Изменить стиль страницы

– Олег Игоревич, я тебя умоляю. Выборы сделаны, за меня сейчас семьдесят процентов как за победителя америкосов проголосуют и еще восемьдесят – как за уничтожителя Магдиева. Если бы какая-нибудь тварь докопалась, что он был мой друг, еще бы процентов шестьдесят сверху получилось бы – за то, что не побоялся друга ради Родины замочить.

– Рома…

– Пятьдесят лет Рома почти! Олег, я же не протестую – тем более, толку нет. Да, я убил, да, такой я коварный и беспощадный. Я никого разубеждать не буду. Тем более, я ему чуть ли не силой эту хрень в горло залил. – Тут Борисов закричал, хлопая по столу: – Мне! Нужна! Эта! Сука!!!

Растер заалевшие ладони в невыносимой тишине и спросил:

– Когда, Василий Ефимович?

– В течение месяца, Роман Юрьевич, – мгновенно ответил Обращиков.

– Спасибо. Я буду ждать. Простите за… вот… несдержанность. Приятно было познакомиться с вами.

Обращиков неловко вскочил и поспешил откланяться. Когда за ним затворилась дверь, Борисов спросил:

– Олег, я все неправильно делаю?

Придорогин промолчал.

– Олег, он мой друг был. Понимаешь?

– Рома, – сказал Придорогин. – Смотри. Я три года президентом был. И чем все кончилось? Война, вторжение, бюджет как корзинка для мусора – дырявый и бумаги сыпятся. Ты третий месяц и. о. И все наоборот. На хрена ты у меня совета спрашиваешь?

– Олег, ладно тебе. Покамест я ничего самостоятельно-то не сделал.

– Успеешь.

– Успею. Кстати. Ефимыч твой – надежный дядек?

– С оговорками, конечно… В принципе, да, – насторожившись, сказал Придорогин.

– И урода этого мне найдет?

– Не сомневайся.

– Хорошо. Просьба такая. Ты попроси его кязыя или там гурию эту поднакопить.

– Зачем? – удивился Придорогин.

– Да есть один старый должок, – неохотно объяснил Борисов. – Не мой, Танчиков. Он товарищу одному кое-что обещал, а сделать не успел. А я как раз через месячишко в Вашингтон еду.

– О господи, – сказал Придорогин.

– Вот и посмотрим, правда, что ли, он перестал беседовать с мистером Уокером и беседует только с господом богом. Просто интересно. Тебе разве неинтересно?

– О господи, – повторил Придорогин.

В нескольких километрах от них в сторону Москвы мчалась «Волга», на заднем сидении которой размышлял, уставившись в окно, Обращиков. Добравшись до кабинета, он вытянул из кармана плаща, висевшего в углу на казенной растопырке, блокнотик, полистал его и, не садясь, набрал длинный номер на одном из украшавших тумбочку при столе дисковом аппарате.

– Володя? Здравствуй, родной. Это такой Василь Ефимыч беспокоит. Ага. Здоров, слава богу. А ты? Вот и чудненько. Посоветоваться хочу по маленькому поводу. Мы человечка ищем, знакомого твоего, Гильфанов фамилия. Он нам здорово помочь в одном деле может. Не подскажешь, где его лучше поискать?

7

…А пока через грани Кристалла, через многие пространства, все еще идет человек в черной коже. Тот, кто стрелял в детей и кто, если прикажут, будет стрелять снова.

Владислав Крапивин

Казань.

12 сентября

Занятия в этом году начнутся поздно, 15 сентября. Мама здорово переживала, говорила, что мы все отстанем и будем двоечниками. А я сначала обрадовался, что каникулы такие длинные, и без войны, так что не придется больше никуда уезжать, а можно будет гулять где хочешь. Но гулять было скучно, потому что большинство знакомых пацанов не приехали с каникул, а дома было грустно, потому что мама с папой были все время грустные. Мне, правда, виду не показывали, наоборот, постоянно шутили и улыбались. Но я услышал однажды, когда с улицы пришел, а они еще об этом не знали, как мама сказала:

– Айрат, ты-то в чем виноват?

– А в том, что полез не свое дело. Сказано же: делай, что должен, и будь, что будет. А я попер делать то, что не должен. Демиург хренов. И кто виноват, получается?

Тут они меня увидели и снова принялись улыбаться. А я потом у Галии пытался узнать, про что папа с мамой говорили, но она глупости только какие-то болтает, а толку от нее не добьешься.

Зато теперь все делается лучше. Папа стал по правде спокойным и веселым, как раньше, и снова начал ходить на работу. Хотя и сказал мне, что работать будет в другой газете, которую сам сделает, и которая будет правильной и честной. Это, по-моему, глупости: как может один человек газету сделать, она же в типографии печатается. Но спорить с папой не стал, а то он опять расстроится.

И во дворе дело появилось. Я познакомился со здоровой такой девчонкой. Ее Чулпан звать, она совсем большая, лет на пять старше меня, и переехала в десятиэтажку, ее по соседству построили. Мама сказала, что это ментовской дом, потому что его милиция для себя построила. Но Чулпан сказала, что ее папа не милиционер, а спецназовец, это совсем разные вещи. Думаю, она врет. Она вообще много врет – сказала, например, что у нее лучшую подругу убили. Но я же знаю, что детей не убивают, а только взрослых. Зато с Чулпанкой играть интересно – она здорово всякие вещи придумывает. И брат у нее есть, очень смешной, на ротвейлера похож. Это собака такая черно-коричневая, и щеки висят. У Галима тоже щеки висят, и улыбается все время. Смешной. Чулпанке везет, что у нее брат, но у меня тоже сестра нормальная. Глупая только. Но это пройдет. Она опять разгрызла мои корабли, которые я построил, чтобы Леху Шаповалова сразить. А он мне письмо прислал, что приедет к 15 сентября. Просто взял и прислал.

Я думаю, не буду я корабли строить. И не буду Леху спрашивать про диск, который роботов запускает. Потому что, наверно, он все-таки соврал – не бывает таких дисков и таких роботов. Ну и пусть соврал. Я ему лучше все свое «Лего» подарю, и любые игрушки и книги. Лишь бы он не уезжал больше. И родителям своим объяснил, что не надо никуда уезжать. Потому что ни Лехе, ни мне ничего не грозит. Потому что никто никогда не убивает детей.

Казань – Москва, апрель 2001 – август 2004 года