А этот был живой, наделенный особой образной силой, рождающей ощущение событий, с которыми он был непосредственно связан. И мы смотрели на него, на этот лапоть, но смотрели по-разному.
— Наши ветераны, да и не только они, любят свой музей. Как что найдут интересное, связанное с историей предприятия, коллектива, так сразу — сюда. Наткнулись на лапоть, раскопали его и в музей принесли. «Смотрите, — кричат, — что нашли!» И вертят его, и рассматривают, как и впрямь археологическую древность, — рассказывала хозяйка.
А я думала: «Боже мой, археологическая древность!» И вспоминала Ленинград, Васильевский остров, наш пятый «Ж» класс, который целиком ушел на биржу труда. Да разве только один наш класс? В школе остался единственный пятый, и его уже не нужно было обозначать буквой.
«Кадры решают все!» — был лозунг времени. Создавалась промышленность, нужны были люди, рабочие, которые дадут ей жизнь, и мы, пятиклассники, с чувством государственной ответственности, может быть, и не осознанной, но диктующей поступки, пошли на Кронверкский, где находилась биржа труда, слились с морем таких же недавних школьников и с волнением ждали решения своей судьбы.
Ах, как хотелось быть токарем! И как я завидовала тем, кто получал путевки на «Электросилу», на «Путиловский»! Но пока-то дело дошло до буквы «Ш», которой начиналась моя фамилия, все фабзаучи, как нынче говорят, «престижных» заводов были укомплектованы. Я попала на Обводный канал, на берегу которого стояли длинные кирпичные корпуса тогда уже старого, основанного в прошлом веке предприятия. До революции оно принадлежало акционерному товариществу Российско-американской резиновой мануфактуры и называлось «Треугольник».
Итак, я попала на него, на «Красный Треугольник», живший в облаках белой пыли, пропахший бензином и серой, и запах этот с тех пор, закрепившись в обонянии, потянул за собой цепочку ассоциаций. И закопченные корпуса, пыль, духота цехов, жар автоклавов, скользящий гул приводных ремней, стук металлических форм, работницы в темных халатах у длинных, обшитых металлом столов, с припудренными тальком лицами, и многое, связанное с бытом завода, стало частицей жизни, юной ее поры, а юность, какова бы она ни была, всегда вспоминается с царапающей сердце нежностью.
Однако при чем тут лапоть? Связь не совсем прямая, тем не менее входящая в ту же цепочку ассоциаций. Нижние этажи одного из корпусов «Красного Треугольника», где я вместе с работницами раскатывала роликами листы сырой резины, работала на станочке, режущем дольки школьных ластиков, обтачивала заусенцы на велоручках, а может, этажи соседнего корпуса — в памяти как-то стерлось — занимали цеха шинного завода.
С шинниками мы встречались в столовой, на общезаводских собраниях, в спортивном зале клуба имени Цюрупы, находившемся тоже на Обводном канале. Это были сильные, особой стати рабочие, гордость женского предприятия, большую часть которого занимали галошные цеха, шумные, многолюдные, суетливые, где работали языкастые и озорные галошницы.
Время первых пятилеток — с уст людей не сходили разговоры о новостройках, о них писали в газетах и сообщали по радио, они были нашей повседневностью. До нас доходили вести о ярославском резино-асбестовом комбинате, гиганте не только, впрочем, по тем масштабам, мы знали кое-что о нем со слов побывавших там наших рабочих.
В клубе часто спрашивали:
— Почему не пришел на занятия Павел или Виктор?
— Он в командировке, — отвечали его товарищи.
— В Ярославле?
— А где же еще...
СК звучало тогда как пароль. СК — синтетический каучук. Много позже я узнала о том, какие бури вызвали опыты советских ученых, работавших над проблемой заменителя дорогостоящего каучука, за который платили золотом. А в Ярославле уже возводились цеха завода СК-1, и академик Лебедев с группой ученых разрешили проблему, избавив страну от излишних затрат национального богатства.
Первые в мире. Способ Лебедева, ученого-патриота, которому дорога была честь, слава Родины, отличался простотой технологии, доступностью и дешевизной отечественного сырья. Им гордились, гордость эта множила силы, укрепляла достоинство людей, которые с великой верой и самоотверженностью строили новую жизнь. Да, как пароль для нас звучало тогда СК, и фэзэушники старших групп уже собирались туда, где тот, кто носил вот этот лапоть, достраивал корпуса первого великана синтетической химии.
Та давняя связь, причастность к событиям тех окрыленных лет и остановила мой выбор в Ярославле, городе нынче могучей индустрии, на шинном заводе. А лапоть вернул ощущение прошлого, он, подобно камертону, создал настрой для эмоционального восприятия. Завод мне виделся теперь как живой организм, в который вложены созидательно-творческие силы людей.
— Откуда же он пришел? — Алла Константиновна хмыкнула понимающе, уяснила, что говорю о том, кто носил этот лапоть. — Строили в основном ярославцы. Они ведь издревле были великими мастерами. Каждая эпоха строит свое. Наш шинный тоже имеет в известной мере мировое значение. А все они, русские мужики... — Она кивнула на лапоть. Так он обрел живую причастность к истории предприятия.
Алла Константиновна принесла из своего кабинетика книгу, полистала ее, нашла постановление президиума Ярославского губисполкома, прочитала выдержку:
— «Учитывая, что Ярославль имеет целый ряд преимушеств, облегчающих постройку резинокомбината, как-то: районная электростанция, водные и железнодорожные магистрали, подъездные пути, достаточные резервы трудовой силы...» — «Резервы трудовой силы» она подчеркнула голосом. — Шли из деревень ярославские крестьяне. И раньше они от скудных земель шли на отхожие промыслы. И те, кто ходил в Москву или Питер, пользовались особой симпатией у невест.
Один из московских литераторов, Кокорев Иван Тимофеевич, писавший в сороковых годах прошлого века, сам выходец из народных глубин, знал хорошо жизнь простого люда, городской бедноты, уверял, что с огнем не найдешь никого смышленее, расторопнее, ловчее ярославца. Кудрерусый, кровь с молоком, он повернется, пойдет, все суставы играют, скажет слово — подарит рублем. И грамотны ярославцы в своем большинстве, и переимчивы, поэтому «о», на которое так усердно они напирают дома, в Москве или Питере, как только пообживутся, понемногу сводится на московское «а»
В то время Москва и Питер были главными потребителями избыточных рук российских нечерноземных губерний. С тридцатых годов торопливого нашего века, века развития мощной индустрии, нужда в умелых, ловких руках везде возросла. А Ярославль особо нуждался в рабочих, промышленность в области развивалась бурно, и ехали люди сюда из других областей.
После войны, лишившей страну двадцати миллионов прекрасных, здоровых жизней, сильных рабочих рук, нужда в них еще более обострилась.
Чуть ли не с этой темы и начался у нас разговор с Михаилом Алексеевичем Евдокимовым, заместителем секретаря парткома шинного, знакомившим меня с заводскими проблемами, посетовавшим, что не хватает у них людей. Он заметил, однако, что не всегда количество их решает дело, нужно искать внутренние резервы.
— Вот, к примеру, есть на заводе бригады, которые без всяких технических улучшений подняли производительность труда на пятнадцать процентов. На пятнадцать! Вы понимаете, что это значит? Только за счет дисциплины, рациональных форм оплаты труда.
— Теперь это, кажется, называется «коэффициентом трудового участия» каждого члена бригады в общем деле? Оплата по справедливости? — спросила я.
Он кивнул.
— Многое на производстве зависит от бригадира, от его человеческих качеств и способностей как руководителя. Но очень важно, чтобы у людей было желание, интерес...
Энергия интереса — великая сила. Сколько раз мне доводилось убеждаться в ее могуществе. Без всяких технических нововведений. В верно направленных внутренних резервах человека...
Это он, Евдокимов, посоветовал мне пойти в музей, чтобы зримо представить тот путь, который проделали за полвека те, кто строил завод, работал на нем, осваивал новую технологию, реконструировал, восстанавливал после бомбежек гитлеровской авиации и снова совершенствовал производство тех шин, которые мчатся и по дорогам среднерусской равнины, и по горячим пескам пустынь, и по снежным просторам сурового Заполярья, шин для грузовиков, «Жигулей», тракторов, других сельскохозяйственных машин — около тридцати размеров, ста десяти различных модификаций, высокой прочности, проходимости, долговечности, где каждая восьмая из десяти помечена Знаком качества.