Макдауэлл подумал, что следует отправить Стива на семинар по ораторскому искусству, слушать его речи стало невозможно. Наконец, силы оставили сенатора, он закрыл глаза и заснул.

Пробуждение было столь странным и удивительным, что сенатор с силой ущипнул себя за лодыжку и вскрикнул от боли. Только что он находился в собственном офисе, и вдруг очутился внутри странного дома, сложенного из неровных бревен, в комнате с окнами, срытыми белыми занавесками со скандинавским или русским орнаментом. Из мебели — три скамейки, сколоченные из грубых досок. На одной помещался сам сенатор, а на двух других с удобством устроились два удивительных персонажа. Представьте, господа, это именно те два русских советника, о которых только что рассказывал Стив!

Добрый-Пролёткин, отличавшийся экстравагантностью в одежде, на этот раз облачился в длинную холщевую рубаху, перепоясанную простой веревкой, красные шаровары и щегольские черные как смоль сапоги с короткими голенищами. На шее поверх рубахи висел огромный, как у священника, крест. Румяные щеки и широкая улыбка придавали ему добродушный вид, который, впрочем, тут же разрушался заткнутым за пояс огромным ржавым тесаком.

Второй человек, небезызвестный Гофман, предстал в образе баварского бюргера, собравшегося пить пиво с друзьями — короткие штанишки, башмаки с гольфами, расшитая курточка и треугольная шапочка с пером. За ухом красовалась чудесная алая роза, а в руках он почему-то держал большой циркуль. Гофман сидел на скамейке и сосредоточенно чертил на ней круги.

Добрый-Пролёткин сладко улыбнулся и сказал на чистейшем английском языке:

— А вот и мистер Макдауэлл! А мы вас заждались.

Гофман раздраженно посмотрел на сенатора и с силой воткнул иглу циркуля в скамейку.

— Да уж. Заждались.

Сенатор от удивления сначала не мог произнести ни слова, а потом громко икнул.

— Это мистер Макдауэлл здоровается, — любезно перевел Добрый-Пролёткин, — и вам здравствуйте.

— Приветствую вас, сэр, — мрачно произнес Гофман.

Наконец, сенатор смог взять себя в руки и попытаться осмыслить ситуацию. Впрочем, безуспешно. А что вообще можно подумать в таком случае? Два высокопоставленных русских чиновника в клоунских нарядах неведомым образом захватили сенатора Соединенных Штатов и ведут с ним безумную беседу.

— Джентльмены, — твердо сказал Макдауэлл, напомню вам, что я — сенатор Соединенных Штатов и нахожусь под защитой Америки. У вас будут очень большие неприятности.

Это заявление вызвало взрыв эмоций. Мрачный Гофман широко улыбнулся, а Добрый-Пролёткин, схватившись за живот, едва не упал со скамейки!

— Вы слышали? — советник-русофил никак не мог отдышаться и тыльной стороной ладони вытирал выступившие слезы. — Вы слышали, Карл Иммануилович, у нас будут неприятности!

— Не говорите, Иван Степанович, очевидно, нам следует приготовиться, — а скажите, — Гофман обратился к Макдауэллу, — какого рода неприятностей нам следует ждать?

Все-таки сенатор достиг нынешнего положения во многом благодаря внутренней твердости и умению собираться в трудной ситуации. Он прекрасно уловил иронию с словах советников и решил придерживаться максимально осторожной тактики, по крайней мере до тех пор, пока не сможет окончательно прояснить собственное положение. А основных вопросов два: где он находится, и кого представляют эти люди.

— Джентльмены, — сказал Макдауэлл мягко, — вы прекрасно знаете, какие меры убеждения имеются в арсенале моего правительства. Кроме того, вы прекрасно знаете, что организацию, которую я представляю, обладает еще большими возможностями. Поэтому, прошу передать вашему руководству, что я открыт для сотрудничества, но при этом рекомендую немедленно вернуть меня на место.

Советники переглянулись.

— Вы, правда, хотите, чтобы мы передали ваши рекомендации нашему руководству? — без тени улыбки спросил Гофман. — Лично я не советовал бы беспокоить наше руководство по пустякам. Даже я не всегда могу предсказать его реакцию. А уж Иван Степанович — и подавно.

— Требования сенатора США — пустяки? Я повторяю…

— Ну, если вы так настаиваете… Передадим, Иван Степанович?

— Безусловно, передадим, Карл Иммануилович, — подтвердил Добрый-Пролёткин.

Макдауэллу тут бы обрадоваться, но нет, наоборот сговорчивость советников показалась подозрительной.

— Прошу прощения, джентльмены… хочу сообщить вам, что готов побеседовать, но только в моем офисе. Предлагаю немедленно вернуться, со своей стороны обещаю, что у этого досадного происшествия не будет никаких официальных последствий.

— Простите, мистер Макдауэлл, — вежливо сказал Добрый-Пролёткин, — вы считаете, что это место не подходит для доверительного разговора?

— Для этого подходит одно место — мой офис.

— По-моему, здесь очень удобно. Тихо, спокойно, никого лишнего.

— Знаете, — тонко улыбнулся Макдауэлл, — мой офис — одно из самых защищенных мест на земле.

— Вы уверены? — поинтересовался Добрый-Пролёткин.

Макдауэлл заподозрил подвох.

— У вас есть сомнения?

— А вы посмотрите в окно, — флегматично посоветовал Гофман, вновь приступивший к рисованию кругов на скамейке.

Сенатор с недоумением оглядел советников, затем встал, подошел к окну, отдернул занавеску…

… и отшатнулся, едва удержавшись на ногах.

За окном раскрывалось бесконечное пространство космоса. Мириады звезд — неестественно ярких и живописных рассыпались по черному небу. Оранжевое светило, сочное как апельсин, волосилось протуберанцами, а вокруг планеты с незнакомыми очертаниями континентов вращались сразу три луны.

Деревянный дом, который русские называют «изба», медленно плыл в открытом космосе, отделенным от комнаты тонким оконным стеклом.

— Итак, мистер Макдауэлл, — буднично сказал Добрый-Пролёткин, — вы видите, что конфиденциальность мы можем обеспечить в полной мере.

Сенатор взялся за сердце и медленно опустился на скамейку.

— Кто вы? Что вы от меня хотите?

— Самую малость! Всего-то ничего! Вам плохо? Сердце прихватило? Валокардинчику? — засуетился Добрый-Пролёткин. — У меня всегда с собой. Мало ли что…

Он залез за пазуху, выудил оттуда пузырек, отвинтил крышку, вытряхнул таблетку и протянул сенатору. Тот послушно проглотил.

— Водички?

Добрый-Пролёткин снова засунул руку под рубашку, пошарил там и вытащил стакан воды. Макдауэлл с той же покорностью принял его и выпил залпом, даже не задумавшись о том, как, собственно, полный до краев стакан мог оказаться за пазухой у советника. Вдобавок, вода имела резкий привкус хлора, и была почти газированной, так что сенатор даже закашлялся.

— Еще? — поинтересовался Добрый-Пролёткин.

— Нет, спасибо…

Гофман, до этого занятый чертежными упражнениями с циркулем, поднялся, заложил руки за спину и сказал скучным голосом, словно читая лекцию нелюбимым студентам:

— Знаете, мистер Макдауэлл, с одной стороны, лично мне ваша деятельность не мешает. Даже наоборот. Но есть несколько моментов, которые заставляют меня присоединиться к настоятельным рекомендациям господина Доброго-Пролёткина, высказанным во время вашей последней встречи. Видите ли, мы сейчас заняты делом чрезвычайной важности, а активность организации, которую вы представляете, доставляет определенные неудобства. Как бы вам объяснить… Дело настолько интимное, что любое вмешательство со стороны может повредить как мне, так и моему коллеге-оппоненту. Поэтому мы убедительно просим: оставьте нас в покое. Хотя бы на месяц.

— А еще лучше на два, — вставил Добрый-Пролёткин.

— На два, — подтвердил Гофман, — этого будет вполне достаточно.

Сенатор молчал, но не из упрямства, а просто не зная, что ответить.

Гофман сокрушенно покачал головой.

— Мне не хотелось бы говорить, что произойдет в случае вашего отказа, но…

Он щелкнул пальцами, тут же дощатый пол истаял, в несколько секунд став абсолютно прозрачным, и под ногами сенатора распахнулось черно-звездное пространство. Макдауэлл крепко ухватился за скамейку и поднял ноги, стараясь отдалиться от страшной бездны.