Мы с Кариной усаживаемся в кресла с очень низкой прямой спинкой, а он садится

напротив нас на красный кожаный диван. Этот непрезентабельного вида диван не идет ни в какое сравнение ни с креслами, ни с остальной обстановкой, если можно назвать обстановкой почти пустую комнату. В ней находятся только прозрачные столики с полиуретановым покрытием, одна этажерка со стальным каркасом, на которой стоит несколько книг, маленькие лампы и пластиковый белый шкаф. Словом, обстановка гостиной, как в фильмах 70-х годов. Я не могу представить себе Клару с ее огромной, безудержной жаждой жизни, запертой здесь, в этом дизайнерском музее, потому что уверен, что Клара запросто могла бы положить ноги на стол. Она могла бы потрогать прозрачный столик испачканными мармеладом пальцами или, развалившись, сидеть на стуле. Клара предпочла бы удобные кресла, столы, сделанные из теплых материалов, цветные стены, вызывающие радость и возбуждение. Моя Клара не могла бы жить в этом месте и с этим человеком, выдающаяся особенность которого – скрупулезная чистота и опрятность.

- Я не понимаю, чего ты хочешь. Что еще ты хочешь, – первым делом говорит он мне. –

Есть что-то такое, что ты не успел украсть у меня, пока Клара была жива, и хочешь унести это сейчас? Вазу, фотографию, что? Ну, конечно же, я уверен, это ты украл фотографию. Ведь ты оставался один, когда мы стояли у гроба. Было бы слишком просить тебя вернуть ее мне, верно? Ты не из тех, кто отдает или возвращает, ты из тех, кто все уносит с собой, выгребая подчистую. Какого черта ты здесь делаешь? На кой дьявол ты пришел?

В промежутках между его вопросами и обвинениями я пытаюсь вмешаться, сказать что-

нибудь, но он не хочет меня слушать. Он быстро продолжает говорить, мешая мне что-то добавить или возразить, ведь это обрежет его разъяренно-смирившийся словесный поток.

- Нет кошек, – вот единственное, что я вставляю, когда он, похоже, закончил свою

проповедь, а я понял, что в квартире нет ни кошачьей шерсти, ни запаха.

- Каких кошек? – не понял он. – У меня на кошек аллергия.

- У Клары были кошки.

- Как у нее могли быть кошки, если я говорю тебе, что я аллергик?

- Но, иногда к ее одежде прицеплялись шерстинки, и она говорила, что у нее были кошки.

Карина удивлена не меньше Алехандро. Я боюсь, что с минуты на минуту начну потеть. И

какого черта я задал этот идиотский вопрос? Да, пожалуй, приход сюда был не лучшей идеей.

- Я так и думал, ты не мог знать Клару. Ты только трахал ее, не задавая вопросов, а, если

даже и спрашивал ее о чем-то, и она тебе отвечала, ты все равно ничего не понимал. Клара была для тебя дрочиловом с куском мяса, только температура у них была разная.

Его изысканному виду не подходит этот непристойный, бранный язык. И тем не менее,

эти грубые слова срываются с его губ так естественно, будто это была его обычная манера выражаться. Карина закидывает ногу на ногу, потом снова ставит ногу на пол, зачесывает волосы за уши. Она сидит меж двух огней, у нее нет даже элементарной защиты в виде хотя бы простой вежливости, которую Алехандро не собирается нам демонстрировать. Он не миндальничает и не стесняется в выражениях. Как мне хотелось бы прямо сейчас встать и распрощаться, закончив эту встречу, которая, вероятно, станет кошмаром.

- На самом деле ты был ее барыгой, ты доставал ей наркоту, о которой она тебя просила,

не волнуясь за последствия, ты наживался на ее зависимости. Молчи и ничего не говори, потому что, как только ты откроешь рот и начнешь говорить, я вышвырну тебя отсюда. И тебя тоже. Не понимаю, какого хрена ты привела его сюда. О чем он хотел со мной поговорить? О том, что пытался трахнуть и тебя тоже? Даже не отвечай. Стоит только посмотреть на него. Просто невероятно, ты здесь с человеком, который причинил столько боли твоей сестре.

С тех пор, как Алехандро начал говорить, вены на его лбу и шее вздулись, как зоб у

игуаны. Его лицо не просто покраснело, оно начало приобретать фиолетовый оттенок. В нем могли бы начаться необратимые преобразования. В маленькой гостиной Чамбери, перед нашими глазами, “невероятный Халк”²⁰. Его джинсы-дудочки лопнут по швам под давлением его мускулов, из-под белой рубашки вылезут невообразимо огромные грудные мышцы.

- Алехандро, – говорит Карина, и я ужасно благодарен ей за ее вмешательство, ведь этим

она спасла Алехандро от бешенства. – Не думай так. Мне тоже хотелось бы узнать, что произошло, хотелось бы, чтобы ты немного рассказал о ней. Я хотела увидеть тебя, ведь ты же больше не звонил.

- И теперь ты с ним? Я имею в виду…

- Нет.

- Разве?

- Нет, но мы много разговариваем о Кларе.

Алехандро, похоже, немного успокоился. Смотря на Карину, он почти улыбается.

- Да что он знает о Кларе, – говорит он. Кажется, он совсем забыл о моем присутствии.

– Клара хотела спокойствия. Она сказала мне это с самого начала, она хотела спокойно дышать. – Сам Алехандро дышит так, словно делает упражнения на расслабление, он выдыхает, чуть опуская лицо. – “Я выйду за тебя замуж, – сказала мне Клара, – если ты пообещаешь мне, что по вечерам мы будем смотреть телевизор и есть жареную картошку, и по воскресеньям будем поздно вставать. Алехандро, я хочу спокойную жизнь, без драм”. Я пообещал ей, что у нас была бы жизнь без потрясений и детей, это было ее второе условие, и оно показалось мне очень хорошим. Я работал бы, занимался бы своей мебелью, а она делала бы, что хотела. Искала бы себе занятие или оставалась бы дома, смотрела сериалы, ходила в парикмахерскую, мне было бы все равно. – Теперь он говорит так, словно вспоминает. Он, кажется, позабыл, кто я, и даже иногда поворачивается ко мне, как будто для того, чтобы я подтвердил его слова, чтобы осознал все то, что он потерял. Я даже не шевелюсь, чтобы, не дай бог, его настроение снова не изменилось. – Я не знаю, от чего она искала убежище, а когда я спросил ее об этом, она ответила мне как-то туманно. Но, в сущности, это мне было безразлично. Она хотела спокойствия, и я мог его дать.

Потом она ухватилась за эту работу на телевидении, и, видимо, она ей нравилась. Работа

пошла ей на пользу. Клара слишком много времени проводила взаперти, и было отлично, что она выходила ненадолго. Но, когда я приходил, она всегда была дома. Я брал напрокат DVD или мы шли в кино, иногда читали, валяясь на диване, или разговаривали. Клара была интересным собеседником, эта женщина умела разговаривать. У нее всегда было оригинальное мнение, нечто такое, о чем я никогда и не думал… До тех пор, пока не появился ты. Я понял это сразу же. По мелочам: она перестала спрашивать меня по утрам, хорошо ли я спал, больше не звала меня в офис, забывала о встречах с друзьями. Она начала становиться угрюмой. Но, главное было то, что она утратила ко всему интерес, как дети, которые должны делать уроки, бросают портфель на стол и недовольно сопят. Так она и ходила по дому, разговаривала, стелила постель, чистила зубы. Все это казалось ей нестерпимой обузой, непереносимым долгом. Я присутствовал при ее превращении, не понимая причину, я был бессилен что-либо сделать. Когда я заподозрил причину ее перемен, я предложил ей переехать в другой город. Но, она уже сдалась, смирилась. Она позволила себе погибнуть, но в этом ее падении было что-то от победы, как будто она доказывала себе самой, что была такой, какой была. Я знал, что был некий виновник, какой-то несчастный ублюдок, который использовал ее, не придавая значения тому, что он с ней делает.

Внезапно Алехандро приподнялся и попытался дать мне пощечину. Я вовремя откинул

голову назад, тем самым избежав ее. Карина, защищаясь, прикрыла лицо руками, хотя он даже не собирался нападать на нее. Алехандро снова сел и продолжил, как ни в чем не бывало, словно он всего лишь прервался на минутку, чтобы подумать.

- По собственной инициативе она мне не призналась, но она также и не старалась скрыть

это. “ С тобой что-то происходит,” – сказал я ей. “Ничего, ничего со мной не происходит,” – ответила она. Пару раз она все отрицала, а потом все-таки призналась: “Его зовут Самуэль, он просто что-то”. Она сказала мне это почти вызывающе, сидя там, где сидишь сейчас ты. Я спросил ее, могу ли я чем-то помочь. И тогда она задала мне вопрос, почему у нас нет ребенка. Вот тут-то я подумал, что дела совсем плохи. Ребенок, она и я. Да вы и сами понимаете. Она никогда не хотела ребенка, а я не выношу детей. Вы представляете себе ребенка, бегающего среди этой мебели, неуклюже карабкающегося на кресла, разрисовывающего своими каракулями стены? Но, я пошел бы на это, ради нее я пошел бы и на ребенка, но она предложила мне это немыслимое решение проблемы, скорее всего, для того, чтобы поссориться. Так что, я ответил, что ребенок не представляется мне выходом из положения, что это неправильное решение. Говорю я вам, у нас все было замечательно, все шло путем, у нее никогда и ни с кем не было таких сердечных, теплых отношений, как со мной. Но, на ловца и зверь бежит, моя сардинка привлекала акул. Я не знаю, что у нее было. Она отвергала их одного за другим. Я их видел на праздниках, в барах, увивающихся вокруг нее, ломающих себе зубы об ее сопротивление. Она ничего им не позволяла. Она понимала, что, если она уступит, то закончится наша спокойная жизнь и ее покой. А с тобой… Нет, я не понимаю, надо же, именно с тобой. У тебя же ничего нет, ничего. Стоит только посмотреть на тебя. И откуда ты взялся? Разве ты преуспевал когда-нибудь в жизни? Какого черта ты мог дать ей, ты, по уши измазанный в дерьме? Ты притягивал ее к себе, потому что причинял ей боль. И это именно ты ухайдокал ее навсегда.