На горизонте встали строгие корпуса радиационного металлургического завода. Радиационная металлургия - новая, развивающаяся отрасль промышленности XXIII века. Работая в тончайших режимах, радиоактивные аппараты, управляемые кибернетическими машинами, изменяют структуру атомных ядер обычных химических элементов. В результате целой гаммы искусственных превращений возникают редкие и рассеяннее элементы - германий, галлий, скандий, иттрий - и многие другое, получение которых обычными методами металлургии чрезвычайно сложно и дорогостояще.

Промышленные районы сменялись сельскохозяйственными. До самого горизонта тянулись прекрасно возделанные поля. Агрономическая наука в содружестве с высшими достижениями техники XXIII века творила чудеса: особые излучения, искусственный подогрев и освещение, подземное орошение корней растений позволяли снимать по два-три урожая в год, выращивать в северных широтах рис, хлопок, цитрусовые и даже отдельные тропические культуры.

Через шесть часов я подъехал к столице Восточного полушария, сохранившей старое название - Москва, название, с которым связано так много воспоминаний у всех народов земного шара.

Слово “Москва” всегда пробуждает в моей душе щемящее чувство: мне хочется перенестись в прошлое, в героический XX век, когда решался вопрос - быть или не быть светлому будущему, то есть прекрасному миру, в котором живут и мои братья во всех уголках Земли. Люди XX века принесли неисчислимые жертвы, но рассеяли страшную черную тучу фашизма, нависшую над миром в те времена.

И сколько бы раз я ни подъезжал к столице Восточного полушария, меня всегда охватывали чувства сына, встречающего ласковый взгляд любящей матери, ее светлую улыбку и нежное прикосновение заботливых рук. Могучий пульс огромного города ощущался уже за десятки километров от его центра. Тихий гул этого биения жизни волнами вливался в мое сердце, переполненное радостным ощущением полноты бытия. Вероятно, слово “Москва” для угнетенных народов XX века звучало как песня о золотом веке человечества, озаряющая мрачную ночь империализма и колониализма.

Центр города угадывался легко: там возвышалось гигантское здание Всемирного научно-технического совета. Верхняя часть здания на громадной высоте заканчивалась величественными статуями Маркса, Энгельса, Ленина и Труженика Освобожденного Мира. Ночью статуи освещались изнутри и были видны за сотни километров, Сколько раз, возвращаясь из межзвездных экспедиций, я еще издали приветствовал великих провозвестников нового мира. Трасса орбитальной ракеты, возвращающей меня с восемнадцатого спутника на космодром, всегда проходила севернее Москвы на высоте ста километров. И первое, что возникало на фоне догруженной в ночь Земли, была источающая потоки света фигура Ленина, вдохновенно устремленная в будущее. И каждый раз мое сердце наполнялось бесконечной гордостью: Ленин, деяния которого принадлежат всем будущим поколениям, - мой земляк!

…Движущиеся многоярусные тротуары бесшумно и быстро несли меня в научный сектор города. Был светлый весенний полдень; небо, закрытое густыми облаками, излучало теплый рассеянный свет; солнце, прятавшееся где-то в складках облачных гор, изредка посылало на землю робкий луч, ясный и радостный, как улыбка ребенка. Над головой убаюкивающе шуршали электрические установки, посылая вниз свежий ионный ветер. Удобно расположившись в легком кресле восьмого яруса, я стал думать о предстоящей встрече с академиком, бессознательно отмечая давно знакомые детали столицы: поток бесшумных вечемобилей, льющийся где-то внизу; стаи вертолетов, словно птицы, снующие по всем направлениям; колоссальные громады зданий из стекла и пластмассы, встающие по горизонту; тихий говор тысяч людей, едущих выше и ниже меня; мелодичный гул пассажирских кругосветных стратопланов, проносящихся высоко за облаками… Дыхание жизни могучего города Труда и Свободы охватывало меня со всех сторон.

Но вот наконец и Академия тяготения. Я перешел с восьмого яруса на эскалатор, перевозивший пассажиров вниз, на улицы, и очутился у подножия здания. С некоторым смущением вошел я в просторный вестибюль академии, где меня строго встретили золотые бюсты Ньютона и Эйнштейна, установленные по бокам широкой мраморной лестницы главного входа. Справочный экран указал мне, где найти Самойлова. Дверь его комнаты была приоткрыта.

- Можно? - спросил я, заметав в глубине небольшой, просто обставленной комнаты пожилого коренастого человека, уткнувшегося в толстые кипы проектов.

- Кто там еще? - недовольно спросил ученый, не поворачивая головы. - Если студент, то принимаю от двух до пяти…

- Нет, не студент, - проговорил я, входя в комнату.

- Тогда что вам нужно?

У Самойлова - серые, колючие глаза.

Не очень радушная встреча. Я немного растерялся, но виду не подал

- Вам говорил обо мне Чешенко?… Я из Космоцентра.

Ученый наморщил лоб, очевидно вспоминая. Потом его лицо разгладилось, и он почти теплю взглянул на меня.

- Вспомнил, - сказал он более миролюбивым тоном. - Вы Андреев?

- Так точно.

- Тогда садитесь. - Он широким жестом указал мне кресло, заваленное рулонами чертежей. - Могу обрадовать: будете пятьсот шестьдесят вторым претендентом на должность штурмана.

Я присел на краешек кресла.

- Так вы участвовали в экспедиции, исследовавшей систему Сириуса? - оживленно спросил физик, вспомнив, вероятно, подробности разговора с начальником Космоцентра. - И собственными глазами видели знаменитый белый карлик Сириус В?

Польщенный вниманием к моим скромным деяниям, я приготовился как можно подробнее рассказывать, но Самойлов уже забыл о своем вопросе. Он что-то разыскивал в груде бумаг,

- Сколько вам лет? - неожиданно спросил он.

- Двадцать восемь, - ответил я, решив ничему не удивляться.

- Давно летаете на фотонных ракетах?

- Смотря как считать, - улыбнулся я. - Если учитывать анабиоз и Лоренцово замедление времени…

- Нет, не то, - нетерпеливо перебил он. - Я имею в виду стаж межзвездного пилотажа, навыки управления астролетом в сильных полях тяготения, ориентировку в незнакомых звездных системах, восприятие мелодий приборов настройки.

- Тогда понятно. - И я вместо ответа отвернул лацкан куртки, показывая ему медаль, на обороте которой было выгравировано: “Сто световых лет”.

- Ага, - удовлетворенно протянул ученый, с минуту помолчал и заговорил о вещах, как будто совсем не связанных с предыдущим разговором.

- Вот здесь должна быть эта планета. - Он энергично обвел красным овалом юго-восточную часть созвездия Змееносца. (Перед ним лежала подробная карта ядра Галактики, густо испещренная обозначениями.)

- О какой планете вы говорите? - осторожно спросил я, разглядывая карту из-за его плеча.

- О той, к которой нужно лететь.

Тогда я более внимательно посмотрел на Самойлова, и мне вдруг показалось, что он просто шутит. Светлую точку на окраине Галактики, отмечавшую местоположение Солнца, и красный овал в центре Галактики на карте можно было соединить расставленными пальцами. Но я-то знал, что на самом деле здесь улеглось расстояние, равное тридцати тысячам световых лет. Я не рассчитывал прожить тысячи лет, необходимые для преодоления этого расстояния, и не представлял себе, как это можно всерьез говорить о поисках планеты в центре Галактики.

- Центральное ядро нашей Галактики состоит из десятков миллиардов звезд. - Самойлов, кажется, разговаривал сам с собой. - Даже если только у одного из ста миллионов этих солнц имеется по обитаемой планете - и то в центре Галактики должно быть не меньше тысячи обитаемых планет. Десять лет я вел точнейшие наблюдения с помощью уникальных телескопов двадцать второго спутника за движением звезд в центре Галактики, исписал тысячи листов уравнениями, на три года загрузил вычислениями целый комбинат электронных счетных машин - и вот результат, - Самойлов любовно погладил стопку толстых книг. - Это расчеты движения планеты Икс (пока назовем ее так) и ее центрального светила, - пояснил он. - Я утверждаю, что планета Икс предельно близка по условиям жизни нашей планете. Более того, я уверен, что там есть разумные существа.