— Надеюсь, ты не забыла, в шесть часов у нас гости.

Подписала бумагу и ушла, разумеется не попрощавшись с Никитой.

Никита был счастлив, как только может быть счастлив человек, которому в одночасье и объявили и отменили жесточайший приговор.

— Ну, а теперь, когда благодаря нашей Региночке гуманность восторжествовала и страсти могут утихнуть, расскажите мне толком о вашем подопечном и его матушке, — с отеческой теплотой обратился Семен Яковлевич к Никите. — Давайте-ка сюда, к камину, он хоть и не горит, а все равно уютно, люблю около него сидеть. Магнитофончик на отдых до вечера. — Он опустил аппарат со стола на пол.

— Дядя Сема! — воспротивилась было Регина.

— Региночка, мы с Никитой Ивановичем оба юристы, и нам это интересно. Вопрос несовершеннолетних один из краеугольных, так ведь? — это к Никите. Никита кивнул с готовностью. Старик был прав на все сто. — Да мы быстро. — Это к Регине. — Я просто несколько вопросов задам, мне хочется для себя уточнить некоторые психологические детали. Так вы считаете, — это к Никите, — что ваш Пашка и его мать могли иметь неприятности?

— Конечно, могли, — несколько удивленно подтвердил Никита. — Комиссия по делам несовершеннолетних вполне могла бы заинтересоваться…

— Вы считаете, все это дорого бы обошлось его матери?

Никита усмехнулся, ему стало холодно при одной мысли, что могло бы произойти в маленькой семье Щипаковых.

— Дорого обошлось… — повторил он, — Вы не представляете, что бы с ней было. Она за своего мальчишку жизнь отдаст, не то что…

— Вы с ней хорошо знакомы? — спросил Семен Яковлевич. — Не заочно, не по трафарету характеризуете ее?

— Нет. Она относится ко мне с доверием. Знаете, ко мне на участке вообще родители неплохо относятся, — рассказывал Никита. Он действительно не раз думал, что на какую бы работу его начальство ни поставило, пока он живет в своем районе, родители все равно с ребячьими делами будут ходить к нему.

— Не зря же относятся, вы, наверно, и выручаете своих подопечных?

Семен Яковлевич посмеялся. Посмеялся и Никита.

— Только вы не думайте, — спохватился он, — что такие случаи, как с компасом, у нас часты, у нас такое редко случается, все же профилактика…

— Значит, мать за своего — Пашкой его зовут? — жизнь отдаст, Волга впадает в Каспийское море, и так далее, — задумчиво проговорил старик. — А что, простите, кроме жизни, ей за него отдать? Зарабатывает-то она всего ничего…

— В общем-то, конечно, так, — нерешительно поддакнул Никита, хотя до сих пор заработок Щипаковой не представлялся ему уж таким ничтожным. Многие так зарабатывали и обиделись бы, если б их сочли бедняками. Но в этом холле с камином понятия о материальном благосостоянии ощутимо менялись. — А сейчас она премию получила, — вспомнил Никита. — Я говорил тут, если вы слышали. Мечтает парня в лагерь послать, сюрприз ему сделать.

— Ну какая там премия, — протянул Семен Яковлевич. — Хотя для нее это, может быть, и ощутимо.

Никите становилось все неприятнее говорить о Щипаковой, как о какой-то обиженной-неимущей. В который раз мысленно посулил он черта Пашке, столько из-за паршивца мороки создалось.

— Она месячный оклад получила, — сказал Никита. — Такая сумма не только для нее, но и для меня, холостяка, была бы ощутима.

— Как, как вы сказали? — Семен Яковлевич оживился.

— Я сказал, что не так уж мало она зарабатывает и такая премия и мне бы, и многим кстати бы пришлась, не столь она и мала, — со странным чувством нарастающей обиды не только за Пашкину мать сказал Никита.

— Знаете, мой друг, если вы будете всех малых грешников покрывать, вам, боюсь, не видать премий.

Старик засмеялся, как видно, его забавляла горячность молодого собеседника.

— Ну уж как-нибудь, — примирительно сказал Никита. — Сладится все. Главное, чтобы без огласки. Ну что парню трещину в биографии делать? Разве нельзя без этого обойтись?

— В общем, вы, по-видимому, правы, — погасив ладонью внезапный зевок, подытожил Семен Яковлевич их, на взгляд Никиты, беспредметную беседу. Старик нагнулся, снова вытащил на свет божий магнитофон. — Теперь послушаем песенки?

— К черту песенки! — объявила Регина, поднимаясь. — Пройдемте ко мне, Никита. Здесь Семен Яковлевич никак не может забыть, что вы юристы, а мне тоже хотелось бы выяснить кое-какие психологические детали.

Никита довольно неловко попрощался со стариком и побрел за ней понуро. Только и грело его сознание, что в кармане лежит бланк с подписью неумолимой старухи. Ох, и старуха! Такой не попадайся на пути, переедет и в землю вдавит, как танк.

Комната Регины оказалась, к счастью, тоже на первом этаже. Никита бешено устал, он непереносимо устал от этого суматошного дня и хотел только одного: как можно скорее очутиться если не дома, то хоть в отделе, чтоб кончилась наконец эта пустопорожняя суета.

Войдя в комнату, он даже не садился, встал у дверей, искренне недоумевая: ну что еще от него нужно? Он старался сделать все как лучше, что еще от него надо? Но к Регине он испытывал доверие и благодарность за бесценную поддержку в трудную минуту.

— Бедный вы мальчик! — проговорила она негромко и протяжно, разглядывая Никиту. — Вас подвело как от болезни, даже тени под глазами легли. Ну можно ли так себя тратить?

В голосе ее звучала забота и участие, но если б Никита пригляделся, он увидел бы в лице и выражение алчности, смутившее его сегодня в машине.

— Понимаете ли вы, по крайней мере, что я подарила вам судьбу вашего Пашки? — после некоторого молчания спросила она. Теперь уж и в голосе ее появились нетерпеливые нотки.

Он нелепо стоял у двери, не зная, что отвечать. Не благодарить же казенными словами, а других у него не находилось. Да не всюду и нужны слова.

Он хотел это сказать, но не успел.

— Вы вообще хоть что-нибудь понимаете? — шепотом крикнула она. Никита не представлял себе, что без голоса можно так крикнуть.

Они стояли близко друг к другу, глаза в глаза.

Только теперь Никита понял. Понял все, с первой их встречи до журнала в машине, до Пашкиного спасения. Он мог бы, кажется, ударить эту женщину, если б не ее взгляд. Все пройдет, и многое не сохранится в памяти, но никогда не забудет Никита отчаянной мольбы, обнаженного, обжигающего желания, с каким звала его эта женщина.

Никита тяжело, трудно отвернулся от нее, вышел из комнаты и почти побежал по коридору, благо не первый раз был в доме и пластмассовые подошвы не грохотали. По аллее к калитке он тоже почти бежал, как будто и здесь, под вольным небом, его жгли, преследовали зовущие глаза.

Да так оно и было. Распахнув оконные занавески, она смотрела ему вслед. Ненужный теперь платок упал, белые цапли смялись.

Когда мать окликнула ее из коридора, она вышла не горестная, нет. Она понимала: так убегают от того, кого боятся, а боятся того, кто может победить.

Скоро должны были съезжаться гости, они с матерью прикинули, кого с кем посадить. Только неучи думают, что достаточно поставить на стол выпивку-закуску, а остальное приложится. Людям нужен хороший собеседник-сосед и интересная тема на всякий случай, чтобы не через весь стол кричать.

Но на этом ее хозяйские заботы закончились. Она пришла снова к Семену Яковлевичу, села в кресло, разложив на подлокотники руки. Руки отдыхали от надоевших платков. А самой ей не хотелось отдыхать, не хотелось расставаться с возбуждением, с уверенностью, которая пришла к ней сегодня, сначала в машине, а потом в комнате.

— Как вы относитесь к такой мысли, дядя, — сказала она, — убегают от того, кого боятся, а боятся того, кто может победить?

— Разумно, — одобрил Семен Яковлевич.

Магнитофон с лентами был наготове, стол, судя по затихающим в глубине дома голосам, тоже.

…А Никита в это время докладывал полковнику Соколову, что дело кончено добром и миром, парню биографии не попортят. Словом, обо всем, что касалось дела и семьи Щипаковых, он доложил.

Полковник задумчиво смотрел в открытое окно, за которым еще бушевал долгий июньский день. Сплетя пальцы, Соколов положил руки и грудью оперся на стол. Лицо у него было утомленное, сегодня, как видно, и ему досталось, даром что суббота и мирные, так сказать, граждане спокойно гуляют с утра.