Ровно в 7 пунктуально по Гринвичу,

руки сложной системы

от себя потяготою ринувши,

когда стены коробок полосой озаряются красной,

просыпается Робот,

в суставах коленчатых хряснув.

Подымает скафандром сияющий череп,

на волнистом затылке узор, —

это родинка фирмы, фабричный герб

из геральдики Шнейдер-Крезо.

И

с волны

золотого собора

переливом колеблемых волн

в ухо Робота звоном отборным

колокольнею

вклинился

Кельн.

Он встает, протирает мелом и замшей

электрический чайник щеки,

пылесос рукавицею взявши,

выметает сор и стихи,

и на службу — в концерн,

к стеклянному дому в конце…

Слышит дом шага четкого клац,

Робот лбом отражает Потсдаммерплац.

Несгибаем и прям, конструктивно прост,

нержавеющий Робот ртутною мордой

улыбается во весь рост

подъяремным Линкольнам и Фордам.

По доспехам плывут вверх ногами прохожие,

и рекламами, окнами, спятив с ума —

светлой комнатой смеха на никельной роже

гримасничают дома.

И на заводе у крыл машимых —

уже заводят парней машинных.

В руках — зазубрины,

поршнями хрюкая,

впродоль стены стоят безропотно —

кинжалозубые молоткорукие цельностальные ребята — Роботы.

А Робот-люксус, выпучив «цейсы»,

к воротам завода прирос полицейским.

(Не оглянувшись на ворохи дыма,

живой безработный проходит мимо.)

И приторно тянет ипритом оттуда,

стеклянно-синий снят цилиндр,

заботливо в баллон укутан

нежнейший… нитроглицерин.

Им ничего, не дышат, не люди,

вуалится газ у лица на полуде.

А вечером синим апрелем

к Роботу входит тонная фрейлейн.

Шапочка — наискосок, с фетра вуалинка,

тонкий носок у туфельки маленькой,

На цыпочках тянется к блеску забрала,

и ниточкой-ручкой железо забрала.

И гуды в антеннах тогда принимают

скрипичный оттенок со склонностью к маю,

сияющий иссиня доспехами, грубый,

он — пианиссимо оркестрится румбой.

Пошли по трелям стальные ботинки,

и пальцы фрейлейн лежат на цинке:

— Пойдем глянцевитым путем,

пойдем-пойдем!

Губы синеватым аргоном,

румбу отбивая ступнёй,

Робот танцует спокойно

с фрейлейн, травинкой степной…

Телевидящей синькою светит стекло,

и на инее цинка пальцев тепло…

Приемная зала стального картеля.

На глади паркета ракета луча.

С официальностями не канителя,

сам Шнайдер с портфелем проходит, ворча.

Напрягся мозг микрофарад,

контакт механик пробует.

В ноль пять начнется смотр-парад,

приемка новых Роботов.

Шпалером стоят орденастые

представители павшей династии.

Каски шпиц —

генерал оф-Битц,

Генеральный штаб —

адмирал фон-Папф,

с рекою-лентой на груди

фельдмаршал граф де-Бомбарди.

Тряся лицо — чертеж машин

(проекты мин и ядер) —

сам Шнайдер примет строй машин,

шутливый, старый Шнайдер.

И мимо пиджаков пушка зимы светлей,

в Герленовых духах, и в золоте затылок, —

прошла украдкой леди Чатерлей

и у колонны жилистой застыла.

Забыт лесник (они давно расстались),

ей нужен Робот первобытных эр —

орангутанг несокрушимой стали,

чья сила: Е, деленное на Р.

Повернулись головы.

Лорнетки у глаз.

Об пол слитки олова,

по лестнице лязг…

Вдоль по рядам прокатился рокот,

дрогнули люстры в мелкую дробь.

В зал — маршируют — за Роботом — Робот —

паркет гололедицей — ромб в ромб.

Идут ребята страшных служб,

в дверях отдавши честь орлу.

А тени дам толпою луж

лежат на глянцевом полу.

— Рыцарской — ротой — железных сорок —

— Топорщась — подагрой — кольчатых — лап, —

— Корпус — пружинит — на плотных — рессорах —

— Свет — тиратронов — кварцевых — ламп. —

— На каждом — Роботе — надпись — «Проба», —

— Лбов — цилиндрических — свет — и сверк —

— Панцири — в глянце — Робот — в Робот, —

— Радиоскопами — смотрят — вверх. —

— Сто-ой! — (ударили тяжкой стопой).

А белая леди мечтает о встрече!

«Когда ж я увижусь, о Робот, с тобой,

чтоб тронуть железо и вздрогнуть, и лечь,

и щекой ощутить ферросплавные плечи.

Захочу, заведу,

и нежный гагачий

в пастушью дуду

запоет, догадчив,

склонившись антенной,

он чудный,

он тенор…»

Она видала видики,

но жить с живыми стало впроголодь,

и лапу лучшей в мире выделки

рукою замшевой потрогала.

Каждый — Робот — проверен — и вышколен,

Х-образная — — грудь — — широка, —

№ и серию вписывая в книжку,

Шнайдер обходит строй сорока.

— Мерцает — утроба — кишечником — трубок,

— шарниры — колесики — — ролики — стук.

— Напра — во, ать — два — повернулись — угрюмо

— светло-зеркальные — — сорок — — штук.

— Дайте-ка

общий выдох и вдох! —

кинул механику

роботов бог,

и разом сорок резиновых легких

охнули в хоботы: «Хайль! Гох!»

А леди мечтает: «Захочу — научу,

и Робот, грубый, жестокий такой,

повалит меня дивану в парчу

душить ревнующей рукой.

И после, блестя синевой под утро,

сентиментальный Робот

оперным тембром гудит в репродуктор:

„Твой до гроба…“»

А Шнайдер, рукой оттопырив ухо:

«Вот этот вздохнул немножечко глухо!» —

сказал и обмер, дорожка по коже,

как будто паук пробежал рукавом, —

грустно стоит на других непохожий

Робот номер сороковой.

Пульсирует веною, странный что-то,

что-то неверное в низких частотах.

Сгорбился Робот, вымолвить силится,

не может ожить, и стрелка на «стоп»,

и но около рта морщинка извилистая

(может — небрежность, а может — скорбь…).

Светится в прорезях лампа сквозная,

и чудится Шнайдеру — он по-людски

смотрит презрительно: «Я тебя знаю…» —

и тихо пульсируют сталью виски.

Завитковый соленоид

зеленеет локоном,

и лицо его стальное

худобою вогнуто.

По резине глянцевой

у немого рта

тонко жилка тянется,

будто доброта.

И Шнайдеру страшно:

— Выгнать! Испорчен! —

Отходит под стражей

к Роботам прочим…

Повернули тумблер в латах,

между глаз —

вынули аккумулятор,

свет погас.

Ни тепла, ни рокота,

ничего особенного:

вон выносят Робота

забракованного.

Уже — ни стихов, ни пенья, ни гуда,—

и, отражая мерцание звезд,

цельностальное зеркальное чудо

«Бюссинг» повез.