На четвертый день был маскарад в зале делла-Фениче. Лоренцо явился туда недовольный и скучный, теряя уже всякую надежду и не принимая никакого участия во всеобщем шуме и веселье.

Он стоял, прислонясь к ложам нижнего яруса, когда к нему подошло щеголеватое домино.

— Не стыдно ли тебе скучать и зевать одному, когда ты мог бы проводить вечер гораздо приятнее? — пропищало оно общим голосом масок, протягивая ручку, баснословно крошечную. Маркиз приподнял голову и посмотрел довольно холодно.

— Если ты намерен безмолвствовать, как картезианский отшельник, я не стану терять с тобою времени. Прощай, маркиз, доброй ночи!.. Было зачем приезжать из Флоренции!.. — И маска с хохотом приготовилась или притворилась готовою удалиться.

— Ты меня знаешь? — спросил недоверчиво маркиз, оглядывая домино с ног до головы. Ножки были такие же миниатюрные, как ручки, и обуты в черные атласные башмаки, с такими прозрачными черными чулками, что белоснежная кожа просвечивала сквозь шелковую решетку. Голова и вся особа маски терялись в серебристых полах двойного капюшона.

— Не только знаю, но могу сказать: кого ты здесь ищешь и ждешь!..

— Вот одолжишь, пербакко! — крикнул Лоренцо, невольно улыбнувшись. — Я и сам того не знаю… я дорого бы дал, чтоб узнать! — прибавил он потом со вздохом.

— Дорого?.. в самом деле? Это тебя так интересует?.. Хорошо, мой сиятельнейший маркиз! Подари мне… час времени, и ты узнаешь.

— Маска, маска, ты слишком много обещаешь! Будешь ли ты в состоянии сдержать свое слово?.. Пойдем, я отдаю тебе вдвое больше, чем ты просила, я не отойду от тебя хоть во весь маскарад, если ты мне скажешь, кого я хотел бы здесь видеть!

— Весь маскарад?.. Нет, уж это слишком щедро!.. Стало быть, ты не надеешься найти ее и говорить с ней!..

— Послушай, домино, ты меня морочишь или смеешься надо мной! Признайся откровенно: ты ровно ничего обо мне не знаешь и подошла ко мне с пошлым вопросом, который в маскараде каждое домино, то есть каждая женщина, предлагает непременно каждому мужчине, не приписывая своим словам ни малейшего значения?

— Значение в них есть, если только я не ошиблась, и если твои мысли, твои грезы не лишены того, что я в них предполагала…

— Ты непонятна, как Сфинкс!.. Что же ты предполагала в моих мыслях?

— Много любопытства и немножко… симпатии… к той… Признайся мне, «mon beau ténébreux»[50], кого искал ты вчера глазами в глубине верхних трибун Сан-Марко, когда за вечерней так упорно всматривался во все женские глаза, что светились оттуда?..

До тех пор они говорили по-итальянски; при произнесении французских слов Лоренцо вздрогнул: он вспомнил о романсе, пропетом по-французски…

— А разве ты там была? разве ты видела?

— Стало быть, была и видела… если мне не пересказали!.. Но скажи еще, кого ждал ты, сидя так долго в неподвижной гондоле перед крыльцом постамта, перед палаццо Гримани?

Разговор маски начинал затрагивать маркиза за живое: она будто знала все, что происходило с ним в последние дни.

— Здесь душно и шумно, — сказал он, — возьми мою руку и пойдем искать убежища в верхних ложах.

Домино взяло его руку, и они скоро уселись в небольшой ложе.

Лоренцо приставал к маске, чтобы добиться от нее более положительного ответа; его удивляло, каким образом могли подкараулить его действия и разгадать их тайные причины, когда он никому не сообщал ни о своей встрече, ни о бессчетных поисках и неудачах.

Долго маска мучила и волновала его неполными намеками, наконец, когда маркиз полушутливо, полусерьезно уверял ее, что он точно ищет, точно ждет, но сам не знает кого, она вдруг докончила его мысль, прибавив, что он верно ищет

Услыхав эти слова из столь памятной ему элегии незнакомки, Лоренцо вскочил, как безумный и готов был упасть на колени перед черным домино, но оно, заливаясь хохотом, встало еще поспешнее его и выпрыгнуло из ложи, оставляя в руках маркиза перчатку, за которую он успел ухватиться…

Домино не бежало, а летело через лестницы и коридоры театра… Лоренцо не летел, а перескакивал через ступени, лавки, через все, что ему попадалось под ноги или шло навстречу.

Они очутились в сенях… Но тут уже стояло много масок, готовившихся к отъезду: домино порхнуло в их толпу и скрылось между группами… Маркиз не отыскал его…

Нужно ли говорить, что он добрался до своей комнаты в гостинице чуть что не в горячке от досады, удовольствия, ожидания и отчаяния?

На следующий день опять начались безумные, безуспешные поиски, пребывание на часах в гондоле перед палаццо Гримани, в том самом месте, где в первый раз с ним съехалась певица, хождения к Сан-Марко, ко всем службам, утренним и вечерним, — все проделки и выдумки, которыми бедный Лоренцо думал обмануть свое нетерпение. Ему казалось, что, имея залогом перчатку, он легче найдет свою незнакомку… От первой встречи ему оставалось только одно воспоминание да эхо замолкнувшего голоса… Теперь, держа в руках вещь, принадлежавшую невидимке, он находил в ней осязаемое доказательство, что его видение существует, и что оно было не сном, не обманом больного воображения.

— Кто она? — спрашивал он беспрестанно сам себя. — Итальянка?.. Нет, она слишком хорошо выговаривает по-французски! Парижанка, путешественница?.. Не может быть! Ей слишком знакомы, слишком сродны кокетливо-беспечные уловки и ласковое простодушие наших женщин!

И Лоренцо терялся в безысходных догадках и припоминаниях…

Через три дня, поздно за полночь, он уже возвратился из театра, уже перебывал под прокурациями, исходил всю площадь, пересмотрел всех сидящих и проходящих, и безнадежный, докуривал сигару на своем балконе, над каналом Сан-Моизе.

Вдруг под балконом остановилась гондола, освещенная двумя красными фонарями… Лоренцо с удивлением смотрел на это явление, показавшееся ему грозным привидением безвозвратной старины, когда вдруг из гондолы раздалось пение — и слишком знакомый, слишком памятный ему голос запел знаменитое brindisi [52] из оперы Лукреции Борджиа:

«Il segreto per esser felice…»[53]

Вне себя от радости, Лоренцо вскрикнул и бросился с балкона…Сбежал вниз сперва к водяному выходу дома[54], чтоб посмотреть, не стоит ли там еще опоздалая гондола, потом, не найдя ничего, устремиться к уличному выходу и бежать до первого трагетто (сборное место наемных гондол, как у нас биржи для извозчиков) — все это было делом одной секунды для маркиза… Но он не застал никого на трагетто и в отчаянии вернулся на свой балкон, куда долетели к нему насмешливо и задорно брошенные слова последнего куплета:

(Не станем заботиться о неверном завтра, когда сегодня нам дано наслаждаться!)

И звонкий голос замолк, переливаясь в нескончаемых трелях, и гондола поплыла тихо и медленно, унося с собою радость и жизнь ожившего было на миг Лоренцо…

Он мог бы решительно сойти с ума или занемочь нервическою горячкою, если бы его недоумения не пришли наконец к развязке.

На другой день, рано утром, афиши возвестили венецианским дилетантам, что, по болезни синьоры Тадолини, в объявленной опере Линда ди Шамуни ее заменит молодая дебютантка, ученица болонской консерватории, а позднее ученица синьора маэстро и профессора Бордоньи, синьора Терезина Бальбини, примадонна, mezzo-soprano[55].