Не думал я, что такая же природа и Минске, однако, как оказалось, внешний мир столицы несильно отличается от Брестского. Посторонние, неведомо откуда берущиеся шорохи и звуки, неразборчивое бормотание, то и дело доносящееся где-то рядом. Запах неизвестной природы. Так же здесь прорисовались и некие новые необычности: мне то и дело казалось, что в молочной дымке проступают некие черты, которые, как только я, хоть на секунду, перестаю фокусироваться на них, пропадают…

  – Тебе ничего в тумане время от времени не мерещится? – спросил я у Антона, когда ещё один силуэт будто растворился в воздухе.

  – О, и тебе тоже это видится? – чуть улыбнулся напарник. – А я думал, что я один тут понемногу с ума схожу…

  – А с чего ты взял, что уже не сошёл? – просто для того, чтобы отвлечься от воздействия мира, спросил я.

  В этот момент Антон вмиг посерьёзнел, припустил голову и как бы задумался. Затем медленно поднял и, смотря вперёд расслаблённым, безразличным взглядом, ответил, кивнул головой вбок и приподняв брови:

  – Хм, не знаю, может, потому, что привык жить в мире, где все люди и так свихнулись…

  Я сам призадумался. И тут ненадолго проснулся Гоша и, выпуская большие клубы пара при каждом слове, медленно и тихо заговорил.

  – Вообще-то, они сделали это давно, просто апогей сумасшествия пришёлся именно на это время, а точнее на пару лет тому назад. Сейчас остались только те, кто сохранил разум.

  Всё это он произнёс, не поднимая головы. Тащить его было трудно, плечи затекли и непроизвольно снижали своё положение, поэтому частенько приходилось поднимать их обратно, при этом тревожа и так измученное тело Георгия. Он, конечно же, помогал нам ногами, но от этого всё равно было мало толку, сейчас они абсолютно не держали его.

  Вдруг рядом раздалось слабое шебуршание. От неожиданности я вздрогнул и поскользнулся на скользком настиле, состоящем целиком из слипшихся друг с другом, полугнилых листьев, при этом чуть вскрикнув. Когда упал на холодный, слизкий, мёртвый ковёр, по спине прошёлся колкий холодок: показалось, будто сбоку что-то мелькнуло.

  Не выдержав Гошу в одиночку, рядом на одно колено повалился Антон. Раненый же, если бы его не придержали, свалился бы навзничь подобно мне, однако ему повезло.

  – Чёрт, Сань, ты же будь аккуратней немного! – запричитал Георгий, и сразу же закрыл рот от наступившей боли в скулах.

  –Блин, я.. я случайно, извиняюсь, но, мне показалось, будто кто-то прошёл рядом…

  – Это обычное дело, но сам подумай, кто здесь может быть… Хотя, быть здесь может много кого, поэтому об этом лучше не думать, а то так и параноиком стать можно… Поэтому я и люблю чаще слушать музыку, чем внешний мир, – сказал спокойно Антон. На последней фразе он понизил голос.

  Оперевшись руками об стылую, проникающую своей мерзкой влажностью даже сквозь перчатки, дорогу из листвы, я вновь поднялся. По такому пути я предпочитал бы ездить, как мы делали всё время до этого момента, а не ходить: слишком легко упасть. Хотя, и когда мы ехали, Гоша жаловался на слабую сцепление с дорогой, но там, всё же, было куда лучше. Может, потому, что там всю ответственность за дальнейшее продвижение была не на мне, а тут уже я должен шагать своими двумя?... Да, наверное, поэтому.

  Я снова пристроился у правой руки Георгия.

  Вокруг опять заплясали непонятные сгустки, от которых становилось холодно внизу живота, и поэтому я решил вновь заговорить: всё-таки лучше слушать членораздельный звуковой шум, чем неразборчивое бормотание.

  – Интересно, сколько нам ещё идти? – не к кому не обращаясь, задал вопрос я.

  – А кто его знает, из-за тумана ничё не видно… – ответил, не поднимая головы и надсадно дыша, раненый. Сейчас он старался говорить как можно меньше и тише: обморожение не давало о себе забыть.

  – Ха, тебе и так ничего не видно, а прошли мы около метров четырёхсот… однако я не уверен, – добавил, гляди в никуда, Антон. – А если хочешь отвлечься от окружающего, – я вздрогнул от его догадки, – просто прокрути в голове какую-нибудь мелодию. Не знаешь – событие. Если и это не помогло, закури, ты же куришь, да?...

  Он, выпустив облачко пара, повернулся ко мне, я кивнул и сказал:

  – Давно бы уже это сделал, дотянуться до пачки не могу.

  – Ща я сделаю, скажи только где она, хотя погодь, я свою лучше достану, – сказал Гоша и, припустив руку, стал обстукивать рюкзак на правом плече, ища нужный карман.

  – Это мой, твой на другом плече, тебе не дотянутся, – сказал я. – Приподнимись чуть и потяни на себя первую попавшуюся собачку, там она одна, после залезь внутрь и достань открытую пачку, там их три, две запечатаны, – всё это я говорил по мере его продвижения в данном деле.

  – А где огонь возьмёте, – спросил Антон, когда Гоша, наконец, достал сигареты и закрыл карман.

  – Там внутри зажигалка, – сказал я, когда из свешенной к моему правому плечу руки выпала пачка “VIP”, пришлось неестественно изогнуть кисть, из-за чего та заныла, однако я смог поймать её.

  – И про меня не забудь, – с вожделением сказал висящий у нас на плечах человек, увидев фильтры пятнадцати оставшихся папирос.

  Еле закурив одну, – с одной рукой даже такое простое действие не так легко, – я передал её раненому, а сам принялся раскуривать табачное изделие и для себя.

  – О, как же хорошо, – выпустив пучок, на этот раз дыма, прохрипел Георгий.

  И я был с ним полностью согласен. Тепло переходило от подожженного табака в глотку, а после расплывалось по всему телу. Я не думал не о чём, просто ловил каждое мгновение этого процесса, каждую затяжку. Тело будто бы оживало, внутри становилось так тепло, на мгновение показалось, что даже дрожь прошла… А ещё мысли, вечные мысли, зацепляющиеся за наружный мир и порождающие ужасающие образы неведомых существ. Сейчас их не было. Они будто слились с дымом, стали такими же лёгкими и теперь так же лениво плыли в голове, не будучи способными сплотиться друг с другом и довершить хоть какую догадку до конца. Сейчас мне это и нужно было.

  Как же, всё-таки, хорошо… Знаю, что курить – плохо, но ведь так приятно.

  И вдруг Гоша, вскрикнув, яростно запричитал трёхэтажным матом. Докуренная до середины сигарета выпала, сам раненый начал заваливаться назад и потащил нас с собой. У Антона были хорошие сапоги, у меня носки в скользком целлофане, поэтому понять, кто упал на гнилом настиле, можно безо всяких подсказок.

  – Что, что такое?! – приподнявшись на локтях, спросил я у рядом лежащего Георгия.

  Антон присел рядом с нами.

  –На что-то… что-то твёрдое… твёрдое и острое наступил… чёрт, как больно, что это за хрень… – придерживаясь за ногу, с закрытыми глазами, сквозь сцепленные зубы процедил он.

  – Где, где эта штука? – растерялся я и начал неосознанным взглядом рассматривать Гошу, при этом почему-то похлопывая по боку.

  – В ноге, где же ещё, – сказал спокойно Антон, подвинувшись к его ступням. – Чем ещё он мог наступить?

  Я осоловелым взглядом ещё посмотрел на него, после чего на лице почувствовалось ледяное прикасание слабого радиоактивного ветерка, колющегося принесёнными с осадочного слоя мелкими дождинками, и я, наконец, проснулся. Взгляд стал осмысленным. Я проанализировал в голове, что произошло. Затем понял, что в зубах больше нет сигареты, и в первые секунды начал шарить вокруг себя в поисках белого, с золотистым, цилиндра, однако спустя мгновение осознал, что это глупая и несуразная идея, и подвинулся к Антону: надо было помочь Гоше.

  – Блин, а это очень даже нехорошо, – тихо сказал, рассматривая ступню, молодой напарник.

  – Что такое? – поинтересовался я.

  – Это гвоздь, причём, судя по шапке, довольно немалый, сантиметров семь точно будет.

   Я присвистнул. Это было действительно плохо.

  Посмотрел на Гошу. Он лежал, закрыв глаза, и с измученным видом держался за неожиданно потревоженную челюсть. Дышал часто и громко, но рта не раскрывал, поэтому из-под носа то и дело уплывали небольшие клубы пара. Из темных пятен пошла кровь, из глаз – слёзы. Фаланги пальцев рук были синими, на белой повязке, опоясывающей чело, виднелось бурое пятно. В общем, он и так натерпелся, а тут ещё это.