— Эх! Сплясать, что ли, на радостях, — предложил Тришка Леньке.

— А что за радость? Женишься, что ли?

— Нет, не это. Говорят, скоро наши придут.

— Какие наши? — насторожившись, переспросил Ленька.

— Ну, Красная Армия, — подленько улыбаясь, сказал Тришка.

— Чепуха все это. Нам и при немцах неплохо, — не моргнув даже, ответил Ленька.

— А говорят, их уже десант здесь высажен. Не слышал?

— Нет! И не интересуюсь этим, — отмахнулся от него Ленька и, обратившись к Ване, спросил: — Ну как, фальшивит?

— Да маленько есть, — оборвав игру, ответил Ваня.

— Сам ты фальшивишь. Пальцы у тебя деревянные. Вот слушай, как надо играть, — и Ленька, взяв гармонь у Вани, заиграл припевая:

— Ну, ладно! Я пойду, — встав с лавки, сказал Тришка.

— А чего заходил-то? — спросил его Ленька.

— Да так, услышал гармонь, думаю, дай зайду, послушаю.

— Ну, сиди тогда, послушай еще.

— Да нет! Пойду. Надо еще к Аким Никитычу в лавку зайти. Сигареты он привез.

Ленька ничего не ответил. Он снова заиграл, тихо напевая:

Тришка прикрыл за собою дверь. Ваня посмотрел через окно в спину одноглазого и, сердито сплюнув, выругался:

— Ну и сволочь! Дураков ищет. Гармонь пришел слушать. А мы и не играли. Эх! Доберемся мы до тебя, одноглазая ты сатана…

— Прибить его надо, ребята! — не прекращая игры, тихо вставил Ленька.

— А как его прибьешь, когда он вечером глаз не кажет, — сказал Леша Куценко.

— Об этом подумать надо. А в общем… — Ленька бросил играть и, помедлив немного, тихо сообщил: — А вообще-то у меня есть надежный человек. Он нам в этом поможет.

— Кто такой? — спросил Ваня.

— Один парашютист, — понизив голос, почти шепотом рассказал Ленька. — Крепкий парень. Одним словом, силач. Он родственник нашего одного селянина. Был здесь, а скоро опять будет. Я уже говорил с ним. Обещался помочь прибить одноглазого. Ну, а теперь, ребята, давайте расходиться. Да смотрите, язык за зубами держите.

Весь день и почти половину ночи шел сильный дождь. Идти по непролазной грязи в темноте было трудно. Поэтому, когда Никита Назаренко объявил своим товарищам, что они уже находятся на окраине села Сахновки и что до дома его дяди осталось недалеко, все облегченно вздохнули.

— Только бы на патрулей не наткнуться, — шепнул Сидорову Кухтин.

— Не должны, — ответил Сидоров. — По огородам их патрули не ходят.

— Тсс! — подал им знак Никита.

Все остановились.

— Сейчас будет высокий плетень, а за ним сад, — пояснил Назаренко. — Так вот, осторожненько переберитесь туда и ждите меня. В дом пока зайду один. — И он, подойдя к плетню, ловко перемахнул через него.

Никита хорошо знал расположение сада, но то ли от волнения, то ли потому, что ночь выдалась на редкость темной, он долго не мог найти тропинки и все время натыкался на разросшиеся кусты смородины. Наконец он отыскал тропинку и прошел к дому. Здесь он осторожно осмотрелся по сторонам, прислушался, затем тихонько постучал в окно.

Тихо. На стук никто не отозвался. Тогда он снова поднял руку, чтобы постучать, но тут же, услышав шорох открываемой форточки, затаил дыхание.

— Кто там? — настороженно спросили в полуоткрытую форточку.

— Мы, рижане, — условно ответил Никита.

— Сейчас я! — послышалось в ответ, и форточка моментально захлопнулась. Затем Никита услышал легкий шорох в коридоре, и Савелий Лукич впустил его в дом.

— Ну что нового? — сразу же спросил его старик.

Это был рослый, широкоплечий, с коротким, широким носом и маленькими проницательными глазами шестидесятилетний колхозник.

Назаренко вкратце рассказал о цели их прихода.

— Опасно это, очень опасно! — подумав, произнес Савелий Лукич.

— Нам это известно.

Савелий Лукич тяжело вздохнул.

— Ну ладно! — сказал он. — Давайте действуйте. Только смелее и наверняка.

— Постараемся.

— А вообще вам повезло. Сегодня днем почти весь гарнизон куда-то выехал. Но комендант и его охрана пока еще в селе.

Помолчали.

Савелий Лукич спросил:

— Ну, а хлопцы-то твои где?

— В саду.

— Веди их в дом. На чердаке всем места хватит, да и безопаснее у меня.

— Спасибо, дядюшка. Я сейчас за ними схожу.

— Постой! Ведь их и покормить нужно? А у меня, как на грех, ничего горячего нет.

— Это не обязательно, — успокоил его Никита.

— Да ты душой-то не криви, — сказал Савелий Лукич. — После такого перехода? Знаю, что солдату нужно. Ну, да ладно! Сегодня хлеба с салом покушаете, молочком запьете и сыты будете. А завтра чего-нибудь придумаем. Иди зови их.

Через час все десять человек, плотно закусив, отдыхали на чердаке.

С утра Савелий Лукич все время находился у себя во дворе. Никита Назаренко поручил ему проследить за магазином живущего по соседству Акима Луцюка, выбрать момент, когда там никого не будет, и сообщить ему. И Савелий Лукич, чтобы это не так бросалось в глаза, нашел себе работу. Он стал переносить с одного на другое место дрова. Савелий Лукич делал это не спеша, ни на минуту стараясь не упускать из виду соседский дом, куда все время заходили люди.

Старик нервничал, ругал покупателей. Еще больше он огорчился, когда увидел, что в магазин к Луцюку зашел полицай Тришка Наливайко.

— Теперь будет торчать там, чертов пьяница! — проворчал Савелий Лукич и, бросив работу, сел покурить.

Савелий Лукич не ошибся. Тришка зашел к своему дружку и сидел там битых два часа. Но вот, наконец, покачиваясь, Тришка вышел. Он был пьян и что-то громко говорил Луцюку, вышедшему на порог проводить его.

Старик прислушался, но слов не разобрал. «Да это и не так уж важно», — решил он и, проводив взглядом удалявшегося полицая, заторопился домой. В сенцах он трижды ударил в ладоши. В темном прогалке чердака появилась голова Алексея Сидорова.

— Давайте, да быстрей, — сказал ему Савелий Лукич, и голова солдата мгновенно скрылась. Затем с чердака спустились кованные железом сапоги, и перед Савелием Лукичом предстал Антон Кауров. На нем поношенный немецкий мундир ефрейтора, набекрень надетая пилотка, на ногах большие, с широкими голенищами, яловичные сапоги.

— Ну как? — спросил он старика, осматривая себя в этом одеянии.

— Ничего, пройдет, — отечески ласково сказал ему Савелий Лукич, и Кауров уловил в его голосе ноту скрытой тревоги.

— Не надо беспокоиться, — сказал он Савелию Лукичу. — Все будет хорошо.

— Антон! — свесив с чердака голову, окликнул его Сидоров. — Главное, не горячись. Слышишь: не горячись.

— Ладно, постараюсь, — и Кауров вышел за калитку.

Он пошел по улице не спеша, вразвалку.

Из соседнего с магазином двора вышла пожилая женщина и пошла ему навстречу. Они почти одновременно поравнялись с домом Луцюка, и Кауров, увидев, что она тоже идет в магазин, остановился, достал сигареты, закурил.

— Здравствуйте, Аким Никитыч, — услышал он.

Женщина говорила с лавочником заискивающим тоном.

— Ну, здравствуй! — раздался в ответ басистый голос Луцюка. — Чего пришла-то?

— Крупицы б мне хоть немножко… фунтик бы…

— Нету у меня крупы.

— Да как же так, Аким Никитыч! Вот ведь целый мешок стоит. Мне бы немножко, внучок больной, кашку б ему…

— Иди, иди, бабка! Ежели б я мог, я б тебе не фунт, а цельный мешок отпустил: питайся себе на здоровье. Да не могу. Этот товар отпускаю только немцам… по записочкам коменданта отпускаю.