— Пиэррина, но это самоубийство ни к чему не послужит; лишив меня благополучия всей моей жизни, вы только принесете себя в бесполезную жертву ложным понятиям о мнимой чести, пустому и слишком разборчивому бескорыстию!.. Чтоб остаться верной гордому обычаю вашего дома — не выпускать из него бедных невест, вы осуждаете на вечное и грустное одиночество человека, вам преданного и любящего вас выше всякого выражения… Если вы и вправе велеть молчать собственному сердцу, заглушить собственное увлечение, кто же вам сказал, что вы равно вправе осудить меня на кару безутешных сожалений? Достало ли бы у вас силы на такое осуждение, если бы вы меня точно любили, скажите?.. Но нет! вы меня не любите… вы только питаете ко мне одну холодную дружбу, одно бесчувственное уважение! Если б вы меня любили, синьора, вы не отвергли бы меня так легко!.. Вы обманываете себя и меня, не понимая своих чувств: вы не любите… вы не можете меня любить!..

— Монроа, вы жестоки и несправедливы!.. Не зная вас, я сдружилась с мыслью вечного одиночества и не понимала, чтоб существовал на свете человек, для которого я могла бы изменить свою судьбу; теперь я чувствую, что жизнь моя неполна, я постигаю, что есть счастье… что для меня оно было бы близ вас… Недавно встретились мы, но расстаться с вами мне будет больно и тяжело… Это не дружба, нет, Ашиль, поверьте мне, это гораздо больше!.. Но я не могу переменить своего приговора… я не завишу от себя одной! Я принадлежу праху моих предков и не выйду у них из повиновения!

— Хорошо, синьора, я понимаю вас!.. В вас больше гордости, чем способности любить; вся ваша привязанность отдана вашим давно усопшим предкам, и ничего не остается для живого жениха!.. Но есть еще и другая причина вашему отказу: вам дорого имя Форли, вам дорог ваш громкий титул и знатный сан! Носить другое, не столь блестящее имя — вы не согласитесь, хотя бы оно и было имя безумца, любящего вас больше своей жизни!..

— Ашиль, Ашиль, вас ли я слышу?.. Боже мой, и вы можете иметь такое жалкое мнение обо мне?.. Как же мало вы меня знаете!.. Нет, не суетная гордость, не тщеславное пристрастие к пустому титулу, не эти мелкие побуждения могут руководить мною!.. Не маркизство свое люблю я, нет, но имя Форли! но имя моих предков, между которыми тот, кем более горжусь я, простой купец — наш родоначальник!.. А бабушка моя, маркиза Жоржетта, неужто вы забыли, что она не более как дочь тюремщика? а ее память мне дороже всех прочих, и из послушания к ее воле я отказываюсь от брака, который мог бы быть благословением всей моей жизни.

Ашиль взял ее за руку; он был очень тронут.

— Так вы предпочитаете воспоминание маркизы Жоржетты всем тем более блестящим и громким воспоминаниям героев и замечательных людей, которыми справедливо гордится ваш знаменитый дом?.. Спасибо вам за нее, Пиэррина! Мне отрадно слышать, что благородная дочь дома Форли дорожит и хвалится простыми подвигами смиренной дочери тюремщика… Только вспомните, маркезина, что эти подвиги были единственно внушены ей любовью!.. Она ли не одобрила бы теперь вашей любви ко мне, когда сама для любви переносила столько горя и страданий? Избавление молодого маркиза едва не стоило жизни ее отцу.

— Жизнь отца?.. разве отец Жоржетты был под судом за ее бегство?.. Кто же его спас?.. и почему вы его знаете?..

— Я?.. то есть нет, я дурно выразился, простите, маркезина! я ничего не знаю о вашем… об отце Жоржетты; но я могу предполагать, что дочь подвергла его опасности, потому что тогда за каждого эмигранта, уходившего из тюрьмы не только простые сторожа и тюремщики, но высшие чиновники осуждались на казнь.

— Вероятно, маркиза Жоржетта не предвидела, что ее любовь могла обойтись так дорого отцу ее: она всегда с большим чувством говорила про свое семейство!

— В самом деле?.. Брак ее с молодым и богатым вельможею не охладил ее к родственным отношениям? Она не стыдилась своего происхождения и оставалась в дружбе и связи с своим семейством?

— Нет, и очень тем огорчалась! Но это отчуждение совершилось против воли ее. Перед бегством, по приказанию маркиза, она оставила матери письмо и часть денег, собранных у друзей Агостино для его спасения; но потом писать к ней или к отцу она долго не смела, чтоб не навлечь на них подозрений… Когда миновало время ужасов и казней, она несколько раз пыталась разведать, где ее родители, что с ними сделалось, но все попытки остались тщетными: она ничего не узнала!.. Они исчезли скоро после ее бегства и с тех пор никто об них не слыхал. Кроме родителей, у нее была маленькая сестра, еще в колыбели, когда она ушла; маркиза Жоржетта говорила о ней всегда со слезами… Бог весть, куда девались все эти близкие мне люди?.. Теперь, кроме той маленькой сестры маркизы, вероятно, уж никого из них нет в живых; они умерли, не зная, что у них вдали есть другое семейство, новое потомство!

Пиэррина увлеклась воспоминаниями, всегда столь сильно на нее действовавшими, или, может быть, она с умыслом отвлекала Ашиля от прежнего разговора… Он слушал ее, грустно улыбаясь, потом взял ее руку и нежно поцеловал ее, говоря, что, если бы эта бабушка, столь любимая, могла ожить и явиться между ними, она, верно, не отринула бы его любви к внучке.

Пиэррина грустно покачала головою…

— Маркезина, если вы не хотите мне поверить в таком деле, где я сам говорю в свою пользу, — положитесь на суд вашего лучшего друга, посоветуйтесь с падрэ Джироламо: пусть он рассудит, и как он решит, — пусть так и будет!.. Согласны ли вы?..

— Нет, синьор!.. я заранее знаю ответ аббата: он будет за вас! Аббат, исполняя волю бабушки и повторяя мне ее приказания и желания, сам никогда не разделял этого мнения и, напротив, сожалел, что для меня закрыты все пути к другой участи, к общему назначению женщины… Он не надеялся для меня осуществления своих тайных желаний, он видел, что между мною и моими соотечественниками слишком много причин к взаимному отчуждению. Но когда вы сюда приехали, после первого же вашего посещения, вы полюбились моему доброму другу, он нашел в вас человека по своим понятиям — и с того же дня…

— Продолжайте, синьора! доскажите, ради самого Бога!.. Что было с того же дня?..

— Падрэ Джироламо вбил себе в голову, что мы… то есть вы и я… созданы друг для друга… и…

— И?.. Что далее, маркезина?

— И желал, чтобы мы сошлись, подружились… Он часто уверял меня, что вы особенно мною заняты, что вы меня любите… и выпрашивал, выпытывал у меня…

— Любите ли вы меня тоже, не так ли?.. Что же вы отвечали, — что же могли вы отвечать ему, синьора?

— О, я ничего не отвечала!..

— Потому что вам не в чем было признаваться?

— Монроа… опять несправедливость!.. с первой встречи нашей я почувствовала, что жизнь моего сердца началась… Но зачем было открывать другому то, что я старалась скрыть от самой себя?.. Вы были проезжий, минутный гость… вы могли уехать, не обратив и взора на меня. Да и теперь даже, сегодня вы здесь, со мною… вы меня любите, говорите вы, а завтра уедете — и что для вас будет тогда бедная Пиэррина?.. Воспоминание, сон, меньше чем тень, которую отбрасывали вы, проходя в полдень по нашим мраморным площадям!..

— От вас зависит приковать меня к себе на всю жизнь мою, Пиэррина!..

— То есть приковать себя к вам, чтоб вы увезли меня отсюда?.. Но я не могу жить вне этого дома, который для меня и родиной, и колыбелью, и храмом, где я молюсь за всех моих!.. Я никогда не выходила из него на один день, и не понимаю, чтоб могла с ним расстаться.

— Даже для меня, если допустить, что вы меня точно любите?

— Монроа, вы дурно со мною поступаете; вы меня приневоливаете высказать вам даже и то, что должно было умереть в моей груди!.. Монроа, есть еще причина… есть тайны, о которых и самый короткий друг не должен был бы знать; но вы не хотите мне поверить, а я не могу оставить в вас сомнения против меня!.. Знайте, что мне назначена тяжкая обязанность: еще ребенком я дала клятву — и должна ее сдержать!.. Лоренцо такого характера, что бабушка предвидела для него бурную и безрассудную молодость, — он легковерен, слаб, расположен к мотовству; бабушка боялась, что он погубит окончательно наш дом и себя самого; она поручила мне не покидать его, удерживать и стараться женить его на умной и степенной жене. Брат мой, по несчастью, не обманул опасений бабушки — он уже много нашалил с тех пор, как вышел из опеки, много наделал долгов и издержек. Аббат за ним не усмотрит — Лоренцо его не слушает; одной меня он еще совестится немного, одна я могу его иногда отклонить от глупости или опасности; он так добр и так ко мне привязан!.. Я необходимая ему стража! Теперь ему двадцать шестой год, и мне кажется, что он, слава Богу, остепенился; еще лет пять, и он достигнет зрелости — тогда, надеюсь, все пойдет хорошо. Покуда же я не должна его оставлять!