– Вставайте, вам пора кое-что показать, – пробасил сзади миловидный громила, после чего двое спереди улыбнулись.

  Меня подхватила сильная рука и поставила на ноги. В тот же момент рядом со мной встал и Гоша.

  Я посмотрел вокруг. Мы были в центре какого-то поля. Насколько оно было большим, не представлялось узнать возможным: туман скрывал всё через десяток метров. Пока молочная пелена ползла только у земли, чуть выше же всё скрывалось будто за дымчатой пеленой: не белёсой, а серой. Так, похоже, сейчас утро. Только сколько времени? А, хотя, какая разница… Вокруг нас иногда появлялись небольшие покосившиеся деревца. По чередованию, с которым они шли, можно было подумать, что мы движемся по молодой засеянной аллее, которая уже никогда не превратится в роскошную рощу…

  “Куда же нас ведут?” – неожиданно возникла мысль у меня в голове. В поисках ответа я повернулся к Гоше. У меня до сих пор не получилось разогнуться, поэтому сейчас я смотрел на него снизу вверх. И только сейчас, на большем освещении, я увидел, что то, что я вначале принял за небольшое покраснение, оказалось нехилым обморожением. Щеки и вовсе растрескались до такой степени, что казалось, будто по ним разрослась чёрная паутина, которая вот-вот и доберётся до ушей. Я подвигал скулами, по лицу разошлась резкая боль. Повинуясь привычке, я попытался схватится за щеку, однако руки были завязаны за спиной, из-за чего я только подтолкнул себя в поясницу и чуть не упал: приземлился на колено.

  – Ты что, ходить не умеешь? – раздалось сзади. – Такую хорошую одёжку испоганил, надо было тебя первым на казнь… Ну ничего, и до тебя время дойдёт…

  Я повернулся, на меня смотрела ухмыляющееся лицо громилы, за спиной которого злобно оскалились два солдата.

  Развернувшись, я зашагал дальше. По щекам побежала кровь, но сейчас это меня не сильно волновало. О чём они говорят? Вот какой вопрос тревожил мой разум больше всего.

  Невольно я уловил на себе взгляд Гоши… Чёрт, как же в этот момент захотелось закурить.

  Еле передвигая босыми ногами по вязкой, холодной почве, мы добрели до скопища людей. Они стояли полумесяцем и за чем-то наблюдали, нервно перешёптываясь.

  Было очень холодно, по крайней мере, нам. Проходя сквозь толпу, я специально как можно больше тёрся о людей, пытаясь взять хоть немного их тепла, за что получил пару подзатыльников. Зубы выбивали чечётку, пальцев ног я не чувствовал совсем, собственно, с отростками на руках была такая же история.

  – О, а вот и они, дети электроники, приверженцы индустриализации, поклонники технологий! – когда толпа расступилась перед нами, показался человек в чёрной рясе. Он был примерно тех же лет, что и Гоша, разве чуть моложе. Лицо его было небрито, зубы давно не чищены (мы обычно так хотя бы с утра водой прополаскиваем, а здесь вообще они, зубы, видать, о гигиене позабыли), лицо усеивали небольшие кратеры морщин, под глазами мешки, нос с горбинкой и чуть вздёрнут. На стриженой голове красовалась чёрная шапочка по форме походившая на полукруг. Я логично рассудил, что это некий монах. Он гневно показывал в нас пальцем и во весь голос вещал некую ересь. –  Вы не признаёте истинной силы человека, не знаете запала его душевного огня! Не верите в существование гармонии его с природой, не видите мощи амбиций людских! Не признаёте родное нутро своё… – Он остановился и продышался. Под рясой чуть вздрогнула небольшая грудная клетка, по виду монах не был физически одарённым человеком. Он поднял полный ненависти взгляд и сказал: – Но я это исправлю. Я покажу вам, что бывает с людьми, приклоняющими колени свои пред технологией! И дам вам ещё раз подумать над деяниями и привычками своими…

  Он отошёл. За ним стояло большое деревянное колесо, на лицевой части которого висел прикованный.. я ужаснулся: это был Пётр!

  Плотно привязанный к деревянному колесу, он висел и не двигался. Казалось, что ему сейчас ни до чего нет дела. Его глаза были сонны и полуоткрыты, а также они были устремлены вдаль: в пелену тумана и рассветной мглы, скрывающей всё. А нет, не всё: если чуть присмотреться, то снизу, мы стояли на небольшом холме, можно было рассмотреть автостраду. От самого колеса и до дороги было расстелено покрывало, на котором располагались куски битого стекла.

  Вдруг его голова чуть вздёрнулась и он медленно повернулся к нам. Лицо было бледным и будто уже не принадлежало живому человеку. Губы сильно растрескались, из-за чего теперь из них шла кровь. И этими самыми губами Петя попытался нам улыбнуться, обнажив рот, за ночь лишившийся половины зубов, а так же обрубленный язык… В следующее мгновение его голова резко упала на грудь и вновь повисла так же, как и в начале.

  Я не знал, как на это отреагировать. Что они делали ночью? Что хотели делать? Зачем им это? Я просто стоял, я наблюдал, широко раскрыв глаза и рот, не  в силах что-либо предпринять…

  – Уже как полчаса, четыре года назад, над мирной белоруской землёй жалобно плакала сирена, пытаясь предостеречь и предупредить сыновей божиих от злой участи и кары небесной, воссозданной проклятой техникой “мирного” атома… И именно в данный час, великие искусства человеческого ума впервые упали на нашу землю. Прошумел первый взрыв! Вместе с ним в унисон прошумело тысячи миллионы криков невинных, порабощенных радиоактивным смерчем, людей… – жрец поднял глаза на нас. – Такие, как вы, учинили данное злодеяние, и за это нет вам более прощения. Так пусть же сегодня, в отместку за столько унесённых жизней, погибнет один из тех, кто и по сей день верит в силу техники, а не человеческого эго! ДА НАСТАНЕТ КАРА!!

  Как только безумец произнёс это и стукнул ногой, облачённой в портянку, по размякшей земле, двое солдат сзади обрезали верёвки, не дававшие колесу покатиться вниз по склону.

  В следующую секунду, как только ступни Петиных ног смяло под двухцентнеревой массой колеса и раздался хруст ломающихся костей, Пётр резко открыл глаза и уже успел раскрыть рот в немом душераздирающем крике… Однако звука не было, лишь сиплый вздох, после чего его грудную клетку смяло под катившимся вниз исполином. Послышался звук ломающихся рёбер, по длинной простыне разошлись красные пятна, количество стекольных осколков и прочей железной примеси за колесом резко поредело: тело мученика против своей воли вбивало в себя весь этот строительный мусор.

  От увиденного в глазах потемнело, я никогда не видел ничего более жестокого и бесчеловечного. Сотни глоток за моей спиной радостно улюлюкали и кричали.

  Вдруг монах повернулся к нам и шипяще произнёс: “Готовьтесь, скоро ва…”

  Договорить он не успел: в его глотку, злобно рыча и брызгаясь слюной, зубами вцепился Гоша и повалил на землю. Быстро подбежали охранники, люди вдруг резко начали отходить назад и кричать, но больше всех кричал сам монах. Он даже не кричал, он орал во всё горло, захлёбываясь приливающейся кровью, которая уже бежала и сквозь рану на шее.

  Один из охранников саданул Георгия прикладом по голове, и тот отстранился, потеряв сознание. На шее жреца красовалась огромная рваная рана, которую он тщетно пытался закрыть руками, но ярко-багровая кровь шла даже сквозь пальцы, придавая картине некий нереальный характер.

  От визжащего жреца я повернулся в сторону дороги.

  Ноги тряслись, тело колотилось, я надсадно дышал, во рту пересохло, из глотки вырывался жаркий пар.

  На трассе лежало перевёрнутое колесо. И обращено ко мне оно было именно той стороной, на которой красовалось сдавленное, с вылезшими глазными яблоками, переломанными наружу спицами костей, а так же многими органами, вырывающимися из различных частей тела. Лицо было изуродовано до неузнаваемости, изо рта висела небольшая нить гортани, что придавало ещё большей жути. Всё в радиусе метра было в крови, шедшей, казалось, из каждой клетки его изувеченного тела.

  Дальше я смотреть просто не смог, и повалился в небытие, упав на морозную, жидкую от множества ступней, однако уже чуть отвердевшую от холода почву.