Нужно было выходить за стены не только отдела, но и управления и просить директора завода отправить человека в Приволжск еще раз.

Просто? Нет, очень не просто, если учесть, что директор — дважды Герой Социалистического Труда и, как положено, горой стоит за своих людей, а человек, коего надо вытащить в Приволжск, до сей поры ничем не замаран.

Помнится, это был второй час «пик» в этом долгом изнурительном деле. Вадим еще раз поехал в Новогорск. Поехал без всякой видимой надобности. Почему-то захотелось ему еще раз посмотреть газон, где обнаружились эти проклятые рубли.

Был конец рабочего дня. И он увидел Легостаеву под руку с тем, на кого они вышли.

Опять проверка. Оказалось: муж и жена! Просто разные фамилии.

Реденький пунктир, похоже, сливался в линию. И все-таки — только версия. Мало не только для ареста — для обыска мало. А как бы желателен был обыск!

— В общем, голубчик, к директору поедешь вместе со мной. Сам и докладывай, — сказал тогда Бабаян. — Я от его высказываний в наш адрес уже дымиться начинаю.

Обычно следователь собирает доказательства, улики прямые и косвенные и косвенные, переходящие в прямые. Весомая совокупность обстоятельств может подтолкнуть подозреваемого к признанию — хотя бы частично — вины. Ну, а следствие все равно будет продолжаться, потому что случается и самооговор. Бывает, что преступник отказывается в суде от собственного признания, если заметит, что в ходе следствия не закреплены объективные доказательства истинности его показаний.

Вадим рассчитывал найти в доме подозреваемого человека вещественные следы его подпольной, так сказать, деятельности.

— Так и будет он тебе штамп дома держать, — сомневался Бабаян.

— Мне нужен даже не штамп. Мне нужна металлическая пыль того же состава, что и рубли. Думаю все-таки, что он работает дома. Дачи у него нет, родственников нет, в чужую квартиру с таким делом не пойдешь. Если предположить, что он работает дома, где-нибудь непременно должна сохраниться пыль.

— Вам, металлистам, виднее, — сказал тогда Бабаян. — Допускаю пыль. Помни, Вадим Иванович, и не забудь на радостях, коль скоро пойдет он на раскол, хотя, убей меня бог, если я знаю, на чем ты сыграешь. Так вот, если он и расколется, не попадайся на общие фразы. Собирай как можно больше фактов, обстоятельств, деталей, которые могут стать обстоятельствами по делу! Пусть хоть все признает, надо тщательнейшим образом все конкретизировать и детализировать показания. Вспомни дело Кореева.

…Дело это трудно было забыть. Кореев убил жену. На следствии в преступлении он признался. Сказал, что после убийства уехал за город, потом вернулся, спросил у соседей, не оставляла ли жена ему ключ.

Однако в этот момент его осенило, что ездил-то он без билета, а стало быть, не сможет доказать алиби.

Тогда он вернулся на Киевский вокзал, «достал» билеты, один от Москвы до пятой зоны, второй — от пятой зоны до Москвы. На последнем билете не была указана станция продажи.

И следователь допустил ошибку. Он не уточнил, каким именно образом попал билет Корееву, не записал это уточнение в протокол допроса.

Ошибка эта была Кореевым замечена. В суде он отказался от всех показаний, заявив, что жены не убивал, что билет куплен на станции Крекино, а раз он это знает, то, стало быть, он там и был, и алиби его несомненно. А на допросах, дескать, его принудили к самооговору.

Немалый труд пришлось потратить, пока установили, что билет Корееву дал участник экскурсии, возвратившийся со станции Крекино, который и рассказал, где купил билет.

Детали, подробности… К сожалению, в работе следователя весомость или маловажность их определяется лишь в конце работы. В конце не только следствия, но и судебного процесса, когда обвинительное заключение подтверждено, подтверждена и определена следователем статья…

Вадим сидел над делом, ждал телефонного звонка, а между тем рабочий день в управлении набирал скорость. Вернулся из тюрьмы довольный Карпухин. Принялся раскладывать в хронологическом порядке протоколы, показания, справки, запросы, авиабилеты. Сейчас сошьет он их в папку, и ворох документов превратится в аккуратно подшитое «дело».

Пришел старший лейтенант, кажется, из Раменского. Сам лейтенант молодой, портфель блестящий, новый. Лейтенант говорит, уважительно глядя на Вадима. Вадима он, очевидно, где-то запомнил. Вадим его — нет.

— Я хотел бланки протоколов у вас позаимствовать…

— Все понятно, тирьим-тирьям, — пропел ему на мотив «Атлантов» Карпухин, ища на свет приличную копирку. — Сейчас я тебе выдам.

Карпухин — парень на вид легковесный, сачковатый. Ему и дела-то какие-то необременительные попадаются.

Вот сейчас сидит у него в тюрьме вор. Странный вор — так его прозвали. Молодой парень. Покупал торт за рупь восемнадцать и банку варенья, забирался в частную дачу, пил там чай, устраивал полный хаос, брал хозяйскую вещь, к примеру пальто, взамен оставлял свое. На одной даче взял дерьмовый плащ, оставил нейлоновую — шестьдесят ре — куртку.

С Карпухиным у них не контакт, а загляденье. Один показывает, другой записывает. Плохо только, что парень путает, на какой даче что брал, приходится по два, по три раза вызывать людей для опознания украденных шмоток.

К перспективе колонии странный вор относится безбоязненно.

Говорит: «Протестую против рутины. Долго сидеть не буду. Убегу».

Все это было бы смешно, когда бы… не подсчитал однажды Вадим, во что обходится государству одно это нелепое дело.

Зарплата следователя, расходы на поездки для розыска похищенных и кому-то проданных вещей, вызовы потерпевших, свидетелей (все они тратят рабочее время), содержание этого трепача в тюрьме, а потом еще суд…

Однако ж Карпухин молодец. Видит, что Вадим читает полчаса короткую страничку в деле, и вот — прикрыл его от районного лейтенанта.

Теперь Вадим вспомнил. Да, парень этот из Раменского, Вадим выезжал с ним на происшествие. Там было убийство. Они проканителились всю ночь, чуть не пять километров, как лоси, бежали за собакой, но преступников к утру взяли, и лейтенант был с непривычки чрезвычайно поражен такой оперативностью.

Для этого парня старший следователь управления человек авторитетный, а для директора завода и начальник управления, видимо, не закон. Почему?

Не по злобе, конечно, а потому, скорее всего, что к работе органов…

— Тебя, — сказал Карпухин, который первый поднял трубку их общего телефона.

Игорь сообщил с вокзала, что садится в электричку в Порохов. Это означало, что «тип» — Карунный его фамилия — едет с той же электричкой.

Вадим медленно опустил трубку, чувствуя, как на несколько единиц напряжение в нем спало. В конце концов в задуманную игру могли быть введены любые вводные, Карунный мог не поехать в командировку, мало ли что могло случиться. Сейчас начало положено. Карунный едет.

— Начинаете операцию «ы»? — спросил Карпухин, любуясь своим аккуратным, в меру пухленьким томом. Очень ему нравился этот том.

— Еще долга песня, — сказал Вадим, взглянув на часы. Он ощущал странный облегчающий подъем, чем-то похожий на обманчивую легкость дыхания в разреженном горном воздухе, когда дышится легко, но частит сердце. К нему всегда приходило это чувство, когда начиналась серьезно задуманная операция. Хотя, как любят пошутить в угро, — какие же могут быть операции у следователей? Операции — у оперативников, а следователь — что? Ему поймай да приведи…

Вадим вспомнил, как однажды услышал такую сентенцию из уст Маринки и как строго принялась ей выговаривать за это мать.

Ему стало смешно. Он вышел в коридор веселый, свежий, как будто и не было нескольких часов гнетущего, вязкого ожидания.

В коридоре на не длинных, без спинок диванчиках сидели несколько человек. Свидетели, потерпевшие — мало ли кого и зачем приходится вызывать для бесед нашим следователям. А какие интеллигентно-респектабельные сидят обычно перед кабинетами ОБХСС. Ох и трудно же с ними работать, ох и копотные же дела!