— Это летний душ, — объяснял Дима, показывая на черный бак на четырех столбах. — Воду греть не надо. Хотите помыться? А я моюсь по два раза в день!..
— Беседка вон там?
— Да, она!
Это было что-то вроде легкого домика с окном во всю стену, внутри было душно, пахло свежим деревом, стол из струганых досок, табуретка, узкая железная койка, заправленная, с подушкой, с домотканым покрывалом. Все готово — живи да наслаждайся!
— Прекрасно! — сказал Алексей Петрович с искренним восхищением.
Дима был доволен этой искренней похвалой дяди.
— Я вижу, что ты встал на родную землю крепко и навечно, — сказал Алексей Петрович.
— Да, навечно, — смутившись от таких слов, тихо ответил Дима.
— Это хорошо. Но ведь такой дом, такой сад требуют очень много забот, много сил. Правда, ты молод, но ведь у тебя есть еще и работа — ты учитель, ты должен читать, заниматься, думать. Не помешает ли одно другому?
— Мне кажется, что не помешает, — ответил Дима. — Во мне сидит крестьянская, хозяйственная жилка, это верно, и я должен был дать ей выход. Большой же тайны., большого секрета в этом деле нет, но теперь, когда я все это сделал, я спокоен, моя душа на месте, и мне кажется, что из меня может получиться теперь не плохой учитель…
Сказавши это, Дима на секунду смутился, но потом твердо взглянул на Алексея Петровича. Такой твердости, такой уверенной обстоятельности не ожидал Алексей Петрович в племяннике.
— Ты исполнил свою задачу, и, значит, ты прав, — помолчав, сказал Алексей Петрович. — А теперь пойдем помогать отцу, ведь там ждут нас.
В доме у сестры уже вовсю кипела работа: топилась баня, сама Урик вытряхивала половики, а зять Афанасий зарезал барана и теперь снимал с него шкуру. Но чем мог тут помочь Алексей Петрович? Дима — тот знал, что делать: переоделся в старые штаны и стал помогать отцу разделывать тушу, ловко отхватывая ножом среди вороха скользких кишок то баранье сердце, то почки, и одно бросал в эмалированный желтый таз, а другое — в цинковый. Он работал как заправский мясник, руки у него были в крови по локоть. Вот тебе и учитель! Видимо, деревенский житель, кто бы он ни был, должен все уметь делать сам, только тогда он преодолеет без ущерба сопротивление быта и не покорится ему. А таким, кто и курицу не может зарезать себе для супа, тому в деревне не место, пусть в городе толкается по магазинам да ждет, когда ему эту курицу привезут из-за границы в потрошеном виде.
Баня топилась дымно. Да еще и ветра не было, так что дым сваливало к земле и он растекался по всему саду и двору. Кроме того, сестра среди этого чада начала палить баранью голову и ноги для шюрбе, попалит, потом окатит кипятком и снова палит. И дым, и запах паленого, и запах свежего мяса, — от всего этого веет чем-то древним. И Дима как будто угадал!
— Что, дядя Алеша, смотришь и думаешь, наверное: вот дикари, убили барана, сейчас вымажут себя кровью и будут плясать вокруг костра! — И засмеялся, поднимая красные от крови руки и изображая что-то вроде современного танца.
— Я подумал, — сказал Алексей Петрович, — что в этом что-то есть, какая-то первооснова человеческой жизни, она пришла к нам из древних времен и до сих пор имеет место.
— Но мы обуздываем помаленьку дикарские страсти, — подхватил Дима. — Вылезаем из пещер и хижин, по возможности перебираемся в благоустроенные квартиры…
— И дома-кермени!
— Да, и такие дома имеют место, — ответил Дима. Он собрал в ком скользкую баранью шкуру и понес распяливать ее на задней стене сарая.
Чтобы чем-то занять себя, Алексей Петрович вытащил из колодца ведро воды и вылил в кадку. Но еще два-три ведра — и кадка была полна. Взялся подметать двор, но поднял облако пыли, так что пришлось метлу поставить на место.
Вот ведь дело какое: совершенно отвык от деревенской жизни! А кажется, так просто — подмести двор, нарубить дров… Вообще со стороны смотреть, так самой простой работой кажется работа крестьянская: пахать, боронить, сеять, пасти скотину, забить барана… Не потому ли столько у нас «специалистов» сельского хозяйства? Деревенского жителя все учат жить, учат строить дома, учат выращивать хлеб, разводить скотину, и чем поверхностнее такой учитель, чем примитивней его сознание, тем больше пафоса в его назиданиях. А если разобраться, то эта крестьянская простота покоряется только талантливым людям, таким, как Сетнер или вот Дима с отцом. Если же за сельские дела берется бездарь, то сразу же вокруг этого «простого» дела возникают одни проблемы и вопросы, а толку не видно и не предвидится. Нет, нет, всякая работа проста, в том числе и его, директорская, если делать все разумно и преследовать в работе цели реальные, а не мнимые…
Тут ворота отворились, и во дворе появился Володя, младший сын Урик и Афанасия, «последыш», как о нем говорили в шутку. Он отворил ворота и, сделав вид, что не заметил дяди, взял под уздцы и ввел во двор стоявшую на дороге пару лошадей, запряженную в рыдван с высокими грядками. Раньше такие сноповозки были в каждой бригаде, и с тока, где молотили, Алексей не раз развозил мякину по дворам. Да, точно в таком вот рыдване и возил! С тех пор он и не видал их, а он вот — существует! И Володя приехал на нем, не кто иной, а Володя, самый младший из племянников! Обычно мякину давали на трудодни, и вот Алексею поручалось развозить ее прямо с тока. А лошади были, помнится, гнедые, только у одной грива лежала ровно на правую сторону, а у второй как-то странно распределялась туда и сюда…
— Тпру-у! Стоять! — наконец скомандовал он этаким баском. И все еще не хотел замечать дядю, стоявшего у вяза и с улыбкой наблюдавшего за ним.
Но вот уже делать было нечего: мерин смирно стоял, и Володя, остановившись посреди двора, взглянул на дядю со вспыхнувшим от смущения лицом.
— Салам, Володя, — сказал Алексей Петрович, подходя и обнимая племянника. — Как ты вымахал!..
— С приездом, дядя Леша, — промолвил Володя ломающимся баском.
— Да, вот приехал и брожу по двору, не знаю, что делать!
— Вы отдыхайте, — посоветовал Володя.
— Отдыхать хорошо в каком-нибудь деле. Вот ты же работаешь, и какой это прекрасный отдых! Мякину, верно, развозишь по дворам?
— Нет, мякину возим к ферме, потом ее запаривают скотине.
— Вот как! — удивился Алексей Петрович.
— Да, — сказал Володя. — А другой раз мякину добавляют в силос.
— Где же ты сейчас работал? На току?
Володя опять улыбнулся своей снисходительной улыбкой — дядя Леша не знал таких простых вещей! Ведь тока как такового сейчас в колхозе нет, в поле работают комбайны, они ссыпают зерно в машины, машины увозят зерно в сушилку или на механизированный ток «Петкус», где работает всего только один человек!
А лошадям там нечего и делать. На лошадях они, такие же ребята-десятиклассники, как и Володя, собирают в поле солому, ту, что остается после уборки. Но много ли ее соберешь после того, как ее уберет волокушами механизированное звено! — вот и собираешь по соломине целый день…
— Что же, кормов, может, не хватает в колхозе?
— Это у нас-то не хватает! — Володя искренне засмеялся. — К нам весной почти весь район приезжает за сеном да за соломой! У нас Сетнер Осипович на это дело жадный, — добавил он с достоинством. — Еще будем скоро листья возить из лесу.
— О, листья и мне довелось повозить! — сказал Алексей Петрович. — Коровы ранней осенью хорошо лист ели, да и на подстилку шел лист.
— На подстилку и мы возим, но наша корова не ест, избалована.
И словно бы считая этот праздный разговор исчерпанным, замолчал и начал выпрягать лошадей. Делал он это ловко, споро, так что сунувшийся было помогать Алексей Петрович только мешал Володе. Даже смотать вожжи и то не сумел правильно. Володя следил за его движениями с удивлением, но молчал, как будто боялся оскорбить дядю своей подсказкой. Потом он легко вскочил на одну из лошадей, а другую дернул за узду, и обе поскакали легким галопом по улице. Алексей Петрович стал закрывать ворота. Ему вспомнилось, как в такие же вот годы сам приезжал домой на своей паре гнедых, выпрягал, потом гнал лошадей на конюшню, но лошади были не такие гладкие, ребра можно было легко пересчитать, а сидеть на хребте без подстилки было одно мучение. Проскакать бы сейчас по Шигалям на этой откормленной Володиной лошади, сгонять бы в ночное к Цивилю, посидеть ночь у костра, пока на рассвете, когда заподнимутся и закачаются над лугом утренние туманы, не сморит сладкий сон!..