. При микроскопических размерах каждой особи хлорелла имела максимальную площадь соприкосновения с окружающей средой, а значит, поглощала углекислоту и выделяла в больших количествах свободный кислород. Кроме того, эти водоросли, на худой конец, астронавты могли употреблять в пищу.

Противоположная стена, тоже ячеистая, служила информарием: там в сотнях выдвижных ящиков хранились микрофильмы, в которых были собраны важнейшие достижения современной человеческой культуры, науки и техники. Достаточно было вложить микрофильмы в проективный автомат, как на экране появлялись цветные картины великих мастеров живописи, художественные фильмы, концерты выдающихся артистов или текст научной книги, сопровождаемый голосом комментатора.

Снизу из стены выдвигались две складные койки. Посредине салона стоял круглый стол с креслами. Дверь справа вела из салона в лабораторию, до отказа заполненную приборами, установками, инструментами. В стены салона были ввинчены портреты великих ученых, открытия которых позволили человечеству завоевать Космос. Среди них были Лобачевский, Лоренц. Циолковский, Эйнштейн.

Дверь слева вела в анабиозную комнату. Там были смонтированы две анабиозные ванны. В старых конструкциях анабиозных ванн применялся обычный переохлажденный физиологический раствор с довольно грубой дозировкой излучений, что не позволяло находиться в них более пяти лег кряду без обновления среды. В новых ваннах применялся особый анабиозный раствор на основе дейтерия. Живительные свойства дейтерия были известны еще в 50-х годах XX века, но лишь совсем недавно научились точно дозировать его микрорастворы. Дейтерий как бы “консервировал” организм человека на той стадии, которой его застал. “Проспав” в дейтериевой ванне 50-100 лет, мы постареем не более, чем на 2-3 года. Особые излучения, пронизывая ванны, вызывали резонанс колебаний атомов дейтерия и микроструктур тела, обеспечивая сохранение всех функций организма. Реле времени на основе радиевых часов по мере надобности включало автомат “пробуждения” астронавта, лежащего в анабиозе.

При прежних кратковременных полетах мне не приходилось сталкиваться с устройством такого рода, и я спросил академика:

- Верно ли сработает реле времени? Выведет ли оно нас из состояния “вечного сна”?

- Думаю, что да, - коротко ответил Самойлов.

Я недоверчиво покачал толовой. Инженер электрофизиолог, сопровождавший нас, рассмеялся.

- Все выверено, - успокоил он меня. - Можете хоть сейчас испытать это на себе.

Мы продолжали осмотр. Ближе к носовой полусфере ракеты располагалось важнейшее помещение корабля - небольшая централь управления, точнее говоря, штурманская рубка с огромным, как концертный рояль, пультом управления и широким экраном астротелевизора. Вместо обычных иллюминаторов служили радарные и инфракрасные локаторы. “Здесь мое будущее рабочее место”, - подумал я, с удовлетворением разглядывая приборы. Центральную часть пульта занимал искатель траектории, электронный прибор, соединенный с вычислительной машиной. Он имел небольшой экран, на котором электронный луч во время полета ракеты непрерывно рисует траектории пути - вычисленную и действительную. Траектории автоматически проецируются на подвижную звездную карту. Пока они совпадают - прибор поет ровную мелодию, но как только расходятся - искатель тотчас издает тревожный сигнал и автоматически включает электронную машину. Последняя вычисляет поправку и дает команду роботу, управляющему двигателем.

Всю правую сторону рубки занимал УЭМК - универсальный электронный мозг для космических кораблей. Его панель сверкала множеством разноцветных индикаторных лампочек.