— Сухов подкармливал, — говорили колхозники, вспоминая с благодарностью председателя. — Народ наш не был так истощен. Из городов к нам менять тряпки на картошку ходили.

Но время летит. Постарел председатель. Ему на смену и пришел А. Е. Смирнов. Из города. Своего не вырастили. А у городского опыта того нет. Как тут не переживать? И ему самому и колхозникам?

Просторный зал Дворца культуры заполнялся. Женщины, почти все немолодые, в серых пуховых платках, в добротных шубах, отделанных норкой, лисой, рассаживались ближе к сцене, в центральной части рядов, внимательно оглядывая входящих. Хотя похвастаться друг перед другом им вроде бы было и нечем — все были богато одеты, а все равно отмечали, кто в чем.

Как этот зал и эти люди не походили на тех, с которыми мне доводилось встречаться после войны на разоренной Смоленщине! Старые телогрейки, выношенные, почти не греющие платки, солдатские шапки, белесые гимнастерки. Тесные помещения, сложенные нередко из разобранных блиндажей, в дни собраний или вечеров самодеятельности до отказа заполненные людьми.

Тогда в деревнях была молодежь, солдатки, еще не смирившиеся со своим одиночеством, ходили с гармошками по улицам, собравшись в какой-нибудь уцелевшей избе, пели надрывные, «долгие» песни. Воздух был сизым от дыма махры. Курильщики — старики, инвалиды, привалившись к стене, сидели на корточках и рассуждали о том, что трудодень должен быть повесомей, а то под расчет и нечего получать. Стерты следы пережитого. Вот они, нынешние новокештомцы, зажиточные, нарядные. Вот оно время, о котором мечтали многие поколения.

Сложный путь совершен за столетие деревней. Полный поисков и потерь, обретений и ломки уклада, привычек, обычаев, зарождения нового образа жизни, процесса еще не завершенного. Приблизились новокештомцы к идеалу? А может быть, и крепки они, потому что не разъехались люди, сохранились здесь корни, которые гонят соки в общественный организм? Вот они, все здесь, эти беззаветные колхозные труженики, этот сложившийся коллектив, способный, трудолюбивый и полный достоинства.

На сцене за столом председатель с парторгом, в костюмах, ждут, когда из дальних деревень колхозные автобусы привезут людей. Женщины помоложе, в ярких мохеровых шапочках, кокетливо притопывая каблучками импортных высоких сапожек, усаживаются так, чтобы были видны их обновы. Мужчины, сгруппировавшиеся возле колонн, одеты попроще — в пиджаках, спортивных нейлоновых куртках, лишь у некоторых пушистые волчьи ушанки. Они похохатывают, говоря о чем-то.

В зале приглушенный гул. Я прислушивалась к долетающим до меня обрывкам фраз, стараясь угадать по ним общее настроение.

— Работаем, как в гостях гостим! — Искала взглядом того, кто с укоризной произнес эту фразу, чтобы спросить потом, что означают слова, но видела плотно сжатые губы и настороженное внимание в лицах женщин.

— Слышь‑ка, Зоя-то Панкратьева хочет от бригадирства отказываться, — колхозница в синтетическом меховом пальто показывала кивком головы на вошедшую женщину.

— Что так? — любопытствовала ее соседка.

— Образование, говорит, не позволяет. Пять классов, а требования нынче знаешь какие?

— Пусть учится, — не сдавалась соседка.

— Куда уж теперь. И возраст не тот, да и не всякое учение впрок идет. Иной тебе практик все разложит по полочкам. Есть лектора, которые знают хозяйство по книжкам, а ты пусти его в поле — у нас запросит совета.

Неподалеку от меня, на крайнем стуле, готовясь идти в президиум, сидел Золотухин, главный агроном колхоза. Он говорил с соседкой о том, что озимые в этом году угнетенные из-за частых оттепелей — много силы потратили на пробуждение.

— Сын-то давно не пишет? — разговаривали на переднем ряду.

— Грозился быть на престол. С внучкой. Уж так посмотреть ее хочется!

— Ишь когда спохватился — на престол! Нынче вечером пройдешь по деревне, в окнах ни одного огонька. Умер престол. А помнишь, как раньше готовились? Холодцы варили, лашу, обязательно из хорошей муки, с мясом, каши. Селедки покупали, конфеты, пряники тоже. Гуляли три дня.

— А нынче ты каждый день ешь такое.

— Ну хоть не каждый, а отказу себе не делаю...

Открыв блокнот, я записывала эти интересные разговоры.

— А ты запиши, что пьют у нас хорошо, — наклонился ко мне из заднего ряда пожилой мужчина. В голосе его прозвучала ирония.

Спросила его:

— Вы-то лично как относитесь к этому?

Тот сразу откинулся, отстранился:

— Что я? У нас есть товарищеский суд. Он и воспитывает

— Каким же образом?

— На первый раз предупреждением. Потом карают рублем. А не поможет, применяют принудительное лечение.

— Спасать людей надо. Иные не виноваты, что жизнь так сложилась, — вместо мужчины ответила его соседка, приветливая и дружелюбная.

И опять из общего гула возникали голоса:

— Гляди‑ка, не холодно им! — Это касалось сидящих на сцене.

— Кровь молодая, вот и греет. Небось не возражала бы, как тебя кто погрел? — хохотнула ее пожилая подружка.

— Чего уж там — ушло наше время.

И они заговорили о своих болезнях, где покалывает и «жует» к погоде, какими средствами натираться и какие травы заваривать вместо чая.

В назначенный час Алла Ивановна открыла собрание. После обычного протокола президиум занял свои места, был установлен регламент, и предоставили слово А. Е. Смирнову, новому председателю. Он попросил полчаса, поправил очки с затемненными стеклами, провел ладонью по круглой, гладко выбритой голове, успокоился и произнес негромко и доверительно, будто разговаривал с сидящими в зале своими коллегами:

— Прошел еще один год пятилетки. Каков же наш вклад в общенародное дело? Год этот сложился у нас удачно. Сто сорок четыре процента плана. Зерна на круг собрали по тридцать, без малого, центнеров с га, льноволокна по семи и восемь десятых центнера, урожай неплохой.

«Ого, — подумала я, — неплохой! Что же тогда хороший?»

Впрочем, были здесь урожаи и выше. Звеньевая Яблокова по десяти центнеров с гектара собирала. Ей звание Героя присвоили. У Беловой Анны был такой урожай. Смирнов, вероятно, этот считает хорошим.

Зал внимательно следил за докладом. Цифры были давно всем известны; но сейчас они звучали совсем по-иному. Первый доклад председателя. Он нашел верный тон разговора, спокойно и просто, без лишних ссылок на мировые события вел разговор только о деле, давал анализ только того, как прожит год, что сделано, что еще нужно сделать.

— В колхозе у нас девяносто пять тракторов. Вроде бы много, но двадцать машин подлежат списанию. Капремонт слишком дорог, требует много сил, которые следует экономить, расходовать с большей для дела пользой.

Когда хвалил трактористов, водителей автомашин и комбайнеров, тех, кто относится к технике бережно, и называл фамилии передовиков, в рядах, где группировались мужчины, возникло движение, кто-то сдержанно крякнул, кто-то довольно усмехнулся. Всем нужно было это внимание, моральное поощрение! Не меньше, чем премии.

Докладчик упомянул объекты стройки хозяйственным способом — картофелехранилище на тысячу тонн; отметил, что снижена себестоимость всех видов продукции, кроме свинины, эта отрасль здесь почему-то не развивается, зарплата...

— В колхозе нет низких заработков, а если и есть,то лишь у лентяев. В среднем доярка получает триста рублей, телятница — двести семьдесят пять, тракторист... полевод... — перечислял он. — Никто не обижен.

Сильное, крепкое хозяйство, одно из лучших не только в районе, но даже и в области, — так его характеризовали специалисты.

Сказал председатель и о случаях рвачества, халтуры, пьянства, нарушения труддисциплины. Отметил, что это в основном у приезжих.

— Теперь к ним относятся строже, квартиры не сразу дают, сначала проверят, испытают в работе, — шепнула мне сидящая рядом женщина. — А то развелось их много. Мотаются с места на место, пьянствуют, дебоширят, людей разлагают. Пристроились на государственной шее.