Но заботили Гильфанова совершенно не эти забавные обстоятельства, а необходимость сохранить сострадательную невозмутимость и как-то поддерживать беседу с разобиженным Летфуллиным. Магдиевское рукомашество его не слишком впечатлило – разве что с учетом почти отеческого отношения президента к журналисту. Однако когда Айрат перешел к замечательному фотографическому открытию и принялся демонстрировать сначала отдельные распечатки юных Магдиева и Борисова, а потом сведенный и в этом виде безоговорочно убойный кадр, Гильфанов почувствовал, что немного переусердствовал с превращением лица в камень – теперь его просто переклинило, а усы, кажется, встали дыбом. К счастью, в этот момент Айрат снова вспомнил про челюсть и похромал мочить платок мутноватой жидкостью из стоявшего на подоконнике бутылька, бормоча: «Буду молодой, красивый, а то жену только пугать, детей…» Ильдар воспользовался паузой, чтобы отвернуться, сделать несколько энергичных гримас и рукой размазать лицо по черепу – дабы снять болезненный уже спазм.

Помогло: печальную повесть о стукнутом журналисте он дослушал уже вполне раскованно и естественно, с сочувствием покивал, пообещал, несмотря на протесты Айрата, поговорить с Магдиевым, а когда Летфуллин высказал отношение к этому намерению, попросил все-таки сразу Танбулата Каримовича, если тот вдруг пойдет на контакт и, допустим, извинится, в далекие края не посылать. «Я посылать не буду, я табуреткой сразу ебну», – весело пообещал Летфуллин. «Айрат Идрисович, я вас умоляю», – сказал Гильфанов, произнес еще несколько утешительных фраз, выпросил совместный снимок счастливых президентов и, пожав Летфуллину руку, направился к двери. Там остановился и сказал:

– А, забыл совсем. Как вы теперь с Долговым-то будете?

– Никак. Заявление я ему отнес, он не подписывает. Две недели поработаю еще, если не передумаю, то уйду просто так. Неявочным порядком.

– А куда?

– Инструктором, конечно.

– То есть? – не понял Гильфанов.

– Ну, к Жаудату, в охрану магдиевскую. Буду у них почетный спарринг-партнер президента. Мальчик для битья. Употреблять по вторникам вместо груши.

Гильфанов вздохнул и покачал головой. Летфуллин помахал в воздухе влажным платочком, остужая, и снова приложил его к челюсти. Бадяга творила чудеса. Впрочем, и Магдиев был вполне милосерден. Айрата миновало даже сотрясение мозга. По крайней мере, в своем жизнеописании о тошноте он не упомянул.

– Может, помочь чем? – спросил Гильфанов, особенно ни на что хорошее не надеясь.

– Спасибо, мне сегодня уже помогли, – сказал Летфуллин. Гильфанов смотрел на него. Летфуллин отвел глаза и сказал:

– Ну извините. Не прав.

– Да ладно, понимаю. Это я прилип. Айрат Идрисович, а вы кому-нибудь еще снимок этот ваш показывали?

– Не-а. Долгову – как-то не сложилось, Магдиеву не успел. Вам только. Теперь вы типа меня убьете, да?

– Лечитесь, Айрат Идрисович, – мягко сказал Ильдар и приоткрыл дверь.

– Спасибо. Только вы, пожалуйста, Магдиеву скажите, что это ему пора лечиться. Мне по морде не впервой получать, но с такой манерой общения он быстро ответку получит. Пора дедушке на транквилизаторы садиться.

– Подумаем, – неопределенно пообещал Гильфанов и поднял руку, прощаясь. Главного он Летфуллину не сказал, и на всякий случай немножко помедлил, прежде чем выйти из кабинета. Летфуллин ожидания оправдал:

– Ильдар Саматович, в порядке совета. Я не хочу мстительным быть. Как считаете, чего будет, если я этот снимок опубликую? Отомстил, получится?

– Знаете, Айрат, я теперь вам и советовать ничего не могу. На ваше усмотрение, абсолютно.

– У меня усмотрение все вбок съехало. Не знаю я, блин. Сейчас публиковать – получится, я Магдиеву подляну делаю, а к Долгову, наоборот, типа подмазываюсь – что мы, получается, одной крови. Тьфу, зараза. В другую газету отдавать вообще западло. Ладно, подумаю пока.

– На ваше усмотрение, – повторил Ильдар, попрощался последний раз и ушел.

Едва выйдя на Баумана, он позвонил из ближайшего автомата (сотовую связь в центре еще не восстановил) в Кремль и договорился о срочной встрече. Потом побежал к машине, скомандовал: «В комитет, потом сразу в Кремль».

В комитете он был ровно семь минут – столько, сколько было нужно, чтобы добежать до кабинета, запереться, достать из верхнего ящика стола и сунуть в карман плоскую упаковку аспирина, потом извлечь из того же ящика подарочный футляр с золотым «Паркером» и сменными капсулами, вытащить из корпуса ручки стоявший там чернильный баллончик и не дыша, очень аккуратно, поместить на освободившееся место другой, отличавшийся от подобных ему лишь тонкой зеленой полоской на тупом конце, – а потом выскочить из кабинета и ссыпаться по лестнице мимо отдающего честь дежурного офицера.

Магдиев встретил Гильфанова как родного. Ничего иного Ильдар и не ожидал: всеобщая эйфория от победы особенно сильно била по мозгам верховному главнокомандованию, и никто лучше главковерха не понимал роли скромного полковника в спектакле, которым открыл и закрыл сезон театр военных и попутных действий. Но чувствовался в энтузиазме президента некоторый перебор, словно он очень старался выдержать планку, и при этом натуги не показать. Уловивший такую тонкость Гильфанов лишний раз убедился в том, что рассказ Летфуллина был правдивым. Видимо, Магдиева все-таки крепко зацепила эта история, и, похоже, подъедала его совесть – та самая, из гайдаровского рассказа, из-за которой Нина заплакать могла, а лидеру победившей республики было в падлу. Тем более клиническим выглядел случай.

Гильфанов сообразил, что всякий, кто заинтересуется теплым прощанием президента со своим доверенным борзописцем, получит в челюсть – и не факт, что рукой. С другой стороны, менее прямолинейный подход мог заставить Магдиева постепенно рассиропиться, облегчить душу рассказом об избиении трепливых балбесов, а потом, как знать, и о чем-нибудь более интимном. Например, о какой-нибудь старой фотографии и грядущей встрече столь же старых друзей.

Поэтому Ильдар вывернул наизнанку торопливо составленный по пути в Кремль план беседы и начал с того, чем предполагал закончить:

– Танбулат Каримович, такое дело. Отпроситься я у вас хочу.

– В смысле?

– В смысле я устал, я ухожу. На пенсию пора. Рыбу ловить и облепиху собирать.

– Isänmesez, min sezneň apaeň36, – растерянно сказал Магдиев. – Это шутка, надеюсь, Ильдар?

Ильдар виновато вздохнул принялся объяснять, что на самом деле его работа растратила смысл. Последние годы комитет существовал де-факто независимо от Москвы, а сам Гильфанов последние годы действовал независимо от комитета. И в том, и в другом случае формально оставались поводы и возможности для возвращения, так сказать, в исходное русло. Но на самом деле это было бы довольно маразматическим мероприятием – по множеству причин. Так что, Танбулат Каримович, как офицер ФСБ я просто не существую, как офицер КГБ исчерпал себя – и, пожалуй, чуть пораньше КГБ, которое, если я правильно понимаю, будет тихонечко слито – и не с ФСБ, а как картофельный отвар – на землю или куда там отвар сливают. Я понимаю, упредил он возражение Магдиева, что на одном комитете свет клином не сошелся – тем более с учетом последних обстоятельств. Но я, честное слово, подорвался, довольно серьезно. Надо отдохнуть. Хотя бы месяц-другой. Потом отец, вы знаете…

Магдиев согласился с этой логикой удивительно быстро. Конечно, он задал десяток вопросов. Некоторые из них Гильфанова почти растрогали – например, Танчик всерьез озаботился безопасностью полковника, а когда тот заверил, что будет ходить только по безопасным местам и только с каской на голове, поинтересовался, а как с финансами. Ни нажимать на собеседника, ни тем более угрожать или просто предостерегать от возможных негативных последствий расставания Магдиев не стал. Гильфанов заподозрил даже, что Магдиев по привычке всех победивших вождей приготовился радикально почистить свое окружение – чтобы, значит, через год-другой ни одна тварь не посмела или просто не смогла бы физически вспомнить, как мы с товарищем богом вместе принимали решительный план действий. Но нет, похоже, Булкин искренне переживал скорое расставание с собратом по оружию и не протестовал по этому поводу лишь из уважения к убеждениям и выпестованной позиции собрата, к тому же сделавшего свое дело.