– Старший лейтенант Иваньков, главштаб ополчения. Документики ваши можно?

– Да ради бога, – покладисто сообщил рыжий, переложил банку в левую руку и извлек из кармана паспорт.

Иваньков, бегло просмотрев его, поинтересовался:

– Вадим Геннадьевич, а вы всегда с собой паспорт носите?

Рыжий заулыбался:

– Нормально. Не носишь – подозрительный тип, в кутузку забирают. Носишь – совсем, значит, подозрительный. Всегда ношу, товарищ старший лейтенант.

– Похвально. Очень похвально. А живете где сейчас?

– Там написано, – спокойно ответил Вадим Геннадьевич.

– Ну, тут написано: «Чистопольская, девятнадцать». А этот дом разбомбили.

– Щаз. Ни фига его не разбомбили. Дальше в сторону Амирхана – там да, пара домов в хлам. А наш, слава богу, стоит.

– А. Ну, извините, ошибся. А вы джин-тоник любите, да?

– Ну, как… Да, в принципе. Нельзя?

– Да нет, можно. А баночку можно посмотреть?

– Зачем? – опасливо спросил рыжий и даже попытался отодвинуться, но толпа за его спиной не пустила.

– Ну, может, я банки собираю, а такой нет. А может, боюсь, что вы шахид, а в банке у вас бомба, которой вы взорвать всех хотите – Магдиева там, еще кого-нибудь.

– Ну что вы. Разве шахиды вот таким бывают?

– О, они всякими бывают. И рыжими, и блондинами. Плохо вы шахидов знаете.

Леонид Рыбак, известный своим иерусалимским соседям под фамилией бен-Цви, а сослуживцам по армейскому спецназу под кличкой Книжник (за способность голыми руками разорвать пополам трехсотстраничную книгу, правда, в мягкой обложке), по данному поводу мог аргументированно возразить лупоглазому и оттого, видимо, такому прозорливому старлею. Но он лишь пожал плечами и поднес банку к губам. Лупоглазый не отстал. Протянув руку, он сказал мягко, но настойчиво:

– Баночку вашу можно?

– Да ради бога, – снова сказал Леонид, кинулся плечом назад, стараясь втиснуться поглубже в толпу, – и одновременно швырнул банку под ноги ментам. О столь бездарной концовке операции по ликвидации Магдиева, которая готовилась три месяца, капитан бен-Цви не успел даже пожалеть: менты оказались неожиданно проворными и открыли огонь из автоматов до того, как банка ударилась об пол и разорвала на куски старшего лейтенанта и обоих сержантов – а семерых участников митинга посекла мелкими, но гнусными осколками.

Примерно в эту секунду капитан Закирзянов, пробормотав что-то невнятное, съехал на обочину и остановил машину. Наташа и Андрей, тихо сидевшие на заднем сидении, тревожно посмотрели на него и в один голос спросили:

– Марсель, что случилось?

– Щас. Щас. Уф, все. Руки и вот здесь, под горлом… Словно схватил кто-то, – недоуменно объяснил Закирзянов. Он не стал уточнять, что точно от такого же ощущения – от чувства, что умирает – проснулся прошлой ночью, когда началась бомбежка и когда, видимо, взрыв разнес квартиру Абрамовых. Наташа, сестра и единственная на этом свете родственница Клавы, и так непрерывно плакала всю дорогу от Чистополя.

Немного посидев и убедившись, что руки снова слушаются, а сердце бьется, Марсель тронулся и продолжил путь. Оплату всех похорон взял на себя Кабмин, но хлопот с оформлением бумаг было хоть отбавляй – так что Наташе и Андрею необходимо было поторопиться.

Летфуллин ничего не почувствовал. Он спал как убитый после не слишком затяжного, но изматывающего доведения до кондиции текстов, появившихся позднее на вскрытом сайте Белого дома.

А Гильфанов впервые узнал о чрезвычайном происшествии такого масштаба позже остальных. Он собирался остаться на митинге, но за полчаса до его начала вдруг почувствовал, что прямо сейчас просто упадет и уже неважно, уснет или умрет на месте. Он попросил отвезти его домой, вошел в квартиру не включая света и направился было к себе в комнату, чтобы рухнуть лицом в подушку. Но на полпути почему-то остановился и вошел в комнату отца. Все там было как обычно. Гильфанов сделал два нерешительных шага, сел на край кушетки, на которой лежал отец и несколько секунд сидел, глядя в пол, на котором валялась некрасивая зеленая бутылка из-под стеклоочистителя. Потом повернул голову.

– Äti, – сказал Гильфанов, глядя в худую спину, обтянутую румынской клетчатой рубашкой, которую Ильдар подарил почти не пившему тогда отцу на вторую в своей жизни зарплату – на первую он купил маме крем «Пани Валевска». Последние два года отец ничего кроме этой рубашки и пары футболок примерно тех же времен не носил, а новые вещи, купленные сыном на текущем историческом этапе, немедленно и с каким-то вызовом пропивал.

Ильдар медленно протянул руку и положил ее отцу на спину. Спина под рубашкой была твердая, прохладная и совершенно мертвая. Гильфанов отнял руку, отвернулся и неумело заплакал.

2

Казань.

14 августа

С планерки я вышел в самом растрепанном настроении. Долгов давно вел себя неортодоксально – видимо, терзался сложными чувствами по поводу того, что он главный редактор, а дальше своего кабинета не бывает, а я зам, и от Магдиева не вылезаю, и всем, кому надо, это известно. Но я же не подсиживанием начальства у Магдиева занимался, и вообще, тамошние мои дела к газетным никакого отношения не имели. А все, что касается газеты, я делал нормально и в срок.

Судя по планерке, этого было мало. Или наоборот. Долгов всю дорогу и без особого повода отпускал всякие реплики явно в мой адрес, сообщая то об «особо информированных наших представителях», то о том, что «мы сами вот в этом примерно составе можем политику не только Татарстана, но и России со Вселенной определить – легко». Я терпел, потом мягко попросил уточнить, о чем, собственно, речь. Народ притих, потупив глаза, а Долгов заулыбался и сказал: «Да нет, Айрат, это я так, вообще». И после демонстративно, я считаю, принялся блокировать все мои идеи.

Я предложил сделать подборку про жителей погибшего дома – Долгов сказал, что это уже всем известно, и нечего нам с телевидением соревноваться. Я сказал, что неплохо было бы покопаться в экипажах бомбардировщиков, грохнувших Савватеевку и Белый дом. Долгов сообщил, что это может повредить интересам национальной безопасности.

Я, кажется, физически опух и после размышления решил выбрать – для проверки – совсем нейтральную тему. Оказывается, в начале недели странно погиб управляющий банком «Казкоминвест» Гаяз Замалетдинов: у его машины заклинило двигатель на повороте загородной трассы, и Audi клубком укатился в захламленный овраг. Банкир был не из первого ряда, но все равно известный, к тому же разок опубликовал у нас какую-никакую, а статью. Но когда я предложил сделать подробный отчетик про это, Долгов сообщил, что мы все-таки не желтая пресса, и не хватало еще про ДТП писать. Тут я заткнулся, так и не озвучив еще одной идеи – выяснить, что случилось с городским сумасшедшим Расимом Ибрагимовым, с подачи которого Конституционный суд признал ничтожным «большой договор» между Казанью и Москвой. Было у меня подозрение, что не по своей воле он перестал доставать суды и редакции новыми идеями. Но высказывать этого подрозрения не стал, потому что смысла не увидел. Вместо этого я решил выяснить с любимым шефом отношения без лишних ушей.

И тут Долгов неожиданно предложил мне сделать текст на открытие номера – про то, как и чем Казань встретит Борисова. Тема была идиотской, но я согласился, потому что иначе вообще получились бы скандал и неприличность. Долгов сказал «Вот и чудно», завершил планерку и сбежал по неотложным делам раньше, чем я припер его в ближайшем углу наболевшими вопросами.

В итоге нелюбимое мною, но необходимое разбиралово пришлось отложить на потом. А пока следовало сесть и подумать, чем Казань встретит Борисова. Все варианты представлялись банальными, а самый банальный гласил – Магдиевым. Но что-то меня в этой простоте зацепило. Видимо, то, понял я, что Магдиев и Борисов ровесники. Это обстоятельство само по себе было полной фигней – каждый человек кому-нибудь ровесник, – но поддавалось довольно красивой раскрутке. Я немного обмозговал это обстоятельство и решил, что на логическом уровне давить на равноудаленность национальных лидеров от дат рождения было бы довольно глупо. Зато эмоциональный обыгрыш представлялся вполне уместным – эмоции не бывают умными по определению.