— Здравствуй, Леша! — смущенно произнесла Листопадова.

— Аня!

— Я! Здравствуй, Лешенька, здравствуй! Ну… — Она волновалась и не могла говорить.

— Вот и опять встретились! — невнятно проговорил Сидоров каким-то странным голосом, будто не веря, что это действительно Аня.

— Ты со мной сегодня тоже полетишь. Прямо в госпиталь тебя доставлю.

— Спасибо!

Помолчали.

— Очень больно?

— Ничего, пройдет все.

— Ну конечно, пройдет. Ты только не унывай! — подбодрила она его.

— А я и не унываю.

— Вот и хорошо! А ты знаешь?.. — Она оборвала фразу на полуслове, смущенно посмотрела на Ганну, потупила взор.

— Что? — спросил Алексей.

— Ничего, потом скажу.

Собравшиеся в хате женщины переглянулись и одна за другой вышли из хаты. Кухтин тоже направился к двери.

— Куда же вы? — спросила Листопадова.

— Я скоро приду, — ответил Кухтин.

— Подождите! — сказала Листопадова. — Майор обещал прислать машину, но ее пока что-то нет. Узнайте, пожалуйста, в чем там дело.

— Хорошо! — сказал Кухтин и вышел.

Оставшись вдвоем, Алексей и Аня долго молча смотрели друг на друга.

— Я вижу, ты хочешь что-то мне сказать! — низко склонившись над ним, спросила Аня.

— Хочу, — подтвердил Алексей.

— Ну?

— Не могу собраться с мыслями.

— А ты просто как думаешь, так и говори.

Алексей тяжело вздохнул и нерешительно произнес:

— Хорошо! Наклонись ко мне ниже.

Аня наклонилась. Алексей обвил ее шею рукой, поцеловал в щеку. Аня засмеялась.

— Ну, я слушаю! — сказала она.

— Я уже все сказал.

— Чудак ты! — заулыбалась она и, немного помолчав, спросила:

— А ты мое письмо с фотокарточкой получил?

— А как же! Только я его не хотел сначала брать.

— Почему?

Алексей стал рассказывать. А в это время Кухтин, не найдя майора, сам решил достать машину. Он вышел на шоссейную дорогу и стал останавливать идущий к переправе порожняк.

— Ну, садись быстрей! — остановив трехтонку, крикнул ему шофер.

— Да я не сам! — жалобно заговорил Кухтин. — Здесь вот одного раненого товарища надо до самолета подбросить…

— Э-э, милый! Не могу. Спешу очень. За боеприпасами еду.

Шофер загремел рычагами. Машина, вздрагивая и подпрыгивая на ухабах, покатилась по неровной дороге. Кухтин уныло посмотрел ей вслед, стал останавливать другие. Он упрашивал шоферов, но все они ссылались на занятость, либо, подозрительно смерив его взглядом с ног до головы, ехали дальше. Тогда Кухтин пошел на хитрость. Он остановил еще одну автомашину, поспешно вскочил на подножку и сразу же взял шофера в оборот:

— А ну, быстрей заворачивай! Вон к тому дому подъезжай.

— А умней ничего не придумал? — насмешливо спросил шофер.

— Заворачивай, говорю. Там раненый генерал лежит.

— А мне-то что? Зачем я туда поеду?

— Ты мне дурочку не строй! Старшее начальство приказало остановить любую машину и на ней перебросить вон из того дома к самолету раненого генерала. Понятно?

— Понятно! Только я не поеду, потому что мне тоже надо в срок доставить в редакцию бумагу.

— Что-о?! — сердито зарычал на него Кухтин и для видимости сдвинул на живот кобуру пистолета. Попробуй только.

— А что ты меня пугаешь? Чего за пушку хватаешься? — так же сердито огрызнулся шофер.

— Я тебя не пугаю. Я приказ передаю. И изволь его выполнять. А не выполнишь, пеняй на себя.

— Да я б с удовольствием, — сразу смягчив тон, продолжал шофер. — Только это, наверное, далеко?

— Да нет же! — тоже на полтона ниже заговорил Кухтин. — Каких-нибудь два — три с половиной километра.

— Ну тогда поехали! — наконец согласился шофер. — Только что же это ваш генерал своей машины не имеет?

— А зачем она ему! — гордо ответил Кухтин. — Он и без машины захватил вот этот кусочек, по которому ты сейчас едешь.

— А-а! — протянул шофер. — Тогда понятно! Этот генерал десантник?

— Точно!

Дальше ехали молча.

Сидорова осторожно перенесли в кузов полуторки, укрыли теплым одеялом, а когда все попрощались с ним, Кухтин сказал Листопадовой:

— Садитесь, товарищ капитан, в кабину.

— Нет, нет! — торопливо возразила она. — Я в кузове поеду. За Алексеем буду присматривать.

— Да ведь вам там неудобно, — снова начал Кухтин. — И потом я не знаю, куда ехать.

— А я вам сейчас поясню. Как только выедем за село, сразу же повернем направо, и эта дорога приведет на небольшую поляну. Там и стоит наш самолет.

— Ясно! — протянул Кухтин, сильно хлопнув дверцей кабины.

Добрую половину пути ехали молча. Потом шофер, скосив глаза на Кухтина, ехидно спросил его:

— А что это у вашего генерала портки худые?

— Во-первых, это не генерал, а простой солдат, которому только недавно присвоили звание сержанта, а во-вторых, это не так уж важно. Другой бы на нашем месте не только прохудил штаны, но и совсем потерял бы их, голову свою потерял. А мы вот хоть и оборвались за три месяца пребывания в самом пекле немцев, зато большое дело сделали. И наши костюмы хоть сейчас неси в исторический музей, и они большую ценность представлять будут. А лет эдак через сто придет в этот музей какой-нибудь гражданин, посмотрит на этот осколками пробитый костюм и вспомнит нас, солдат, нашу Красную Армию, вот эти бои, которые ни на минуту не умолкают, и скажет: «Да, это были люди особой закалки». Вспомнят они нас добрым словом, богатырями величать будут.

— Все может быть, — согласился шофер.

— То-то!

…Через час Сидоров летел уже на самолете в московский госпиталь.

Весь день осеннее небо хмурилось. К вечеру пошел дождь. В лесу стало холодно, сыро и неуютно.

От непогоды у майора Черноусова заломило ноги. Они так сильно болели в суставах, что он не находил себе места. Покусывая губы, комбат без конца ходил взад и вперед по маленькой землянке, морщился, часто присаживался к крошечной, сделанной из консервных банок печурке, грел ноги.

— Похоже, ревматизм, — подбрасывая в печурку дрова, объявил ординарец Ванин.

— Он, проклятый! — сквозь зубы протянул майор. — Еще под Москвой в окопах простудился.

— Да-а! Нехорошая это штука, ревматизм, — сказал сидевший здесь же лейтенант Куско.

— Просто душу выматывает, — подтвердил майор.

— Вам бы на грязи куда-нибудь поехать, — сочувственно посоветовал Ванин. — Говорят, здорово помогает.

— А зачем ехать, когда ее и здесь, в лесу, достаточно, — подмигнув лейтенанту, пошутил майор.

— Да я не про эту! Я про лечебную! На курорт куда-нибудь махнуть бы, это да!

— Сейчас самое время по курортам разъезжать.

— Да это понятно! — добавил ординарец.

Помолчали.

— А чья это у вас гитара? — заметив стоявший в углу инструмент, поинтересовался Куско.

— Моя, — ответил Ванин. — В подбитом танке нашел.

— Выходит, перед смертью веселились?

— Наверное.

— А ну-ка, дай попробую!

Куско взял гитару, подстроил ее и небрежно ударил по струнам. Гитара ожила, заговорила, и из-под грубых пальцев лейтенанта поплыла по землянке тревожащая сердце мелодия.

— Да ты хорошо играешь! — удивился комбат.

— Когда-то играл, а теперь уже забыл все, — смущенно ответил лейтенант.

— Ну уж не скромничай!

— Верно говорю! Забыл многое. — Потом вскинул голову, спросил: — Спеть?

— Можно.

Куско поудобнее уселся на топчане, закинул ногу на ногу, кашлянул, взял аккорд и запел:

Куско пел хорошо, душевно.

Майор устроился возле печурки и глубоко задумался.

Перед его глазами вдруг всплыл девятьсот восемнадцатый год. Хмурая окраина города Кременчуга. Первые революционные рабочие отряды. Командир отряда, рослый, усатый мужчина в кожаной куртке, часто бывал у них дома, о чем-то разговаривал с отцом. Потом вспомнились ворвавшиеся в дом белогвардейцы, которые на его же глазах схватили отца, стали бить, о ком-то спрашивать, а затем… Майор закрыл глаза. Он вспомнил, как отца вывели во двор, поставили к стенке сарая и расстреляли. Он вспомнил все, с мельчайшими подробностями: испуганные лица соседей, рыдания матери, ее красные, страшные глаза…