- Она погибла в результате несчастного случая. Я не убивал ее.

- Конечно, не убивал.

- Кроме того, чтобы ты знал, она хотела жить со мной, а я отказался. Значит, не так уж

хорошо вы жили, было что-то еще. Спроси об этом себя, подумай, что ей было нужно, чего не было у тебя.

Алехандро хохочет над моим замечанием, впившись пальцами в колени.

- Для кого придумана эта сказка, что ты ее отверг? Брось! Ты же по полу ползал за ней.

Она рассказала мне, как ты гонялся за ней, чуть ли не преследовал. Сказала, что ты сделал бы что угодно, лишь бы добиться ее. Она рассказала мне все это для того, чтобы причинить мне боль, чтобы я бросил ее, позволил ей пойти ко дну.

- Она обманула тебя. Клара тебе соврала.

Карина встает и идет к окну, сцепив руки и крепко прижав их к телу.

- Если бы ты знал Клару, то знал бы и то, что она не врала. Но, у тебя нет о ней ни

малейшего представления.

Карина шагает из стороны в сторону. Она не смотрит на нас, и, кажется, даже не слышит.

Скорее, старается не слушать.

- Думай, как хочешь. Ее многие любили. Я подумал, что мы с тобой могли бы разделить…

- Разделить, ты и я? Что разделить, мразь, что? Твою безнравственность, боль, которую ты

причинил Кларе? Ты хочешь, чтобы я тебя утешил, чтобы сказал, что ты не виноват? Это была твоя вина, тварь, твоя. Она не покончила бы с собой, если бы не чувствовала, что так запуталась. А, кроме того, помнишь, что я сказал тебе раньше? Чтобы ты рта не раскрывал, я же тебя предупредил, так? – он вскакивает с дивана. Кажется, что он хочет наброситься на меня, и я защищаю лицо, как делала это раньше Карина, но его шаги, шаги Христа, бредущего по воде и боящегося замочить ноги, тихи и легки. Он идет к двери, распахивает ее и указывает нам на нее. – Вон отсюда, оба. И ты тоже. Хоть ты и была ее сестрой, я не хочу, чтобы ты снова приходила, и больше не звони мне. Я не хочу знать ни о тебе, ни о твоих родителях, ни о ком. Вы все умерли.

- Это Клара погибла, – говорю я. Я не уберусь отсюда, как пес, которому не позволяют

спать в доме. – Ты понял? Клара. Клара мертва, так что перестань присылать мне сообщения, как будто она все еще жива.

Он меня не замечает, только опять кричит, что это я убил ее. Этот истеричный трус не

хочет брать на себя ответственность. Он ни на миг не задумывается, не была ли эта стерильная тюрьма, построенная им для Клары, эгоистичным способом поймать ее, отталкивая другую Клару, ту, которая не подходила его приторно-слащавой жизни, его малюсеньким шажочкам по блестящей, сверкающей поверхности. Он никогда не хотел по-настоящему понять ее, окунуться в ее ярость и отчаяние. А я сделал бы это, разделил бы ее чувства с ней. Со мной Клара могла бы быть самой собой, не прятаться.

Сейчас мне очень хотелось бы видеть, как Алехандро корчится от ярости. Он продолжает

орать на меня и Карину, разыскивающую лазейку, чтобы выбраться из этого дома. Я уже не соображаю, что говорю ему, только то, что перестаю писать, что он никогда не мог понять Клару, что хотел только воспитывать ее. Глаза Алехандро бешено сверкают, из них выплескивается ярость, кулачки крепко сжаты. Я переношу вес тела на одну ногу. Если он попытается еще раз наброситься на меня, я заеду этому чучелу по яйцам. Этой тряпке, клариному муженьку. Проходят две, три, четыре секунды, он дает мне время представить, как после удара по яйцам, я хватаю его за смешную шейку и принимаюсь бить кулаком по губам до тех пор, пока у него не вылетят зубы.

Он подходит ко мне на шаг, только на один шаг. Ну, давай же, шагни еще, всего один

шажок, и ты меня узнаешь, хлыщ. В этот момент у Алехандро подкашиваются ноги. Такое ощущение, что его колени сгибаются не вперед, а куда-то в сторону, и прежде чем он падает, я успеваю подхватить его под мышки и поставить перед собой. Я хотел бы вытрясти из Алехандро душу, но теперь не могу, потому что должен держать его прямо, прижав к своей груди, чтобы он не упал. Я не знаю, упал он в обморок или нет. Карина смотрит на меня поверх его плеч и вопросительно выгибает брови, словно советуясь со мной. В ответ я так же неопределенно пожал бы своими плечами, если бы они были свободны. Но Алехандро прислонил свою птичью головку к моей ключице и тяжело дышит, не так, как дышат во сне, а так, словно не может вдохнуть. Он начинает рыдать у меня на руках, по-детски слабенько всхлипывая. Ему нужен кто-то, кто его услышит. Он такой легкий и слабый. Если бы я не боялся его обидеть, я поднял бы его на руки и ходил бы с ним по комнате. Какое-то время я крепко держу его, чувствуя его слезы так, как будто они были моими, будто плакал я сам. Карина ласково, почти нежно, кладет руку мне на плечо и указывает головой на дверь. Потихоньку я отпускаю Алехандро, убедившись в том, что он может удержаться на ногах. Я отодвигаюсь от него и спрашиваю, хорошо ли он себя чувствует.

- Не приходите больше, – просит Алехандро, – ради бога, не приходите. – Он стоит,

понурив голову, и Карина целует его в щеку. Он так и не поднимает головы до тех пор, пока мы не начинаем спускаться по лестнице. Я так и не смог проверить, кто мне написал, он или Клара.

²⁰ “Невероятный Халк” – американский фантастический боевик об ученом-мутанте, снятый по одноименному комиксу

Глава 25

Когда Самуэль открывает дверь, он замечает в моей руке бутылку и с недоверием смотрит на меня, как будто видит перед собой торговца, разносящего свой товар по домам. Но, он не спрашивает меня, что я хочу, а освобождает мне проход. В коридоре пахнет табаком и тухлятиной. Не знаю, сколько времени он не убирается в квартире и не выносит мусор. Вся мебель покрыта слоем пыли, за исключением тех мест, где стоят стаканы и тарелки или лежат бумаги. Он закрывает дверь на кухню до того, как я смог разглядеть, что там внутри. Он и сам уже давно не мылся: сальные волосы липнут к голове и шее. Он ходит босиком, загибая пальцы ног вверх, как будто боится наступить на стекло, и от этого слегка пошатывается, но он непритязательный.

- Ты не работаешь?

- По интернету.

Запах его дыхания напоминает запах звериной норы. Мы одновременно садимся, он на диван, я на кресло, на те же самые места, где сидели самой первой ночью. Самуэль берет со стола штопор, откупоривает бутылку и наливает из нее прямо в стакан с остатками какого-то вина. Посомневавшись, он поднимается с дивана и вскоре возвращается с чистым бокалом для меня.

- Как ты? – интересуюсь я.

- А-а-а... – удрученно тянет он, вялым движением указывая на окружающий нас беспорядок, как будто этот жест красноречиво говорил о его внутренней жизни, о состоянии души.

- Жена не вернулась, – уточняю я.

- Слушай, я показывал тебе какую-нибудь фотографию Клары? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, включает ноутбук. Рабочий стол представляет собой мозаику из ее фотографий. Среди них я узнаю ту, что взял у него в ванной, но есть и другие, которые я никогда не видел: на улице и на природе, в пальто и в рубашке, улыбающуюся и серьезную. На некоторых фотографиях Клара вместе с Самуэлем. Она стоит, обняв его за талию и положив голову ему на плечо. На одной фотографии Клара с закрытыми глазами, на другой разглядывает его профиль. Еще на одной она кажется мне грустной или уставшей; она поднимает руку, как бы говоря: “не снимай меня, только не сейчас”.

- Она была очень красивой.

- Теперь уже все равно, что ты видишь ее обнаженной. Да, она была красавицей. Но, ты не сказал, откуда ты ее знаешь? Вы были друзьями?

- Мы виделись несколько раз. Я встречаюсь с ее сестрой.

- А, это та девушка, с которой я видел тебя однажды в лифте. Когда вы вошли, я смотрел на нее и думал: “Вот черт, я схожу с ума, теперь Клара мерещится мне повсюду”. Еще одна случайность.

- Я не вижу никакой случайности.

- Ну как же, ведь мы живем в одном и том же доме.