Не размягчились их нравы и к «просвещенному» XIX веку:

«…по тогдашним британским законам смертная казнь полагалась по 69 статьям уголовного кодекса, в том числе за кражу любой собственности стоимостью больше 6 пенсов, и за действия, которые мы сейчас назвали бы «мелким хулиганством», а тогдашний британский закон называл иногда «угрозой общественному спокойствию» [ну это вновь фем — уже в XIX веке! — А. М]. Само представление о том, кто такой «преступник» и «уголовник», весьма своеобразно в государстве, где 20-летнего парня могут приговорить к смертной казни за то, что он украл овцу (стоимостью в шиллинг, то есть в 12 пенсов), чтобы сварить бульон умирающему отцу; где девушку 16 лет, дочь боевого офицера, погибшего в Индии, публично секут плетьми и приговаривают к 25 годам каторги…

Парень не взошел на эшафот только потому, что его отправили в Австралию (его отец тем временем умер, так и не поев перед смертью горячего).

А его будущая жена, совсем молоденькая девушка, офицерская дочь, попадается на том, что вместе с двумя подружками украла у богатой старухи шаль стоимостью 10 пенсов. Девушки умоляют судей снизойти к ним: всем трем, дочерям вполне почтенных, но умерших родителей, стало буквально нечего есть. Они не могли найти никакую работу и несколько дней до «преступления» слонялись по улицам без кола и без двора, не имея и куска хлеба. «Порядочные девушки работают! — обрывают их присяжные, и их вердикт звучит: — Виновны по всем пунктам!» Судья буквально набрасывается на девушек, стучит на них кулаком и ведет себя так, словно к нему привели самых страшных рецидивистов со всей Англии, а не перепуганных голодных девчушек. Единственное, о чем спорят судьи и присяжные: украли они на десять пенсов и подлежат смертной казни! Но, с другой стороны, их трое… Значит, каждая украла всего на три и три десятых пенса, так? Значит надо не казнить, надо избрать другое наказание. Только эта формальная логика, а вовсе не объяснение их обстоятельств спасает девушкам жизнь[82]» [14, с. 219–220].

Таковы их нравы. И не окажись у них на тот момент уймы незаселенных территорий, передушили бы другу дружку почище всяких фем — лишь пользуясь своими законами якобы самыми среди всех иных передовыми.

Бытовали в «доброй» Британии новшества и иного плана:

«…произошел «промышленный переворот» — в производстве начали применяться машины. Один человек теперь мог наткать столько ткани, сколько раньше ткали несколько десятков. Ребенок лет восьми теперь мог работать там, где еле справлялся взрослый мужчина» [14, с. 222].

И что ж вы думаете, в свете данных технических новшеств теперь ввели у себя в обиход представители этой старой как западный мир и такой же просто до убийственности «доброй» Англии?

«Жутковатая деталь — на многих фабриках специально использовали станки, приспособленные к росту ребенка…» [14, с. 222]!!!

Так что этот их просто сумасшедший по нашим русским меркам мир губила и погубит выгода (эти нравы сегодня пытаются привить и нам). Ведь как только эти культуртрегеры смекнули, что с работой на усовершенствованных станках справится и ребенок, так тут же и оборудовали этот станок исключительно лишь для ребенка!

И здесь остается только удивляться, как им не взбрендило подобным образом использовать труд, скажем, детей ползункового возраста? А что? Ему все равно куда ползать, так пусть ползает по какому-нибудь особому заданию. Или вот грудничковому, например. Орет себе самопроизвольно. Так пусть орет для какой-либо особой необходимости: родителям не в обузу — деньги прирабатывает — и всем хорошо…

Тут что-то они не все до конца продумали. Но то было давно. Сегодня, например, они освоили изобретение, позволяющее пользоваться даже не трудом, но телом убиенных ими чуть еще зародившихся детей…

А такое уже следует рассматривать никак не иначе, чем возврат к узаконенному людоедству. Так что этот просто пещерный регресс Запада — на лицо.

В нами же рассматриваемые времена в их, как теперь нам преподносят — «раю», наблюдалась еще в данном вопросе некоторая «отсталость»: не все производители станков поддерживали эту «здоровую» инициативу фабрикантов-передовиков. Из-за таких недотеп Западу приходилось, в сфере обеспечения своих граждан рабочими местами, даже пользоваться некоторыми «усовершенствованиями»:

«…к большим станкам приставляли ящики — чтобы работники лет 8–10 могли бы дотянуться до рабочей части станка» [14, с. 222].

А что? Удобно и выгодно: детям платить меньше. Рабочий же день для всех один: от 12 до 14 часов. Притомился ребеночек — пальчик ему резаком, видите ли, отхватило — не беда: покалеченных — на свалку истории. Новых набрать, еще не изуродованных, — только свистни. И, опять же, изысканнейший вид борьбы Британского местечкового джентльменства с очень опасным по тем временам явлением: перенаселением собственной страны. Причем, перенаселением вполне здоровыми людьми! Такое «безобразие» срочно требовалось устранить. Тому более чем «здоровая инициатива» «усовершенствований»: «к большим станкам приставляли ящики…»

Так прогрессировала и в модном XIX в. извечная борьба Запада с перенаселением своих территорий, давно и безнадежно зараженных болезнью аборигенов Карибских островов — людоедством.

Но и XX век, еще более прогрессивный, лишь указал на то, что представители этой хваленой арийской расы прогрессируют лишь в одном — во все большем изощрении в своем излюбленном занятии — убийстве людей. Всем еще сомневающимся Адольф Гитлер это теперь доказал более чем внятно.

Но что мы все о Британии, Франции да Германии, где выбор бродягам был двояк: либо в солдаты, где палки капрала, несмотря на утверждение короля Фридриха, все же несколько лучше пули неприятеля, либо ближайший сук и петля, чем заканчивали там, в солдаты поступить не успевшие. То есть, как теперь их именуют, — бродяги. Потому-то и наши такие же вот якобы «бродяги» за границу что-то уж не слишком устремлялись подрабатывать: там, пожалуй, «подработаешь»… О том они не знать не могли.

А вот какая картина предстала взору наших солдат, когда под предводительством Суворова они попали в самые благодатные края в Европе — на юг континента:

«Русские солдаты в походе рассуждали о богатстве итальянской земли и бедности ее жителей. Орошенная безчисленными каналами, густо населенная, плодородная земля эта казалась истинным раем. Но поселяне… довольствовались лапшой из кукурузной муки, редко приправленной каплей оливкового масла. Мясное и рыбное было для них недоступно. Маленький стаканчик красного домашнего вина из остатков винограда, смешанных с водой, довершал их обед. На вино настоящее имел право лишь старший в доме. На базаре все было дорого, особенно лакомство — лягушки, привозимые живыми в салфетках и покупаемые только вельможами.

— Даже зелено-золотистые жуки, называемые у нас хрущами, рассказывал офицер, составляют их любимую пищу, как для нас земляника или клубника» [74, с. 382].

Сюда следует добавить и наличие в каждом городке, через который наши солдаты на тот момент проходили, толп голодных ободранных детей, выпрашивающих у них кусочек хлебушка.

Так что и здесь была такая страшная нищета, которая никак не могла не поразить русского человека, увидевшего этот их западный «рай» воочию. И, самое во всем этом странное, что ведь именно его, то есть русского человека, ужаснувшегося увиденной здесь дикостью порядков, но никак не нищего, ободранного, изголодало-го, бездомного попрошайку-итальянца, вопреки здравому смыслу, именуют теперь в историях историков неким таким «рабом».

Однако же и до сих пор превратить нас в рабов, несмотря на все потуги масонства, так никто и не смог, даже большевики. Ведь пусть и покуражились они поначалу, превратив нашу общину в отображение ее в уродливом зеркале, именуемом колхоз, но не совсем полностью удалось им охомутать русского человека своею лживой пропагандой. Ведь оставшийся у нас менталитет, столь помогший нам победить в пору суровой войны, все равно со временем подточил и разрушил их над нами владычество.