Наконец судьба послала ему избавителя в лице Ионафана дель Гуадо, богатого еврея и купца из Флоренции, который занимался также ссудою в займы своих жидовских червонцев знатной молодежи, когда хорошие проценты представляли ему случай выгодно увеличить капитал. Ионафан, находившийся в Венеции по торговым оборотам, сжалился над маркизом, по его словам — одним из светил Флоренции, но находясь сам не при деньгах, уговорил известного менялу Сан-Квирико, который, по его совету и ходатайству, дал маркизу 25 тысяч флоринов, приняв под залог палаццо Форли и часть его галереи.

Через неделю маркиз, тронутый великодушием несравненной Терезины, отвергнувшей для него сокровища лорда Уорда и непобедимую дотоле гордость графа Артура Батияни, захотел подарить брильянты своей возлюбленной, — и другие 25 тысяч флоринов перешли в его руки из сундуков Сан-Квирико; для этого Лоренцо заложил не только остальную часть галереи, но и все, что находилось в палацце, исключая только семейный архив и картину Бартоломмео, вделанную в стену.

VIII. Две любви

— Маркезина, выслушайте меня наконец!.. Слишком давно избегаете вы всякого разговора, который вам кажется решительным и ясным… слишком давно вы томите меня, уклоняясь беспрестанно от главного, единственного предмета всех моих мыслей и желаний… Маркезина, вы меня поняли, потому что не хотите ни понимать, ни дослушать!.. Да, я вас люблю, маркезина, люблю всеми силами и сердца, и разума, и воли… люблю, как единую в мире женщину, способную внушить мне такую любовь… Участь моя в руках ваших: чего прикажете мне ожидать?..

И блестящий, остроумный, ловкий, светский Ашиль де Монроа краснел, бледнел и трепетал, сидя почти у ног Пиэррины, под лаврами и померанцами на террасе палаццо Форли.

Пиэррина, еще бледнее, еще трепетнее и взволнованнее его, — Пиэррина судорожно перебирала рассеянною рукою агатовые бусы своих четок; задумчивое чело ее, робко поникнув под бременем мыслей и чувств, не смело приподняться, а глаза, скрываясь под опущенными ресницами, глаза ее не смотрели и не решались отвечать на страстные взоры молодого человека… Пиэррина хотела говорить, — и голос замирал в тревожной груди… Пиэррина хотела сделать движение, — и холод душевной лихорадки леденил все ее существо… Она хотела взглянуть на Ашиля, — и слезы отуманили ее глаза…

— Пиэррина, ради Бога, ради вашей Мадонны-покровительницы, моя милая Пиэррина, отвечайте!.. Как мне понять ваше молчание?.. Какой приговор?.. Вы меня отвергаете?.. Нет?.. Так, стало быть, вы позволяете мне надеяться?.. Так вы меня любите?.. Так я не ошибся, и ты любишь меня, моя Пиэррина? Боже мой! но разве это любовь?.. Я вас пугаю!.. Но чем же, чем же, Пиэррина? Может ли пугать обожаемую женщину человек, который рад отдать ей не только свою жизнь, но свою волю, свое счастье, свою надежду!.. Бояться, кого же?.. Меня! когда я у ног ваших, маркезина, когда я молю вас об одном только слове, и за это слово готов ждать и терпеть сколько вам будет угодно… Сжальтесь, Пиэррина!.. виноват, синьора, я вас оскорбляю!.. Сжальтесь, маркезина, прекратите для меня адское мучение неизвестности, скажите — что я для вас и могу ли, смею ли думать, что не ошибался с тех пор, как знаю вас, что мне не напрасно казалось, будто и вы тоже ко мне благосклонны?.. Конечно, синьора, я не мог внушить вам и половины того чувства, которое так сильно, так неотразимо влечет меня к вам, но я стою вашей привязанности, потому что много и много вас люблю?.. Скажите, вы меня не гоните прочь?.. Вы позволяете мне остаться при вас и надеяться?.. Dica mi, Pierrina, tu mi vuol bene! (скажи мне, Пиэррина, ты мне желаешь добра?)

При звуке родных слов, произнесенных молодым французом с страстною восторженностью и которые как талисман должны были открыть ему запретное сердце ее, девушка не выдержала и холод робости растаял перед внезапным взрывом долго подавляемого чувства. Пиэррина заплакала, зарыдала и бросила обе руки свои вокруг шеи Ашиля…

Он понял безмолвный ответ, он крепко прижал свою невесту к разрывающемуся сердцу…

— Да, Ашиль, — прошептала Пиэррина, отрываясь от него и успокаивая его волненье, — да я люблю вас и вы не ошиблись, стараясь прочесть в моем сердце! Могла ли я, узнав вас, не оценить прямоты вашего характера, теплоты души вашей?.. Могла ли не отдать справедливости блестящему уму, образованности, впервые озарившим уединение дикарки?.. Могла ли без восторга замечать, что я к вам неравнодушна, без увлечения принимать ежедневно недоговоренные, но понятные мне намеки о вашей любви?.. Это было свыше сил моих… я не противилась и разделяла всем сердцем ваши чувства… Но к чему все это приведет?.. Зачем обоим нам признаваться в любви, для которой нет будущности, нет исхода?

— Нет будущности, синьора!.. Нет исхода?.. Когда мы оба свободны, когда от одного вашего слова зависит сделать меня счастливейшим человеком?.. Что вы хотите этим сказать, маркезина?

— То, что вы не знаете положения дел нашего семейства и влияния его на мою участь: я не могу быть вашею женою, Монроа!..

Ашиль не испугался ее отказа; он не мог почитать его решительным, не верил, чтоб Пиэррина его отвергла.

— Вы не можете быть моею женою? Разве вы уже обещаны кому-нибудь другому, или воля семьи заранее располагала вами?

— Ничья воля не стесняет моей, синьор, а между тем я не должна, я не свободна сама располагать собою… я скажу вам то, чего не решилась бы доверить никому другому, но мое уважение к вам без границ и вы приобрели мое полное доверие: Ашиль, я слишком бедна, чтоб выйти замуж!.. Эта роскошь, это великолепие, которые меня окружают, — только тщетная оболочка существенной нищеты; у брата моего ничего не остается, кроме этого палаццо да нескольких небогатых вилл; за мной нет ничего — я беднее всякой нищей, потому что должна скрывать свою бедность!..

— Вы обижаете меня, маркезина… Думая о вас, как о подруге всей моей жизни, я не рассчитывал на приданое. Слава Богу, у меня на родине довольно состояния для нас обоих!.. я просил, я прошу только вашей руки и вашего согласия: кроме вас, мне ничего не нужно!

— Верю, верю, Монроа!.. И в помышлении не было у меня предполагать в вас что-нибудь похожее на корыстолюбие или расчет; я знаю, я уверена, вы взяли бы меня бесприданницей и даже нищей; я понимаю вас, синьор; но вспомните, что говорит девиз нашего дома: «ни более, ни менее!» — старое имя имеет свои требования, дочери дома Форли не должны срамить древний род свой, выходя замуж; с пустыми руками!

— Пиэррина, может ли быть, чтоб для суетного предубеждения, из уважения к старому обычаю вы пожертвовали бы мною, моим счастием и вашим собственным, если вы меня любите?.. Может ли быть, чтоб вы нашли человека достойным услышать от вас священное слово: люблю! и не сделали бы чести поручить ему вашу участь, принять от него ваше благостояние?

— Я сказала люблю, Монроа, потому что это признание вам следовало принять и оно давно тяготило мою душу; но преступить правила наших предков, но идти против своих убеждений — я не могу, я не должна!.. Еще ребенком я была приговорена к безбрачной жизни: бабушка, лаская меня, примеривала мне монашескую одежду и говорила, что когда-то мне придется ее носить, потому что я — бедная и никто на мне не женится. После нее, падрэ Джироламо, мой второй отец, по ее приказанию, воспитал и вырастил меня с мыслью, что для осиротелой маркезины Форли нет другой будущности… Мы слишком горды, друг мой, чтоб принять жениха, как благодеяние, и слишком недостаточны, чтоб выбирать!.. А молодые люди в нашем краю слишком расчетливы, чтоб искать себе невесту в раззолоченных, но пустых залах палаццо Форли! Следовательно, маркиза Жоржетта была права, удаляя от меня всякое помышление о браке. Вы не похожи на моих соотечественников, вы составляете исключение из числа обыкновенных людей, ваша любовь ко мне — непредвиденный случай; но должна ли я им воспользоваться?.. Не знаю, что б вам отвечала моя бабушка, а в неизвестности мне следует поступать по ее предусмотрению. Благодарю вас, друг мой, но не принимаю ваших предложений!.. Я умру, как умирали дочери нашего дома, я умру маркезиною Форли!..