Майор кончил говорить, отошел в сторону и кивком головы приказал начинать.

Толстый солдат торопливо вскочил на табуретку, надел намыленные петли на шеи Савелия и Антона Каурова.

— Селяне! — торопливо закричал изменившимся голосом Савелий Лукич. — Передайте дочке, нехай отомстит за меня. Нехай…

Но больше он так и не успел ничего сказать. Солдат торопливо выбил из-под него табуретку.

— Товарищи! — заторопился Кауров. — Передайте нашим, что я ничего не сказал. Ни одного слова! — и сам спрыгнул с табуретки.

— Ах вы, изверги! Бей их! — кто-то громко закричал в задних рядах.

Крестьяне зашевелились, зашумели.

— Стоять! — пригрозив выхваченным из кобуры пистолетом, прикрикнул комендант.

Все умолкли.

— Ну!.. — грозно добавил он. — Кто здесь собирался бить нас? Пусть выходит!

Народ молчал.

— Пусть выходит! — повысив голос, снова повторил майор. — Иначе мы повесим каждого десятого.

Крестьяне продолжали молчать, хотя все знали, что кричал младший сын Кабанихи Ленька.

— А ну-ка, иди сюда! — подозвал комендант впереди стоявшего старика со слезящимися глазами, в белой, без пояса, рубахе.

Старик оглянулся по сторонам, потом нерешительно подошел.

— Кто кричал?

— Та хиба я знаю.

Майор злобно отвернулся от него и, остановив свой взгляд на одной из женщин, угрожающе процедил:

— А ну-ка, матка, и ты иди сюда, и ты тоже, — ткнув дулом пистолета в грудь десятилетнего подростка, торопливо приказал майор.

Старушка и побледневший мальчик молча вышли из толпы.

— Кто кричал? — играя в руках пистолетом, грозно сказал комендант и, подождав немного, выстрелил в старика.

Старик упал. Вороненое дуло пистолета направилось на подростка.

— Дяденька, не стреляй! Не надо!.. Не надо!.. — взмолился мальчик, закрывая грязными ручонками застывшие в ужасе глаза.

— Не трожь мальца! Слышишь! Не трожь! — кто-то смело крикнул в задних рядах.

— За что дите-то!

— Он не виноват!

— Отпусти его, душегуб окаянный!

— Не трожь ребенка!

Комендант обвел глазами толпу и выстрелил в воздух. Все умолкли, но в задних рядах кто-то возился и кричал.

— Пусти, Архип Иваныч! — кричал коренастый парень, вырываясь из крепких объятий чернобородого мужика.

— Не пущу, дурья твоя голова!

— Пусти, тебе говорят, — и парень, вырвавшись из его рук, расталкивая людей, выскочил из толпы.

Это был Ленька, младший сын вдовы Кабанихи. Он подскочил к коменданту и, не обращая внимания на наставленный на него пистолет, тяжело дыша, произнес:

— За что стреляешь невинных? Стреляй меня! Я кричал! Я хотел бить тебя, паразита! — и Ленька, распахнув ватный пиджак, вызывающе уставился на майора.

Майор выстрелил. Ленька покачнулся, но не упал. Искаженными от боли глазами, он смотрел на майора и что-то быстро говорил.

— Стрелять-то не умеешь… — донеслись его слова.

Комендант разрядил в Леньку всю обойму пистолета.

На какое-то время стало очень тихо. Затем раздался душераздирающий крик матери Леньки…

Кабаниху домой принес на руках колхозный кузнец, тот самый Архип Иванович, который во время казни Савелия Лукича и Антона Каурова пытался удержать Леньку. Он уложил ее в постель и не уходил из дому, пока не вернулся ее средний сын Федор. Кузнец рассказал ему обо всем и посоветовал быстрее покинуть село.

— Поторопись, а то поздно будет, — сказал он на прощанье и ушел.

Все еще крепившийся Федя нервно прошелся по хате, затем сел за стол, опустил на руки голову и заплакал.

Кабаниха застонала.

Федор встал, подошел к кровати, посмотрел в лицо матери и невольно отшатнулся, столько муки было в старческом лице матери, в ее потемневших, с сузившимися зрачками глазах.

— Мама! — тихо прошептал он. — Мама! Надо нам уходить отсюда.

— Куда? — так же тихо одними губами спросила старая женщина и, с усилием подняв руку с синими вздувшимися жилками, погладила кудрявую голову сына.

— Куда-нибудь… В лес пойдемте, мама.

В дверь постучали.

Федя смахнул ладонью с лица слезы, повернулся к входу.

— Ты пришел уже? — просунув в приоткрытую дверь голову, осторожно спросил Леша Куценко.

— Пришел.

— Выдь на минутку.

— Иди сюда!

Леша вошел и, остановившись посреди комнаты, несмело начал:

— Больше нельзя… терпеть нельзя… Все идем сегодня в лес. Все ребята уходят. С Колодченко партизанить будем.

Федор молчал.

— И тебе нельзя оставаться, — снова заговорил Леша, — как узнают, что ты Ленькин брат, пропал ты. И потом еще сюда их новая часть пришла. Уж по домам на постой разводят, так что нам теперь совсем плохо будет.

Федор вывел товарища в сенцы, о чем-то поговорил с ним, а когда вернулся обратно в хату, то застал мать стоявшей на коленях перед Иконой. Отвешивая низкие поклоны, она усердно молилась богу. Она вслух просила Иисуса Христа покарать виновников смерти ее сына, помочь русским людям изгнать с родной земли этих жестоких иностранцев.

Федор с тоскою посмотрел на мать и в раздумье зашагал по хате. Ему стало очень жаль ее, а потому и захотелось быстрее уйти из этого ада, начать мстить немцам за Леньку, Савелия Лукича и других невинно погибших людей. Он уже решил, что будет партизанить, обязательно поймает коменданта и лично с ним расправится.

Так рассуждал Федор, нервно расхаживая по своей маленькой хате, и вдруг, посмотрев на окно, испуганно остановился.

На мокром стекле он увидел чей-то расплюснутый нос и высокую немецкую фуражку со свастикой.

— Мама, фашисты!

Кабаниха торопливо встала и округленными глазами молча уставилась на дверь. Лицо ее стало бледным, в глазах застыли испуг и тревога.

В сенцах зашаркали ногами. Дверь без стука распахнулась, и в избу вошли три невысоких, тщедушных солдата.

— Вот, хозяйка, привел тебе людей на постой, — сказал ей Тришка Наливайко. — Так что шевелись. Люди с дороги, умыться им надо, ну и покушать чего-нибудь приготовь… За делами-то и забудешь свое горе. Кабаниха молчала.

— Пожалуйста, господа, располагайтесь! — раскланивался перед солдатами Тришка Наливайко.

Один из солдат одобрительно кивнул головой, стал раздеваться. Два других, поставив к стене автоматы, стали снимать свои длинные, забрызганные грязью шинели.

— Дров принеси, воды нагреть надо, — распоряжался Тришка Наливайко.

Кабаниха принесла дров, развела огонь. Федор куда-то вышел. Вернулся он поздно. В доме все уже спали. На кровати, застланной белым одеялом, прямо в сапогах лежал солдат. На полу, также не раздеваясь, спали его два товарища.

Увидев сына, Кабаниха поманила его к себе, шепнула на ухо:

— Где был?

— Так, у соседей задержался.

— А про Леньку не узнал? Куда они дели его?

— В овраге всех их зарыли.

— Ах ты ж, господи боже мой! Надо же было этому случиться! — снова заплакала старая женщина.

— Не надо, мама. Успокойся. За Леньку я отомщу. Это им так не пройдет.

— Тише, сыночек, тише! — настороженно зашептала мать сыну. Не ровен час — услышат нас, да с пьяных глаз-то и прибьют.

— Не прибьют.

— А ты не храбрись. Ложись да спи. Так лучше будет.

— А где ложиться-то? — спросил Федор, с сожалением посматривая на запачканное белое одеяло.

— Да вот здесь, возле печи, на лавке ложись. На твоей-то вишь кто спит?

Федор, не раздеваясь, прилег. Однако уснуть он не мог. Мысли, словно рой пчел, опережая одна другую, будоражили голову, мешали забыться. Не спала и мать. Изредка она всхлипывала. Потом ей показалось, что кто-то из спящих в избе встал.

— Кто это? — дрогнувшим голосом тихо спросила она.

— Я, — нехотя отозвался Федор.

— Чего не спишь-то? Ложись.

— Сейчас, — досадуя на некстати проснувшуюся мать, ответил он.

— А это зачем? — встревоженно зашептала Кабаниха, увидев блеснувший в темноте топор.

— Так надо! Вы спите, мама!

— Не надо, сынок! Не надо! — умоляюще прошептала она.