Снята рубашка, надеты лямки. Чертовы жестянки, оказывается, тяжелые, как камнями набиты. Только маска осталась, Никита взял маску и озабоченно напомнил:

— Ребята, я насчет моря не того, в случае чего вытаскивайте.

— Я — того, — заверил моторист. — Я здорово того…

Это были первые слова, услышанные от него Никитой.

— Тогда — все, — сказал Никита.

Он вложил подбородок в холодную, пахнущую нагретой резиной маску и услышал искренне веселый смех Громова:

— Снимай, Нико, амуницию! Кончай этот КВН!

Это тоже был трудный поворот. Надо было не расслабиться, не показать, чего стоил этот КВН. Никите надо было просто удивиться.

Как будто не сразу расслышав, Никита не вдруг освободил лицо от спасительной сейчас вонючей маски, Потом опустил маску, ладонью отер пот со лба.

— Ты что, шеф?

— Разоблачайся, Нико! — повторил Громов. Никогда не видел его Никита таким довольным, таким непритворным. — С этой амуницией ты бы поплыл только по вертикали.

Снимая с себя акваланг, Никита становился все более и более хмурым. До него, видно, не сразу доходило, что это была шутка.

Но Громов и не думал выдавать эпизод за шутливую сценку.

— Если б ты был из мусора, ты бы струсил, — отнюдь не шутя сказал он. — Раз тебе вчерашняя волнишка со шторм показалась, значит, моря ты действительно не знаешь. А если б ты из мусора был, ты б на нас не понадеялся — ты бы крутить начал…

Тут только до Никиты-«студентика» дошло. Его, оказывается, испытывали! Его, оказывается, подозревали!

— Ну тебя к черту! — с сердцем сказал Никита, оттолкнув от себя жестянки, трубки и прочее. — Привык ты… со всякой шпаной!

Очень искренне прозвучало. Что ж, эта недолгая схватка, своего рода психологический таран, настоящему Никите Лобачеву кое-чего стоила.

— Верно, Нико, — тоже от души подтвердил Громов. — Следствие закончено. Забудем!

Он протянул руку. Никита посмотрел на эту руку. Он всегда замечал громовские руки. Громов расценил взгляд как сомнение, как законное возмущение человека, которого продолжают и продолжают испытывать. Сколько можно?

Никита подал наконец руку. Громов крепко ее пожал. Это было первое их рукопожатие на равных. Обычно Громов похлопывал Никиту по плечу.

— Обмоем, — для обрядности серьезно сказал моторист, доставая откуда-то из-под мотора плоскую стеклянную флягу не нашего происхождения.

— Не буду! — все еще в обиде отмахнулся Никита.

Громов пояснил миролюбиво:

— Он не пьет. И пусть не пьет. Давай нам по глотку.

Отпили из горлышка. Моторист покосился на все более припекавшее солнце, расстегнул пуговички на манжетах, у ворота, снял свою стариковскую рубаху.

«Ни себе чего!» — мысленно ахнул Никита.

Такой татуировки вблизи ему еще не приходилось видеть. Таких русалок на плечах, такого Христа на груди мог наколоть только дед Спиридонов, который за пятнадцать лет отсидки половину колонии расписал. Наколки его славились в уголовном мире, и абы кому с улицы он делать бы их не стал. Теперь понятны длинные рукава и застегнутый ворот рубахи.

Никита не стал одеваться, молча развалился поудобней, пнул ногой мешавший акваланг.

— Ласты оставь, — посоветовал Громов, — а остальное выкинь за борт.

Никита выкинул. Подумал, не запомнить ли на всякий случай место, где камнем затонул проклятый акваланг. Поискал на далеком берегу ориентиры. Потом решил: во-первых, не запомнишь, да и зачем? Все, что касается непосредственно Никиты, его хлопот-трудов, в деле ни строчкой не отразится. Формулировка известная: «Сведения добыты оперативным путем», и — голубь в облака, как любит говорить Иван Федотович.

— На берег потягивает? — услышал он дружелюбный голос Громова.

Ну что ж, Никите пора было переставать дуться.

— Никуда меня не потягивает, — с разнеженным вздохом отозвался Никита. — Век бы так жарился.

— Сделаем дело, Нико, позагораешь, — обещал Громов. — Хватит и на твою долю пиастров, они же тугрики и дублоны, если на штаны с бубенцами с ходу не промотаешь. А теперь слушай сюда, как говорят в Одессе.

Никита подобрался, сел поаккуратней, прогнал пляжную лень. Ясное дело, не для прогулки вызвали его сюда.

— Инна в очень плохом состоянии, — начал Громов. — Вчера ты сам убедился. В таком она состоянии, что не сегодня-завтра за решетку угодит. Может, в психиатричку, а скорей всего, в милицию. Планы у нее, ни много ни мало, угрохать девку в аэропорту. Она там была и девку видела. Я должен отлучиться на день, максимум на два. Ее нельзя оставлять без присмотра ни на минуту. Вот тебе записка для Инны. — Громов достал из кармана заранее заготовленный, сложенный вчетверо почтовый листок. — Сейчас прочтешь. Слушай дальше! По этой записке она с тобой пойдет. Приведешь ее к девяти вечера к крайнему волнорезу в нижней части. Скажешь на словах: вещей пусть не берет. Скажешь, я торопился писать. Уплатишь еще за сутки за ее номер, покажешь ей квитанцию. Скажешь, я жду ее и прислал за ней моторку. Ясно тебе?

— Шеф, а если она не пойдет?

— Нико, сделай, чтоб пошла! Уговори. Она тебе после вчерашнего поверит. Пойми, эту дуру надо изолировать, а то она изолирует всех нас.

— Слушай, шеф, ну, а на всякий случай. А если она все-таки не захочет без тебя в лодку? Куда мне тогда с ней?

— Уговори, Нико! Уговори, она тебе после вчерашнего поверит!

— Да ты ее только на волнорез приведи, а там и я помогу уговорить.

Это второй раз вступил в разговор моторист. Голос у него был негромкий, такой же бесцветный, незапоминающийся, как и лицо. На такого непросто словесный портрет составить.

— Прочти, — сказал Громов.

Никита прочел:

— Ясно? — спросил Громов. — Смотри не потеряй! — сказал он, следя, как укладывает Никита листок в карман со львом. — Без записки не пойдет. Не выпадет?

— Не выпадет. На «молнии» карман. Зря я, что ли, за этими джинсами гонялся. А что без подписи, ничего?

— Она знает мой почерк. Ну, ладно, — удовлетворенно сказал Громов, когда «молния» замкнулась за листком. Он, как видно, прочно уверовал в Никиту. — Теперь дальше. Инну сдашь ему, — Громов кивнул в сторону обладателя Христа и русалок. — А сам побудь с Шитовым и упомяни, между прочим, что я нашел очень выгодного покупателя на электроорган, только, мол, придется проехать в один поселок на побережье. Покупатель, мол, с деньгами, своя машина, своя моторка. Но то все, когда я вернусь. О Волковой ему ни звука, понял? Я вернусь скорее, чем он узнает, что ее нет в городе. А если, паче чаяния, узнает, то скажешь, дескать, не в курсе. Что мы, кажется, переругались из-за ее дурацкого потопления и я ее отправил к мужу. Ясно? Запомнишь?

— Ясно, — кивнул Никита.

Слушал он серьезно, вдумчиво. Что ж, ничего такого Особенного с него пока не требовалось. Волкову действительно нельзя без присмотра, баба от ревности не в себе.

— А и в самом деле, шеф, не влипнуть бы с ней. — Никита головой покачал и в затылке почесал, озабоченно глядя на Громова. — Если она кассиршу гробанет, милиция то да се, да найдут мою книгу, книга редкая. Этак и до меня доберутся…

— А вот ты и приведи, — в третий раз подал голос моторист.

Громов без осуждения, даже как бы одобряя, выслушал опасения Никиты.

— В общем, логично мыслишь, Нико. Но не особенно бойся ты этой милиции. Остерегаться их надо, бояться нельзя. Это ж мусор! Если до горячего доходит, они же трусы все! Несчастная резиновая дубинка у них на вооружении. Ее никто не отменял, а они боятся ее применять. Он прежде, чем оружие применить, трижды подумает, как бы соцзаконность не нарушить, а ты за это время за тридевять земель уйдешь.

— Это точно, — в четвертый раз высказался моторист.

Никита решил, что, пожалуй, с него хватит, он имеет право хотя бы на обеденный перерыв. Первая половина дня выдалась, скажем прямо, не из самых легких, да и вечер ожидался тоже врагу не пожелаешь.